Навсегда разделенные (ЛП)

— Тогда, может быть, поешь супа?

— Нет.

— Но ты должна сегодня поесть. Пообещай мне, что обязательно поешь позже.

— Обещаю, — отвечаю я, зная, что ничего есть не буду. Я лгу, не имея ни малейшего желания сдержать данное обещание. Какой прок в обещаниях? Как можно ожидать от других, что они сдержат слово, когда мир вокруг настолько изменчив, бессмыслен и ненадежен?

— Тебе нужно сегодня сходить в похоронное бюро, — говорит Анна. — Хочешь, я им позвоню?

Я киваю. Это всё, на что я способна. Поэтому только это я и делаю.

Анна звонит по своему мобильному в похоронное бюро. Оказалось, что я должна была позвонить им еще вчера. Я слышу, как администратор недовольна тем, что мы «опаздываем». Подруга ничего мне не передает, но, судя по ее тону, ее неприятно отчитывают. Пусть они выскажут свое недовольство мне. Пусть только попробуют. Я с радостью наору на эту наживающуюся на чужой трагедии свору.

Анна отвозит меня в бюро и припарковывает машину на уличной стоянке. Под зданием есть гараж, но за каждую четверть часа там берут по два с половиной доллара. Совсем озверели. Я отказываюсь пользоваться услугами жадных придурков. И это, кстати, не имеет никакого отношения к моему горю. Ненавижу тех, кто взвинчивает цены. На знаке написано, что стоянка бесплатна для тех, у кого на парковочном талоне будет стоять печать из «Похоронного бюро Райта и его сыновей». Представляю себе эту картинку: «Да, мы бы хотели, чтобы вы подготовили его к прощанию. Кстати, не поставите сюда печать?». Ужас.

Я смотрю на себя в боковое зеркало. Мои веки опухли, глаза покраснели, щеки покрыты розовыми пятнами, влажные ресницы слиплись. Подруга протягивает мне свои большие солнцезащитные очки. Надев их, я выхожу из машины. Бросив напоследок еще один взгляд в зеркало, я ощущаю себя — одетую в деловой костюм, с крупными солнцезащитными очками на глазах — Жаклин Кеннеди. Может быть, каждой женщине хочется где-то и в чем-то быть Первой леди Америки, но только не той, что хоронит своего мужа.

У парковочного автомата Анна обшаривает свои карманы, но не находит ни одного четвертака.

— Черт. Совсем мелочи нет. Ты иди, а я тут разберусь, — говорит она, направляясь к машине.

— Подожди. У меня есть мелочь. — Я открываю свой кошелек, достаю монетки и кидаю их в автомат. — К тому же, боюсь, без тебя я не справлюсь. — Я снова плачу, и из-под очков, стекая по щекам, капают слезы.

ЯНВАРЬ

Когда мы сели в машину Бена и он спросил меня, готова ли я к приключениям, я ответила: «да».

— Я имею в виду: к настоящим приключениям, — уточнил он.

— Готова!

— А что, если эти приключения в часе езды отсюда?

— Если за рулем будешь ты, то я не против. Хоть и теряюсь в догадках, чем таким там заманивают, из-за чего стоит ехать в такую даль.

— О, положись на меня, эта вкуснятина того стоит, — уверил меня Бен и завел мотор.

— Ты — сама загадочность, — поддразнила его я.

Он и бровью не повел. Протянул руку и включил радио:

— Музыка и помощь с навигацией, если что, — на тебе.

— Ладно, — согласилась я и тут же включила радиостанцию NPR [4].

Салон заполнили тихие монотонные голоса.

— Так ты одна из этих? — покачал головой Бен, улыбнувшись.

— Я одна из этих, — ответила я. С гордостью, а не стыдом.

— Я должен был догадаться. Не могла же такая красавица, как ты, быть без единого изъяна.

— Не любишь ток-шоу?

— Да не то чтобы не люблю. Просто отношусь к ним как к посещению стоматолога. Свою задачу они выполняют, но радости от этого — ноль.

Я расхохоталась, и Бен перевел на меня взгляд. Он смотрел на меня достаточно долго, чтобы это стало небезопасно.

— Эй! Смотри на дорогу, Казанова! — воскликнула я. Казанова? Откуда это слово? Я выражаюсь в точности как мой папаша.

