Таинственный Восток

— Твои волосы — это черная, обольщающая сеть любви, твои щеки гладкие, как драгоценный камень, твои губы, как два плода.

Она ахнула, когда он опять взял ее грудь.

— Твои вздохи подобны шепоту дымки тумана в Долине Кашмира, а твои груди в темноте подобны зрелым сливам, которые умоляют меня, чтобы я Съел их.

Карен желала высказать ему, как чудесно ей с ним, но вожделение мешало подобрать нужные слова, зато тело само говорило за нее. Она скользнула ладонями по его сильной, гладкой спине, ощутив под пальцами бугристость мускулов. Его плоть была такой твердой, ее трогать было все равно, что пытаться ущипнуть пленку, туго натянутую на нагретый солнце камень.

Темнота стала ее любовником, ее демоническим любовником. Это было все равно, что отдаваться самой природе. Темнота была везде, и Эрик был темнотой. Она терялась, растворялась в нем, утратив всякую ориентацию. Тело Эрика стало для нее единственной реальностью, ее сущностью, ее осью. Эрик был над ней и под ней, вокруг нее и внутри нее, он брал ее и возносил ее. Она отдавала всю себя его силе, которая поднимала ее на пылающую арку желания, и его страсти, бросающей ее во вновь обретенное вожделение. Его нежность и его искушенность пробуждали в ней вулкан желаний. Карен и Эрик — они мчались рядом, как две звезды, расплавившиеся в ярком ослепляющем пламени. Они стали одной планетой, несущейся сквозь космические вихри к самому краю вселенной.

Прижимая ее к себе, Эрик баюкал ее:

— В этом мире нет женщины, — говорил он, нежно поглаживая пальцами ее спину, — которая могла бы сделать меня таким счастливым, каким сделала меня ты. — И он поцеловал ее с бесконечной нежностью.

Карен ткнулась носом в его плечо.

— Многие люди верят, что для каждого человека в мире существует один единственный человек, предназначенный только для него. Ты веришь, что это правда?

— Не знаю. А ты?

Карен провела рукой по его плотному бедру. Под ее ладонью напряглись мускулы. Она улыбнулась в темноте.

— Конечно! Этот человек может оказаться парнем, живущим в соседнем доме, но он может оказаться и в удалении за десять тысяч миль. В таком случае, возможно, ты его никогда и не встретишь. И это очень печально. Ты можешь путешествовать из Нью-Йорка в Альбукеркс [11] и пролетать прямо над его головой, но шансы встретить, возможно, всего один к десяти миллионам.

— Значит, ты веришь в это?

— Полагаю, что верю. Я думаю даже, что этот человек, нужный человек, заполняет какие-то пустующие места в тебе самом, как в головоломке только с половиной кусочков — причем отсутствуют самые важные, из серединки, не с краев. Так вот, когда ты встречаешь этого человека, а он и есть эти самые кусочки, то, неожиданно становишься чем-то законченным и цельным.

— Какая очаровательная идея. — Он откинул локон с ее лица и поцеловал в щеку.

Темнота придала ей храбрости. В роли Индиры она стала дерзкой.

— Ты заставил меня так чувствовать — цельной, когда все кусочки на своих местах. О, Эрик, я испытываю восхитительное чувство, что мне никогда больше не придется печалиться по поводу того, что, может быть, я когда-то и пролетала над этим человеком, но так и не встретилась с ним.

Где-то внутри его зародился смех, показавшийся ей ударом колокола в темноте.

— Не смейся, я говорю серьезно. — И она дернула завиток волос на его груди.

Руки Эрика теснее сомкнулись вокруг нее.

— Способность дать радость, так же как и любовь, — это великий дар.

Карен обхватила руками его спину, получая удовольствие от той силы, которую чувствовала под своими пальцами. Она откинула со лба длинные пряди, и вокруг ее головы разлетелись искры — разряды статического электричества.

— Вот видишь? — радостно вскричал он. — Ты излучаешь свой собственный свет!

Она снова тряхнула головой, так что волосы опять упали ей на лицо, а потом медленно провела длинными прядями по его лицу, шее, потом вниз, по широкой груди, осыпая искрами его живот и длинные ноги до самых ступней, а потом обратно, оставляя за ними сноп танцующих огоньков.

