Так просто сказать люблю

Четверть часа спустя божественное жужжание смолкло, – Виталий одолел и прихожую, и комнату, и, тщательно убрав орудие труда, появился на кухне. Там он кинул неодобрительный взгляд на стоящую передо мной уже пустую чашку и бодро осведомился:

– Ну, что у нас сегодня на обед?

– Не знаю, – его вопрос застал меня врасплох. – Там вроде яйца еще остались, колбаса, сыр. Я бутербродами обошлась. У меня сегодня так хорошо начало книги пошло, даже на улицу не выходила. Думала, ты на работе уже пообедал. Неужели целый день не ел?

– Ел, естественно, но казенное. А теперь хочу домашнего. Я устал и голодный.

Я посмотрела на часы.

– Виталий, девять вечера уже. Плотно есть поздно. Вредно ведь на ночь. Перекуси чем-нибудь. Давай я тебе заварю чаю, бутербродов наделаю.

– Я хочу есть, а не бутерброды.

Я опять почувствовала себя заблудшей овечкой, которой читают проповедь о праведной жизни.

– Ну, сделай свою яичницу.

На его скулах заходили желваки.

– Яичницу я привык есть по утрам. А после работы мне нужны суп и второе.

Мне стало стыдно. В конце концов он не обязан из солидарности со мной после восьми вечера ограничивать себя в еде. Целыми днями ведь работает и по городу мотается. Я приняла решение.

– Подожди. Сейчас быстро переоденусь и поужинаем в ресторане. А завтра обещаю к твоему возвращению приготовить что-нибудь вкусное.

Глаза его сузились в щелки.

– Я не зарабатываю на ужины в ресторане.

– Но раньше-то мы ходили. – Я растерялась.

– Раньше мы не снимали квартиру! – рявкнул он.

– Деньги есть. У меня. Не проблема.

– Твои деньги, и для меня это проблема…

– Будем считать, что прокол с обедом мой и я плачу штраф, – пришла мне в голову спасительная отговорка.

– Уговорила, – со вздохом откликнулся он.

Видно было: ему неприятно, но очень хочется есть.

Я пошла в комнату переодеваться, и шок случился со мной. Мой письменный стол был девственно чист!

– Где? – влетела я на кухню. – Где мои бумаги?

– Я все их собрал и убрал в ящик стола, – невозмутимо откликнулся он. – В таком беспорядке, как ты развела, работать нельзя.

– Это не беспорядок, а порядок! – взвизгнула я. – Там все было разложено так, как мне надо! Наброски трех следующих глав! Ты все мне испортил!

– Там были какие-то грязные клочки и огрызки.

– Что подвернулось, на том и набрасывала, когда в голову приходило. Почему ты меня не спросил, можно это трогать или нет?

– А почему я должен спрашивать?

– Потому что это мой труд и моя работа! Убирай и пылесось что угодно, кроме этого. К моим столу и компьютеру не прикасайся!

– Ради Бога. Только, окончив работу, убирай свои записи, чтобы они не разлетались при малейшем дуновении по комнате.

– И не подумаю! – крикнула я. – Как привыкла, так и буду работать. Я не твоя бывшая жена.

– Она еще пока даже не бывшая!

– Кстати, подумай. Может, вернешься? – Меня трясло.

– Знаешь, Тася, есть я уже не хочу, – сухо произнес он. – И вообще ничего не хочу. Лягу, пожалуй, спать. Устал.

Так он и поступил. Правда заснуть ему удалось не скоро. Я ведь тоже легла в кровать, прижалась к нему, и вскоре мы помирились.

Постепенно мы начали привыкать друг к другу, но как-то так вышло, что хозяйственные заботы в основном взял на себя он. У него это лучше получалось. Мне было его жалко. Зачем так надрываться? Можно нанять приходящую домработницу. Пусть убирается и готовит, когда я зашиваюсь с работой. Виталий категорически отказался. Все упиралось, конечно же, в деньги, но довод мой благоверный привел другой. Мол, он терпеть не может присутствия в доме посторонних людей, которые роются в его вещах. Да и квартира маленькая. Убрать ее после работы для него даже в охотку. Замечательная разрядка после целого дня умственных трудов. А продукты на неделю будем закупать вместе по выходным. Так мы и стали жить.

