Партнеры? Любовники? Супруги?

Раст глубоко вздохнул.

Есть! — закричало у нее внутри. Этот раунд я выиграла!

Приняв из рук Фрици миску с дымящимся супом, Люся победно улыбнулась.

— Что ж, давайте все сядем за стол? — Не дожидаясь возражений, она быстро достала три суповые миски, салфетки и стаканы для молока. — Фрици, ты разливай суп, я приготовлю Стрекозе кашку и бутылочку. Раст, не мог бы ты нарезать хлеб?

Раст невежливо фыркнул, Фрици сердито завозилась; Люси сделала вид, что не заметила, как они обменялись взглядами, признававшими полное поражение. Когда все уселись, водрузив Стрекозу на высокий стульчик, где она сразу принялась шлепать ладошкой по подносу, Люси попробовала разговорить народ, невинно поинтересовавшись, как прошел день.

Поначалу они отвечали односложно, потом все охотнее. Люси ликовала. Вскоре Раст расслабился и поделился соображениями, как увеличить стадо. Суп показался ей самым вкусным из всего, что она ела за последний год. На сердце стало легко, она даже попробовала помочь Фрици кормить ребенка, в результате измазала блузку, и даже в волосах застрял комок каши. Люси с удивлением обнаружила, что это ее не раздражает.

Она положила начало Семье.

Раст не мог успокоиться еще долго после захода солнца. Он пошел на уступку Люси в том, как она пыталась создать иллюзию семьи, согласился вечером ужинать вместе со всеми. Пришлось признать, что вышло не так уж плохо; если так будет продолжаться, наверное, Стрекозе это пойдет на пользу.

Но что-то его беспокоило, и Раст не находил другой причины, кроме той, что Люси — не член семьи. Она всего лишь женщина, купившая у него половину ранчо, да и то всего на год, иного он не допустит. Между ними нет родственных отношений. То, что в далеком детстве их родители были недолгое время женаты, никак их не связывает.

Физическое влечение к ней он может контролировать. Ему за тридцать, он не юнец, ведомый своим либидо, а мужчина, сдержанный и рассудительный. Желание, которое у него возникло к Люси, неуместно, нежелательно и неразумно, и оно, безусловно, пройдет. Проблема невелика и вполне разрешима.

Каждый раз, когда подкрадывалась мысль о Люси, он накидывался на любую подвернувшуюся работу: копал яму, торговался с горнодобытчиками или разбирался с бесконечными бумагами. Иногда это помогало.

Люси прожила в доме почти месяц, когда Раст, наконец, признал, что она трудолюбива. Забегая среди дня домой, ковбой видел, как она под причитания Фрици отскребала плинтусы, отвалившиеся кафельные плитки в ванной она подклеила раствором из флакона, который отыскала в кладовке.

Постепенно Люси взяла на себя чуть не все обязанности по уходу за малышкой. Ее привыкли видеть на ранчо с «прилипшим» к боку ребенком.

В конце четвертой недели ее пребывания в «Лейзи С» Раст отправился на ярмарку быков-производителей. Вернувшись домой, он увидел, что его компаньонка обрабатывает Гаррису руку, ободранную о колючую проволоку.

Стрекоза, наверное, спала дома; рабочие чинили трактора, вычищали пруды, натягивали новую проволоку ограждения — выполняли докучные, но необходимые зимние работы на ранчо. Яркое солнце не длило иллюзии: морозец поздней осени напоминал, что зима на пороге.

Блестящие волосы закрывали щеки Люси, она наклонилась над рваной раной старшего мастера; его закатанные рукава открывали взору бугристые бицепсы. Расту показалось, что Гаррис без всякой необходимости раздул мышцы.

— Нужно сделать укол от столбняка, — сказала Люси.

Гаррис усмехнулся, показав все зубы, что требовало искусства, учитывая впечатляющие размеры висячих усов. Он с роскошной небрежностью опирался здоровой рукой о деревянную изгородь кораля.

— Да, мэм, — согласился он с такой готовностью, что Раст даже удивился. — И сердечное вам спасибо. С вашей стороны было очень любезно перевязать меня. — Обычно Гаррис был довольно сдержан, он не ездил, как другие ковбои, в Рено гоняться за женщинами, но сейчас, как видно, наслаждался поднятой суматохой. Раст беспричинно разозлился, что тот теряет время попусту.

— Сейчас же поезжай к доктору Миллеру, приказал он, — и сделай треклятый укол.

