Горбун

Мистер Чарльз пошевелился и открыл рот впервые с тех пор, как выпил свой кофе.

— Somebody is talking to the police officer behind the door, — сказал он.

Едва я осознала, что пришёл, скорее всего, Петер, как моя рука, которую всё ещё сжимал горбун, непроизвольно отдёрнулась, а сама я отодвинулась от моего соседа, насколько это позволяло кресло. Мне не понравилась моя нервозность, так как производила впечатление боязни, что меня застанут за какими-то недозволенными действиями. Я всего лишь не хотела, чтобы Петер обнаружил нас с горбуном, сидящими рядышком, взявшись за руки, ведь датчанину невдомёк, что мы представляем из себя не пару голубков, а убийцу, скрывавшего свои намерения из-за находящегося рядом свидетеля, и жертву, делающую вид, что не подозревает об опасности, исходящей от её соседа.

Горбун нахмурился, когда моя рука выскользнула из его ладони, быстро встал и демонстративно переставил свой стул к столу. Садиться он не стал, а прошёлся по комнате и остановился у окна, повернувшись к нему спиной и скрестив руки на груди. Он проделал всё это так нарочито, так раздражённо, почти оскорблено, словно моё нежелание сидеть с ним рядом при Петере смертельно его обидело. Я боялась, что порывистая досада племянника покажется странной дядюшке, но, осторожно посмотрев на мистера Чарльза, обнаружила, что он не только по-прежнему учтив, доброжелателен и вежлив, но и настроен на удивление благодушно, словно я продолжала оказывать горбуну знаки доверия и расположения.

— I think it is the second police officer, — сказал англичанин.

Если бы знать заранее, что причин для переполоха нет, можно было бы расстаться с горбуном поделикатнее, не так нервно, как это было сделано.

Почти тотчас же у живой изгороди мягко затормозила машина.

— Вот и Петер! — воскликнула я.

Я не ощущала абсолютно никакой радости, но преступник уловил в моём возгласе именно удовольствие.

— Наконец-то! — добавил он и вопросительно посмотрел на меня.

Я терпеть не могу, когда мне выказывают недовольство или в чём-то подозревают. У Дружинина не было никакого повода намекать на моё нетерпеливое ожидание датчанина, а если уж он был так мнителен, что в самых обычных словах усматривал какой-то особый смысл, то подобная глупость была достойна наказания.

— Наконец-то! — повторила я, неплохо разыгрывая удовлетворение.

Поймав бешеный взгляд, которым одарил меня горбун, я поняла, что глупым желанием его уязвить лишь укрепила в нём желание убить меня.

Удивлённый возглас за окном разом уничтожил все посторонние чувства и вселил в меня ужас. Подъехал не Петер, а Ларс с Ирой и, заметив фигуры полицейских, Ира что-то сказала своему спутнику. Я была так уверена, что мне предстоит встреча с Петером, который уже всё знает, что мои мысли пришли в совершеннейшее смятение, и я не знала и не могла сообразить, что и как сказать овдовевшему Ларсу, чтобы не убить его неосторожным известием. Жестокого, безжалостного горбуна нельзя было допускать к писателю, а взгляд мой против воли устремился на него, умоляя взять на себя эту тяжёлую обязанность.

— Я поговорю с господином Якобсеном, — сказал горбун, глаза которого сразу стали добрыми и ласковыми.

Мистер Чарльз встал и подошёл к нам. Его племянник что-то торопливо проговорил по-английски (по-моему, с вкраплениями немецких слов), обращаясь к нему, и вновь повернулся ко мне.

— Вам лучше остаться здесь, Жанна, — сказал он. — Не беспокойтесь, всё будет в порядке.

Как же он умел притворяться! Никто не заподозрил бы сейчас в нём ничего кроме участия, острого сочувствия, почти жалости ко мне. Однако стоило ему отойти от меня, как в его лице проступила ужаснувшая меня суровость, почти ненависть. И теперь я думала только о несчастном, на которого переводчик грубо обрушит известие о величайшем горе. Этого нельзя было допустить. Я уже раскаивалась в своём малодушии и двинулась вслед за горбуном, но мистер Чарльз удержал меня за руку, очень нежно, но с решительностью, не уступавшей манере его племянника.

— Please wait a bit, Jane, — попросил он.