Правда, наша совместная жизнь оказалась короткой. Сперва сломал ногу Егор, с которым я так и не успела тогда познакомиться, и Виталий на какое-то время вернулся в прежнюю семью, ибо лечение сына сразу не задалось и с ногой у него начались какие-то осложнения. Пришлось Виталию возить сына по врачам и на процедуры. А едва Егор пошел на поправку, удар обрушился на меня.

Внезапно тяжело заболела бабушка. И теперь уже мне пришлось покинуть нашу с Виталием едва обжитую квартиру. Мама продолжала работать, а за бабушкой теперь требовался круглосуточный уход. Я-то могла писать, не отходя далеко от ее постели.

Слава Богу, у меня была теперь возможность нанять для нее и сиделку, однако совсем отдать бабушку в чужие руки я не могла. Нанятая женщина приходила готовить, стирать, убираться в квартире, в общем, делала всю «черную» работу, а моральная поддержка легла на мои плечи.

Бабушка умирала счастливой. Я сидела рядом с ней и писала, а она, прямо по горячим следам, читала написанное. Это был для меня совершенно особый роман. В нем я со страстью и изощренностью убивала персонажа по фамилии Раков, который олицетворял для меня страшную болезнь, пожиравшую бабушку. Как я надеялась, что справлюсь. Мне упорно казалось: стоит убить проклятого Ракова, и врачи одолеют бабушкину болезнь. Увы, не помогло. Бабушка таяла на глазах.

А еще я очень скучала по Виталию, который, хоть и навещал меня, но никогда не оставался, да и негде было. Поэтому любовь в этом романе расцвела особо пышным цветом.

В издательстве мне сказали:

– Слишком сильный перекос в сторону мелодрамы. В дальнейшем, пожалуйста, остерегайтесь, Таисия Никитична, читатели могут не понять.

Я разозлилась:

– Позвольте мне, наконец, писать то, что мне хочется!

– Да пишите, пожалуйста, – великодушно согласилась моя редакторша. – Только в свободное от контракта с нами время. Потому что по контракту вы должны писать то, что хочется нам. За это мы вам и платим деньги.

Мне оказалось нечего возразить, и я лишь поинтересовалась:

– То есть вы мой роман не одобряете?

Редакторша вздохнула:

– Ладно уж. В виде исключения издадим как есть. Однако на будущее просим серьезно отнестись к нашим замечаниям.

Ну прямо «Мы, Николай Второй»! Правда, редакторша, видимо испугавшись, что несколько переборщила, уже гораздо более вежливым тоном добавила:

– Таисия Никитична, мне-то, в общем, понравилось, однако читатель привык получать от вас определенный продукт, и любое отклонение от привычного стандарта способно вызвать разочарование и отторжение.

Я снова начала закипать:

– Это ведь книга, литература, пусть даже и массовая! А вы так о ней говорите, будто я вам кирпичи леплю.

Она развела руками:

– Таисия Никитична, это товар. Вы ведь не хотите, чтобы вас стали меньше покупать. А книги продают по тем же законам, что и любую прочую промышленную продукцию. Необходимо выдерживать стандарты.

– А что если мой новый стандарт понравится читателям больше старого?

– Сомневаюсь, – у редакторши сделался обиженный вид. – Поверьте моему опыту, читатель очень консервативен.

Кто был из нас прав, а кто нет, история так до конца и не рассудила. По выходе романа издательство завалили письмами. Читатели разделились на два равных лагеря. Одни восприняли любовную часть книги восторженно и уговаривали Евлалию Котову продолжать в том же духе, а другие гневались, что мало детектива. Как бы то ни было, роман разошелся быстро, и больше издатели ко мне не придирались.

Я не только писала при бабушке роман, и она не только читала мною написанное. Мы еще много разговаривали, и мне все отчетливей открывался в ней совершенно иной человек, которого я раньше не знала. От этого мне делалось еще больнее. Надо же, всю свою жизнь провела с ней, а по-настоящему мы познакомились только в самом конце. Прежде-то она мне казалась совершенно такой же, как мама. А она другая – живая, веселая, остроумная. Я постоянно корила себя, что даже не попыталась в более юные годы по-настоящему узнать ее. Наверняка с таким верным союзником жить мне было бы гораздо уютнее. Но, видимо, и бабушка раньше была другой. А может, не хотела вносить разнобоя в мое воспитание. Поэтому и поддерживала маму. А может, с течением времени и изменением внешних обстоятельств она сама стала более открытой и больше себе позволяет? Как знать.