Даже не думай! (СИ)

В другой раз я бы испугалась Тима: каждым своим движением, поворотом головы, надменным взглядом Керимов говорил о том, насколько он сильно зол. Из-за меня.

Но изумление, поразившее меня после слов Тимура, было куда сильнее страха.

Мне неожиданно вспомнился наш последний серьезный скандал с Тимуром. Это было прошлой весной, тоже в начале мая. Препод по политологии на одном из занятий намекнул о «стоимости» его оценок: три тысячи рублей за надпись «отл» в зачетке. Три тысячи рублей из восьми, которые я получала в месяц, работая помощником менеджера в одной из небольших контор!

Можно было бы промолчать, можно было бы покорно выложить эти деньги. Но я…

Я не могла!

Это был вопрос принципа. И справедливости, в конце концов!

После окончания пары Керимов как староста предложил нам всем «сдавать бабло». Одногруппники без возражений вытаскивали купюры из кошельков и отдавали Тиму. Кто-то обещал принести нужную сумму завтра или ближе к концу недели. И никто — совсем никто — не возразил.

Кроме меня, конечно.

Мои слова сорвали стоп-кран Тимура. Я помню почти дословно все, что он говорил в тот день. Помню, как он кривился и с презрением называл меня «бедной церковной мышью». Мне не стоило поступать учиться, если я не могла платить. Он так сказал.

Быть может, если б не слова Тимура, я не стала бы лезть в бутылку. Поговорила бы с преподом и смогла бы решить проблему.

Но Керимов…

Каждая его усмешка меня бесила! И я снова и снова пыталась доказать Тимуру, что я права. Так было всегда. Почти с самого начала нашего с ним знакомства — класса с седьмого или восьмого, с того времени, когда началось это дурацкое противостояние.

В этот раз с политологом, масштаб нашей стычки с Тимуром достиг предела. О нашей «войне» с Керимовым тогда говорил весь курс. И неслучайно.

Пытаясь наказать охочего до денег препода, я обратилась к ректору в надежде, что он поможет. Но не добилась ничего, кроме сочувственного взгляда и совета договориться со студентами со своего потока. По факту все желающие платили сами, претензий не предъявляли и молча соглашались на те условия, что озвучивал преподаватель. Ректор по своей инициативе не мог ничего с ним сделать.

Тупик.

Стоило мне в своей же группе заикнуться о заявлении, как я получила гневный посыл от Керимова и его подружек. Никто из них не собирался ничего писать!

У меня почти опустились руки. Тимур и его фан-клуб довольно скалились и постоянно пытались меня унизить. Не знаю, что было бы на экзамене, если бы не неожиданная помощь параллельной группы. Девчонки, услышавшие о нежелании Тима что-либо предпринимать («мы платим преподу и точка. А ты как хочешь»), предложили объединиться. И нашего коллективного письма на имя ректора с текстом: «Такой-то такой-то вымогает деньги» с числом и подписями двенадцати человек хватило, чтобы начать внутреннюю проверку.

Спустя еще неделю препода без шума и лишних разборок попросили уволиться из универа.

Я победила…

А Керимов и вся моя группа единодушно объявили мне бойкот. До конца прошлого учебного года я не общалась ни с кем из них.

— Ты, правда, думаешь, что я на это способна? Что я могу так сделать? — я удивленно поинтересовалась у Керимова, только сейчас разглядев границы его огромной ненависти ко мне.

С чего Тимур решил, что я буду врать о том, чего никогда не было между нами? Зачем мне это надо? Чего я добьюсь подобной ложью?

В ответ на мой вопрос Керимов лишь неопределенно пожал плечами. Может «да», может «нет».

— Только не строй из себя невинную овечку, Ветрова, — Тимур чуть-чуть скривился. — В твою больную голову может прийти все, что угодно. Тем более, сейчас тебе представился прекрасный шанс мне отомстить.

— Отомстить? Что ты хочешь этим сказать?

Парень скорчил презрительную гримасу.

— Я ничего не говорю, Ветрова. Я лишь предупреждаю о том, что не стоит со мной играть. И не стоит сочинять небылицы о том, чего не было между нами.

Это просто невозможно…

— Керимов, ты бредишь.