Англичанин продолжал говорить ещё что-то, но я не улавливала смысла, потому что прислушивалась к звукам за дверью. Мистер Чарльз скоро замолчал и сам стал тревожно ожидать дальнейших событий. Теперь, когда ничто не мешало мне слушать, я уловила голос горбуна.

— … Хансен счёл нужным поставить у входа полицейских, — говорил он. — Проходите в дом, я сейчас всё объясню.

Я уже не надеялась, что Дружинин мягко и осторожно переговорит с Ларсом, раз уж он взялся за это дело, но, должно быть, и убийце не всегда под силу бросить правду в лицо несчастного по его вине человека. Однако, если он заговорил о смерти кого-то, не называя имени, то Ларс непременно заподозрит, что несчастье произошло со мной, тем более, что я молча стою рядом с англичанином, не подаю признаков жизни и не выхожу встретить приехавших. Если горбун начнёт издалека и неуместной медлительностью даст писателю повод заподозрить о моей смерти, то, увидев меня, живую и невредимую, Ларс поймёт, что на этот раз жертвой пала его жена. Он ужаснётся и, быть может, даже возненавидит меня за то, что она погибла из-за меня.

— Что случилось? — вскрикнула Ира. — Опять несчастье? Я этого не вынесу!

— Что-нибудь с Жанной? — спросил Ларс, и в голосе его прозвучала боль, ужас и недоверие. — Я боялся… У меня было предчувствие…

Ира охнула, словно ничем не подкреплённое предчувствие Ларса служило доказательством беды со мной. Я представила, как искажено сейчас её лицо, как страх борется с нарастающим ощущением горя, а к горлу подступают рыдания.

Горбун молчал, и это молчание как бы подтверждало подозрения Ларса. Что стоило Дружинину сказать, что было совершено убийство, но убили не меня?

Мистер Чарльз шагнул к двери и совершенно загородил её от меня, а Ларс, меж тем, уже входил в прихожую. Я оказалась в глупейшем положении и не знала, предпочла бы я оставаться за спиной англичанина до тех пор, пока не выяснится недоразумение, или выступить вперёд и сказать Ларсу, что у нас очень плохие для него новости.

Дядя горбуна, который не подозревал о возникшей проблеме, шагнул в сторону, я оказалась прямо перед Ларсом и увидела, как лицо его залила смертельная бледность, а из горла вырвался глухой крик, похожий на рычание. Наверное, он уже успел увериться в моей смерти и теперь осознал, что вместо меня и Иры убита может быть только Нонна.

Словно слепой, Ларс продолжал идти на меня. Мистер Чарльз, застывший рядом со мной от жуткого зрелища, какое являл собой писатель, опомнился и опять оказался между мной и Ларсом. Но последним впечатлением, которое буквально пригвоздило меня к месту, было выражение пристального, холодного интереса, с каким горбун смотрел на писателя. Как же жесток был этот человек, если задумал такое дело и сумел его осуществить.

— Вы живы, Жанна! — воскликнул Ларс. — Какое счастье!

— А почему Жанна должна умереть? — спросил Дружинин.

— Какое счастье! — повторил писатель. — Я так за неё боялся! Ночью мне снились кошмары… Было предчувствие…

Теперь я стояла рядом с мистером Чарльзом и видела, что дурные предположения не покинули датчанина, а углубились и, наверное, приняли правильное направление, потому что говорил он, еле шевеля дрожащими серыми губами, лишь бы оттянуть время, отдалить неизбежный момент, когда подтвердятся его подозрения. Впрочем, я домысливала за Ларса, а его состояние, может быть, объяснялось только реакций на нервное напряжение, которое охватило его внезапно и так же внезапно отпустило.

— Как я испугалась! вздохнула Ира, бледностью соперничавшая с любимым.

— Но что же произошло? — беспокойно спрашивал Ларс. — Почему здесь полиция?

Дружинин хранил молчание, жёстко поглядывая Ларса. Если у него были свои счёты с писателем, то теперь он сводил их, и это было низко и подло.

— Леонид, что случилось? — почти шептал датчанин.

Леонид! Когда-то я находила, что это имя подходит Дружинину благодаря интеллигентности, мягкости, доброте, но теперь мне казалось унизительным, почти кощунственным, что страшного, жестокого, злобного горбуна зовут так же, как звали моего брата.