— Еще! — простонал он. — Еще! Еще! — Когда он наконец схватил ее за бедра, его руки были крепки, как железо. — Ты моя богиня любви и огня! Подожги меня, возьми меня! — И темнота вокруг них превратилась в бесконечную череду сверкающих звезд.

Карен лежала в кольце его спящих рук и дивилась страсти, что он пробудил в ней, наслаждению, которое он дал ей, секретному саду, созданному им для ее блаженства. Нет, подумала она, для блаженства Индиры. А потом подумала: а какая, собственно, разница? В темноте я и она одно и то же. А потом Карен погрузилась в сон.

Разбудил ее шум лифта. Эрик все еще безмятежно спал, его левая рука нежно покоилась на том месте, взглянуть куда она ему не позволила. Осторожно подняв его кисть, настолько, чтобы суметь разобрать светящиеся стрелки, Карен взглянула на часы. Была почти половина пятого утра. Она поцеловала его сонный рот, осторожно выскользнула из-под его руки, встала с кровати и неуверенно зашагала в сторону, как она полагала, двери, стараясь ничего не задеть по пути, и все же неосторожно ударилась о шкаф, пытаясь нащупать дверную ручку. Эрик, хотя и хмыкнул во сне, но остался недвижим. Карен между тем пришлось развернуться и двинуться в другом направлении. Ладно, маленькое развлечение, подумала она, улыбнувшись, и лизнула ушибленное место. Благополучно миновав увеличители, она наконец-то нашла ручку, затем прошла первую дверь, вторую, и в конце концов, перебежав наискосок студию, очутилась в раздевалке возле своей одежды.

Надо оставить записку, подумала она. Ужасно, конечно, оставлять его вот так, но что еще ей оставалось делать? Она разыскала в сумочке блокнот и ручку и быстро написала:

«Эрик.

Страсть, которая возникает с ночными соловьями, убывает с наступлением рассвета. Но не отчаивайся, ибо так же уверенно, как восходит солнце, снова возвращается и ночь».

Во всяком случае она надеялась, что так и будет. Она подписала записку просто «И», поставила ее на ребро возле его камеры и тихо закрыла за собой дверь студии.

Улицы были пусты и гулки и принадлежали лишь ей одной. В своем счастье Карен готова была обнять сама себя. «Я люблю!» — сообщила она прыгающему и клюющему голубю у ее ног. Она исполнила быстрый пируэт, и птица взмыла в воздух. «Люблю!» — крикнула она ласточкам, гнездящимся на серых скалах зданий. «Люблю!» — пела она, в то время как ее сердце высоко взлетало навстречу розовым облакам, тающим под лучами восходящего солнца. Бриз с Ист-Ривер намекал ей на близость моря, и оно само, абрикосовое, светлеющее лимонными просветами, обещало ясный и жаркий день. В воздухе уже дрожало марево. И далеко, как только она могла видеть вдоль улицы, все светофоры одновременно мигнули желтым, прежде чем через секунду загореться красным.

Потом на небе показалось солнце, окрашивая верхушки небоскребов золотом, сверкающим так же, как сережки, звенящие в ее ушах. Карен чувствовала, словно какая-то часть ее самой взлетает куда-то высоко к блестящим шпилям и глядит оттуда на одинокую фигурку, с руками, обнимающими воображаемого Эрика, танцующую на ходу под аккомпанемент многозвучного клацания открываемых навстречу утреннему солнцу ставней магазинов.

— O-hayo gozaimasi, — позвал владелец базарчика фруктов «Киото». - Dansi ha? — спросил он, улыбаясь и поворачиваясь возле пирамидки из апельсинов.

Она поставила свои ступни в твердую третью позицию и поклоном выразила свое согласие, потом заявила: «Я влюблена!» — и широко раскинула руки.

— Yoro shii, — сказал он, улыбаясь и кланяясь в ответ. — Dazo, — и вручил ей апельсин.

Карен подбросила апельсин в воздух и поймала: «Спасибо вам, большое спасибо!» Снова поклонилась и продолжила свой танец по улице.

Карен взглянула на свою смуглую руку, держащую яркий оранжевый апельсин. Нужно рассказать Эрику всю правду. И как можно быстрее. Она проткнула кожуру ногтем большого пальца, очистила ее и отбросила прочь. Но просто так об этом не расскажешь, только когда он будет в подходящем настроении, чтобы принять эту правду. Может быть, пригласить его на ужин, приготовить что-нибудь совершенно сказочное, а потом выложить все как есть между главным блюдом и десертом?