У меня не было ни малейшего настроения слушать глупые обвинения Тима. И отвечать на них. Все, чего требовало мое тело, это поскорее вернуться в палату и принять горизонтальное положение.

Только, как объяснить Керимову, вбившего себе в голову, что я собираюсь настолько изощренно испортить ему жизнь, что он идиот? Что мне до него нет никакого дела. Особенно прямо сейчас…

— Не меряй меня по себе, Керимов. Именно ты способен на такую подлость. Но в отличие от тебя, мне ничего не нужно. Я не собираюсь ничего никому говорить. Ты это хотел услышать? Если да, то оставь меня, наконец, в покое!

Но против своих собственных слов, не дожидаясь реакции парня, я сама двинулась прочь от окна. К сожалению, из-за своего нынешнего состояния — недостаточно быстро.

Пальцы Керимова вцепились в мое запястье. Еще мгновение, и меня рывком заставили вернуться назад.

— Мы не закончили, Ветрова, — зло заявил Тимур, без труда справляясь с моим сопротивлением.

— Ты спятил? Отпусти! Мне больно.

Керимов вздрогнул и, разжимая пальцы, отпустил меня. Я принялась яростно растирать покрасневшую кожу.

— Придурок. Дебил. Дегенерат… — шипела сквозь зубы, стирая со щек выступившие от обиды слезы.

— Послушай, — не впечатленный моими оскорблениями, Тимур фыркнул у меня за спиной. — Из-за этой… истории… у нас обоих будут большие проблемы. К тому же…

— Мне все равно, Керимов! — я дернула плечами.

Слова Тимура меня не впечатлили.

Да, скрыть факт моей беременности уже ни за что не удастся. Но разве это не моя и только моя головная боль? Пусть Керимов может быть не слишком доволен наличием собственного имени по соседству от моего в чьих-то дурацких блогах, но все это скоро обязательно утрясется. И забудется через пару дней.

— Моим родителям очень не понравилось то, что произошло, — продолжая свою нудную исповедь, признался Тим. И я опять качнула головой.

— И в чем проблема?

Это признание Тимура меня тоже не удивило. В свете последних сплетен, Керимов-старший имеет полное право злиться. В конце концов, это о его репутации и имидже идет речь.

— Родители с трудом поверили в то, что я с тобой не встречаюсь, — презрительно глядя на меня, добавил Тим. — Они вообще до сих пор уверены, что я отказываюсь от отцовства.

Последние слова Керимова лишили меня дара речи. Он, что, так шутит?

— Надо поговорить с ними… Я смогу им все объяснить… Это…

— Ветрова, причем здесь мои родители? — Керимов поморщился, показывая всем своим видом, что я не справилась с простой задачей. Два и два не давали в сумме четыре. По крайней мере, утверждать это с уверенностью было никак нельзя.

— Об этом не сегодня-завтра будут болтать в универе, — Керимов оглянулся по сторонам, словно опасаясь найти поблизости случайных свидетелей нашего с ним разговора. Но, никого не обнаружив, тут же продолжил. — Весь город несколько дней будет говорить об этом. Журналистам и сплетникам, при всем своем желании, ты ничего доказать не сможешь.

А зачем вообще что-то доказывать?

— Я тебя не понимаю, Керимов. То ты говоришь про родителей, то про журналистов. Что происходит?

— А ты не видишь? Попробуй угадать. Но сначала подумай, в какой заднице мы оба оказались, если даже мои предки поверили в чушь о нашем с тобой романе. Про остальных тебе объяснить или поймешь и так? — ехидно поинтересовался у меня Керимов.

— Ну и что? — я до сих пор не видела глубины проблемы. — Журналисты разберутся в том, что произошло, и интерес к истории пропадет.

— Черта с два, он пропадет, — уверенно заявил Керимов, будто знал, что будет дальше.

Я прикрыла глаза, едва сдерживаясь от того, чтобы не закричать на Тима.

— С тобой невозможно разговаривать. Думай, что хочешь. Обо мне, журналистах, новостях, сплетнях… ЧТО УГОДНО. Только объясни, что тебе от меня сейчас надо? — поинтересовалась я. — Ты мне все сказал. Я тебя поняла. Теперь я могу вернуться в палату?