Гаррис перевел взгляд с Люси на Раста и неохотно кивнул.

Заметив изумление во взгляде Люси, Раст ответил ей тяжелым взглядом и зашагал прочь, ведя за собой мерина.

В конюшне он с грохотом задвинул засов на больших дверях. Отрицать нет смысла — все рабочие ее полюбили, все радуются ее обществу.

Как это она успела так быстро освоиться в их компании!

Раст заметил, что теперь при малейшей царапине им немедленно требовалась медицинская помощь. Уму непостижимо, сколько у них вдруг стало порезов! Фрици даже пришлось съездить за новой аптечкой, но и та стремительно истощалась. Он фыркнул. Крутятся вокруг Люси, как койоты в брачный сезон, выпендриваются, а сами с каждой ранкой бегут к ней, как слабаки. Только выставляют себя дураками.

Честно говоря, ее не в чем было упрекнуть. Где бы Люси ни появлялась, она приносила с собой дух радости, несмотря на все, что было у нее в прошлом. Эта радость имела волшебное свойство распространяться на окружающих.

Стоя в темном дверном проеме, Раст смотрел, как Люси убирает в коробку ножницы, бинт и мазь. Он наподдал ногой ком земли и подумал, что же у нее за прошлое такое. Она никогда о нем не рассказывает, а если кто-то заговорит меняет тему. Видно, Кеннет был не подарок. Раст неожиданно для себя порадовался, что тот умер. Он скверно обращался с Люси, а она этого не заслуживает. Маленькая, хрупкая, яркая, она заслуживает мужчины, который будет ее беречь.

Женщина послала ему застенчивую улыбку, сунула коробку под мышку и направилась к дому. Он не улыбнулся в ответ, только оттащил в сторону тяжелую дверь, открыв ее нараспашку, и снял с мерина седло.

Просто он никогда не мог устоять перед загадкой, вот и думает о Люси постоянно. Она все еще шарахается, как пугливая кобыла, стоит ему сделать резкое движение, а иногда ее глаза вспыхивают волнением, которое Раст не в силах понять. А потом внезапно опустит ресницы, сотрет с лица всякое выражение. Словно скрывает какой-то секрет.

В ту ночь он проснулся от жажды. Бледный лунный свет расписал под мрамор комод и край кровати, тускло блестел на медном шаре дверной ручки. Он спустил ноги на холодный пол и в одних трусах пошел на кухню.

Выйдя в коридор, он остановился возле двери гостьи и напрочь забыл о воде. Он представил себе, как она раскинулась на кровати в тонкой ночной рубашке. Наверное, руки и ноги у нее обнажены, рубашка сбилась выше колен.

Ковбой зажмурился и ткнулся лбом в дверной косяк, чувствуя, как в нем закипает кровь. Его словно магнитом тянуло в комнату Люси… в ее постель… и наконец, в ее тело. Как сладостно было бы гладить маленькое тело, ласкать чудесную грудь. Мысленно он оказался у входа в ее недра, без промедления вошел, и оба они взлетели в космос, полный ярких, горящих созвездий.

Он стоял в темноте, босиком, и желал ее — переполненный, болезненно напряженный, потрясенный — и чувствовал себя совершенным идиотом, но ничего не мог с собой поделать. Искушение проскользнуть в ее комнату было нестерпимым; он даже потянулся к дверной ручке, но скрипнул зубами и отвернулся.

Во дворе заливались цикады-самцы, призывая самок.

Впервые он заколебался — сумеет ли удержаться? Ранимость Люси, потребность в защите, в любви светилась в ее глазах со всей отчетливостью. Мужчина был уверен, что сама она этого не сознает, но ему достаточно было вспомнить, каким Люси была ребенком, одиноким и тихим; в то время он всей душой ей сочувствовал, хотя в свои пятнадцать лет не понимал, чем может помочь.

Но, черт возьми, она по-прежнему волнует его и вызывает к жизни что-то глубоко скрытое.

Его снедало чувство, что он не может дать ей то, чего должна хотеть и чего заслуживает такая женщина, как она, он был обязан защитить ее от разочарования, от других мужчин на своем ранчо и от себя самого.

Нет, все-таки он дурак. От этой мысли его скрутил бессильный гнев. Но подавить в себе желание обладать Люси он не мог, как не мог остановить закат солнца над хребтами Гумбольдта и приход ночи. Так и не напившись, он вернулся в свою комнату и напряженно застыл на кровати.