Те же и граф (СИ)

- Ну да, слово "феромоны" им сейчас понятнее, чем имя Ферапонт.

- "Сначала Ростов даже струсил в первой встрече с французами, а в конце уже женился и стал главой своего имения".

- Логично, - снова фыркнула Маша.

- Вот еще. "К сожалению, в Андрея Болконского снаряд всегда попадал в начале боя".

-Ну не везло же парню...- улыбаясь, прокомментировала Маша.

- И совсем блошки: "месчане", "цыганин", "горчиха" Бэла.

- В смысле "горянка"? - автоматически поинтересовалась Маша.

- Ну, наверно.

Милка порылась в своем кондуите:

- А вот это коронное! Из старого. - И она прочла интимно: - "Чтобы сводить концы с концами, Родион иногда посещал старуху-процентщицу".

- Ах, он шалун! - невольно засмеялась Маша. Полистав страницы своей потрепанной книжки, она предложила: - А вот угадай, кто это? "Ледяная статуя, не живущая, но когда-нибудь умирающая и бесследно исчезающая, не оставив даже мокрого места"?

Милка не задумываясь ответила:

- Элен Курагина, что ли? Да, метафоры им особенно удаются. Твои гении, оказывается, тоже не промах.

- Мил, они гении в физике и математике, ты же знаешь.

Милка действительно все знала про учеников Колосовой. Они исключительно талантливые ребята, прекрасно поют, пишут стихи и удачные стилизации, шпарят наизусть целые поэмы Маяковского и Есенина. А еще обладают актерскими способностями и разыгрывают целые спектакли на уроках литературы, инсценируя стихи или драматургические отрывки.

Однако время меняется, меняются и ученики. Маша жаловалась, что с каждым годом поступающие в школу ребята все менее подготовлены, менее активны, менее заинтересованы. Читательский багаж невелик, программу не осваивают. Прагматичны и расчетливы. Запрет на ноутбуки и планшеты во время уроков воспринимают как драму, с которой не могут смириться до конца учебного года. Литературу считают лишним предметом, необязательным. Колосова осознавала, что с годами и она сама меняется, и все больше между ней и учениками поколенческий разрыв и меньше понимания. Это неизбежно.

- Как только окончательно перестану их понимать, я уйду из школы, - говорила она каждый год, но все не уходила. Все еще казалось, что понимает этих умных, независимых, но таких еще маленьких детей.

Оправдывала себя:

- Если не я, то кто же?

- Давай выпьем за то, чтобы литературу не исключили из программы средней школы, а то все идет к тому! - произнесла тост Милка, и они с чувством выпили.

Нет, не за себя боялись училки. У каждой был путь к отступлению, если что. Боялись другого. Холодных равнодушных глаз, расчетливого зла, невежественной амбициозности, торжествующего хамства. Общество, воспитывающее потребителей, не считающихся ни с чем, кроме своего блага, обречено. Откуда нынешним юным черпать иные истины? Тут еще эта, прости Господи, реформа образовательная. Система ЕГЭ приучает школьников к мысли, что где-то есть готовые ответы, поэтому думать вовсе не обязательно. Вот и не думают, списывают все повально из интернета.

Разумеется, рано или поздно человек тянется к классике за духовной пищей. Прочтут и они, нынешние юные, что-то. Однако прочтут ли, если не сформировать вкус с юных лет? Если не приучить к духовной работе?

- Да когда же им читать-то потом? - возражала Милка. - Загруженным работой, семейными проблемами? И что они своим детям смогут дать в таком случае?

- Любовь, прежде всего, - отвечала Маша. - Без любви ничто не поможет: ни начитанность, ни ум, ни материальное благополучие.

- Любить тоже можно по-разному, - проворчала Милка. - Вон у меня в классе есть такой Дима Малышев. Уж так его мама любит, шагу свободно ступить не дает. Звонит мне каждый день, требует полного отчета. Димка стесняется, молчит, но вижу, что переживает. Задушит она его своей материнской любовью. Тоже одинокая...