Бен мгновенно перевел взгляд на дорогу.

— Прости! — весь из себя сосредоточенный извинился он. — Безопасность прежде всего!

Он выключил радио, как только мы свернули на скоростную автостраду.

— С меня хватит новостей о пробках на дорогах, — объявил он. — Будем развлекаться старым-добрым способом.

— Это каким же?

— Разговорами.

— Ааа.

— Узнаем побольше друг о друге. Как давно ты живешь в Лос-Анджелесе?

— Пять лет. Переехала сюда сразу после университета. А ты?

— Девять. Переехал сюда как раз за высшим образованием. Похоже, мы окончили универы в одном и том же году. Где училась?

— В Итаке. Мои родители учились в Корнельском университете [5] и хотели, чтобы я пошла по их стопам, однако после экскурсии по Корнелу я поняла, что Итакийский университет мне подходит больше. Пару месяцев я слушала медицинский курс, а потом осознала, что не имею ни малейшего желания становиться врачом.

— А почему ты до этого думала, что хочешь быть врачом?

Мы мчались по автостраде, и Бену уже не требовалось сосредотачивать всё свое внимание на дороге.

— Мои родители — врачи. Мама — главврач в городской больнице, отец — там же нейрохирург.

— Нейрохирург? Звучит грозно, — заметил Бен.

— Он вообще грозный мужчина. И мама тоже не проста. Они не обрадовались тому, что я сменила специализацию.

— О, они у тебя из тех, кто и дома начальник? Да еще и трудяги?

— Трудяги каких поискать. Только я не такая. Я работаю для того, чтобы жить, а не живу для того, чтобы работать. Мне нравится принцип: отработал свое — отдыхай и радуйся жизни.

— Но их это не устраивает?

Я пожала плечами.

— Для них жизнь — это работа. Не удовольствия. Не радость и смех. Даже не любовь. Только работа, и всё. Думаю, отцу большую радость приносит не спасение жизней, а нахождение на вершине постоянно развивающейся и меняющейся области. Наверное, для моих родителей жизнь в какой-то степени заключается в прогрессе. Библиотечное дело и рядом не стояло с передовыми науками. Но что они могли поделать? Они мало мной занимались. В общем, когда я сменила специализацию, это стало для нас всех… переломным моментом. Им больше не нужно было притворяться, что они меня понимают. Мне больше не нужно было притворяться, что я хочу того же, чего хотят они.

Я ни с кем прежде не откровенничала об этом, но не видела причины скрывать от Бена правду. Однако после всего рассказанного мне стало немного не по себе. Я смутилась, осознав, насколько открылась ему. Отвернулась и уставилась в окно. Встречные машины шли сплошным потоком, но создавалось ощущение, что мы летим сквозь город.

— Это печально, — отозвался Бен.

— И да, и нет. Мы не очень близки, но мои родители счастливы по-своему, а я — по-своему. Мне кажется, это — главное.

— Ты совершенно права, — кивнул Бен. — Права и умна.

Я рассмеялась.

— А что насчет тебя? Какие у тебя родители?

Бен тяжело вздохнул, не отрывая взгляда от дороги.

— Мой отец умер три года назад, — грустно сказал он.

— О боже. Мне так жаль.

Бен бросил на меня короткий взгляд и продолжил:

— Он умер от рака. Это была долгая битва, и мы все знали, чем она закончится. Так что были к этому готовы.

— Не знаю, хорошо это или плохо.

— Я тоже, — выдохнул Бен. — У мамы сейчас всё хорошо. Ну, знаешь, насколько может быть хорошо, когда ты потерял любимого человека.

— Даже не могу себе этого представить.

— И я не могу. Я потерял отца, поэтому знаю, как это тяжело, но я не могу представить, каково это — потерять свою половинку, самого близкого и любимого человека на свете. Я переживаю за нее, хоть она и настаивает, что с ней всё в порядке.

— Естественно, ты не можешь не переживать за нее. У тебя есть братья или сестры?

Бен отрицательно покачал головой.

— У тебя?

— Нет, сэр, — пошутила я.

Мне редко встречался кто-то, кто был единственным ребенком в семье. Приятно, что мы с Беном в этом схожи. Когда я говорила, что у меня нет ни братьев, ни сестер, то морально готовилась к тому, что мне или посочувствуют, или решат, что я избалованная девица.