Колосова приуныла. Милка напомнила ей об одной ретивой родительнице, которая терроризировала Машу с начала учебного года. Тоже единственный сын и свет в окне. Сначала беспокоилась, что ее чадо не натаскивают на ЕГЭ по русскому языку, но это не только по Машиной части. Ведь Маша ведет литературу, а есть еще и русисты. Потом мама Коли Бородина стала отслеживать программу, беспокоясь, все ли ее дитя успеет освоить до получения аттестата. И, конечно же, ее беспокоили оценки сына, не всегда высокие.

Ходят слухи, что аттестат скоро снова будет учитываться при поступлении. У нее возникали вопросы и по программе, которую давала Колосова. Надо ли детям так подробно изучать серебряный век, и почему так мало советских авторов? И так бесконечно. Причем, встречаться с Машей она почему-то не хотела, а действовала преимущественно через завкафедрой или директора.

Только однажды позвонила. Никакого хамства или брани, конечно, она не допустила, была безупречно вежлива и даже оговорилась:

- Дети от вас без ума!

Однако под внешней доброжелательностью скрывалась какая-то необъяснимая неприязнь. Маша никак не могла понять суть недовольства Колиной мамы. Из-за нее жила как на вулкане. Начальство должно было реагировать, поэтому пришлось предъявлять авторскую программу, по которой Маша работала, объясняться с завкафедрой. Тот, конечно, больше для проформы, попросил Колосову что-то учесть из требований дотошной родительницы.

Естественно, многое из программы не успевали проходить. Во-первых, потому что школьники упорно не хотели читать Бунина или Андреева. Приходилось читать вслух в классе, иначе, о чем с ними беседовать? Во-вторых, много часов пропадало из-за праздников, диспансеризации, олимпиад и прочих мероприятий, не имеющих отношения к учебному процессу. В-третьих, сократили количество часов литературы, а программа осталась прежней. Маша и так уже сжала весь материал до предела, жалко же. Словом, придраться всегда есть к чему.

- Надо отдать должное Коле, - рассказывала она Милке, - он ведет себя достойно. Занимается с большим интересом, ребенок думающий, но знает себе цену. Первое время пришлось с ним пободаться. Зато сейчас у нас, кажется, взаимопонимание.

- А мамашка что же, ревнует? - спросила Милка.

Маше не приходило это в голову. Сейчас она припомнила претензии Колиной мамы и интонации, с которыми та их проговаривала. Да, что-то в этом есть!

- Кто знает. Может, и ревнует. Она с таким недовольством сказала: "Нет, конечно, дети вас обожают!" А дальше шло продолжение, вроде как не за что обожать. Понимаешь?

- А она кто?

- Бородина? Не знаю, надо посмотреть в журнале. А что?

- Может, она тоже педагог со стажем? - предположила Милка. - Тогда тут ревность двойная. Ты поинтересуйся. Она очень даже может напакостить тебе!

- Зачем? - искренне изумилась Колосова. - Ладно бы Коля плохо учился или я его как-то обижала. Нет же.

- Я всегда говорила, что ты ни черта не смыслишь в людях! - сделала вывод Милка, а Маша задумалась над сказанным.

- Нет, отчего же? - наконец отозвалась она. - Может, я просто не могу сформулировать какие-то вещи, но чувствовать-то чувствую. Бородина неприятна тем, что мягко стелет, но жестко спать. И я ей почему-то мешаю жить.

- Да уж, - непонятно хмыкнула Милка, но продолжать не стала.

Они выпили чаю с давешними пирожными, поболтали о пустяках, и Милка засобиралась домой.

- Ты хвалила Прилепина, - вспомнила она. - Дай почитать, а то я не нашла его трудов в электронном виде.

Маша теперь редко покупала книги, уж больно не по карману, но если все же покупала, то потом расставалась с ними с трудом. Она стоически взяла с полки томик и подала его Милке.

- Только ты верни ее мне, Мил! Я сама могу забыть, ты знаешь...

- О чем речь, конечно! - легкомысленно ответила Попова. - Ну ладно, поздно уже. Гена и так не хотел меня отпускать...

Она сказала это со скрытой гордостью, а Маше стало грустно. У Милки был сын, ее ждал Гена, пусть не муж, но человек, который был ей близок. А Маша оставалась опять в одиночестве. Где же Орлов?.. И Толя? Закрыв за подругой дверь, одинокая дева направилась в комнату и еще раз тщательно прошарила все места, куда могла завалиться визитка Игоря. Ее нигде не было.