Пища любви

Энтони Капелла

Пища любви

Antipasto/Закуска

На неприметной улочке, идущей от бульвара Глориозо в римском квартале Трастевере, находится бар, который завсегдатаи прозвали «У Дженнаро». Это даже не совсем бар, потому что размером и формой он больше напоминает одноместный гараж. Проходящий мимо турист заметит, что снаружи есть место для двух маленьких столиков с разномастными пластиковыми стульями — их пригревает утреннее солнышко. А любитель кофе обратит внимание на то, что внутри на крашеной оцинкованной стойке поблескивает «Гаджа-6000» — «Харлей Дэвидсон» мира кофеварок-эспрессо. Кроме того, позади этой стойки есть место и для самого Дженнаро, которого многочисленные друзья наградили титулом лучшего barista [1]во всем Риме. К тому же он отличный парень.

Вот почему одним прекрасным весенним утром двадцативосьмилетний Томмазо Масси и его друзья Винсент и Систо стояли в этом баре, пили ristretti [2], спорили о любви и ждали, когда из булочной подвезут cornetti [3], на самом же деле они просто проводили время в компании Дженнаро, перед тем как оседлать свои мотороллеры «Веспа» и разъехаться по разным римским ресторанам, в которых работали. Ristretto варится из такого же количества молотого кофе, что и обычный эспрессо, но воды берется вдвое меньше. Поскольку эспрессо у Дженнаро были вовсе не обычные, а самый что ни на есть жидкий адреналин и поскольку трое молодых людей и без того отличались бурным темпераментом, беседа вышла весьма оживленной. Дженнаро пришлось неоднократно призывать их к спокойствию или, как говорят римляне, parlare 'nu strunzo 'a vota — вставлять в каждую фразу не больше одного «дерьма».

Особенная крепость ristretti Дженнаро достигалась тем, что он натачивал сдвоенные ножи кофеварки «Гаджа» до остроты бритвы, утрамбовывал молотый кофе до твердости цемента, потом задавал в кофеварке максимально возможное давление в восемьдесят фунтов на квадратный дюйм и только после этого заливал воду. То, что вытекало из носика, было мало похоже на жидкость и скорее напоминало маслянистое вещество бронзового цвета, по густоте сравнимое с медом, сверху покрытое ореховой пеной и такое сладкое, что не требовало сахара. К нему полагалась acqua minerale и посыпанный сахарной пудрой cornetto, если их успевали доставить из булочной. Дженнаро любил свою кофеварку столь же нежно, как солдат любит свое ружье. Он тратил гораздо больше времени на ее чистку и мытье, чем на приготовление кофе. Его целью было довести давление до ста фунтов и приготовить такой густой ristretto, чтобы его можно было намазывать на хлеб, как повидло. Томмазо был убежден в том, что при осуществлении этого плана «Гаджа» может взорваться и угробить их всех, но он уважительно относился к честолюбивым стремлениям своего друга, а потому молчал. В конце концов, нельзя быть великим barista, ничем при этом не рискуя.

В то утро речь шла не только о любви, но и о футболе. Винсент недавно обручился, и теперь на него ворчал Систо, которому казалась абсурдной сама мысль связать себя с одной-единственной женщиной.

— Сегодня тебе может казаться, будто ты встретил лучшую женщину на свете, а завтра… — он развел руками, — …как знать?..

— Послушай, — объяснял ему Винсент настолько возбужденно, насколько вообще был способен, — как давно ты болеешь за «Лацио»?

— Всю жизнь, придурок.

— Но ведь «Рома»… — Винсент замялся. Он чуть не сказал «гораздо лучше», но ему не хотелось превращать дружескую болтовню о женщинах в смертельную схватку, — …сейчас играет лучше, — дипломатично закончил он.

— В этом сезоне — да. И что с того?

— Но ведь ты не начал болеть за «Рому».

— È un altro paio di maniche, cazzo. Это совсем другое дело, кретин. Команды не меняют.

— Вот именно. Но почему? Да потому, что однажды ты уже сделал выбор и остаешься ему верен.

Систо некоторое время молчал, а Винсент с победным видом повернулся к Дженнаро и заказал еще чашечку ristretto. Наконец Систо лукаво сказал:

— Но ведь болеть за «Лацио» — не то же самое, что быть верным одной-единственной женщине. Это все равно что иметь десятки женщин, потому что команда каждый год играет в новом составе. Ты, как всегда, гонишь пургу.

Томмазо, который до этой минуты в споре не участвовал, пробормотал:

— На самом деле Винсент обручился с Лючией потому, что она заявила, что не станет с ним спать, пока они не поженятся.

Реакция его друзей на это сообщение была на удивление разной. Винсент, предупреждавший Томмазо о том, что это строжайший секрет, очень разозлился, потом смутился, а когда увидел зависть в глазах Систо, остался очень доволен собой.

— Это правда, — сказал он, небрежно пожав плечами — Лючия хочет, как и мама, выйти замуж, будучи девственницей. Поэтому нам пришлось временно, до помолвки, не спать вместе.

Явно нелогичное объяснение Винсента осталось без комментариев со стороны друзей. В стране, где предыдущее поколение жило еще при настоящем, пламенном католицизме, всем было хорошо известно, что у девушек, как и у оливкового масла, есть несколько степеней чистоты: высококлассная чистота (первый уровень очистки), первоклассная (второй уровень очистки), высокой пробы, высшей пробы, наивысшей пробы и далее вниз, через дюжину или более степеней чистоты или получистоты, вплоть до непонятного и невообразимого нечто, окрещенного просто «чистотой» и идущего разве что на экспорт или на разжигание огня.

— Но я все-таки своего добился, — продолжал Винсент, — и теперь сплю с самой прекрасной девушкой Рима, которая меня обожает. Мы поженимся, и у нас будет свой дом. Что может быть лучше?

— У Томмазо есть все то же самое, — вставил реплику Систо — Но жениться он не собирается.

— Томмазо спит с туристками.

Томмазо скромно пожал плечами.

— А что я могу сделать, если все красотки иностранки тут же вешаются мне на шею?

Их дружеская беседа была прервана появлением cornetti — блюда с маленькими припудренными круассанчиками, — и пришлось заказать еще по чашечке кофе, последней перед началом рабочего дня. Пока Дженнаро приводил в состояние готовности свою возлюбленную «Гаджу», Томмазо получил от Систо легкий толчок локтем под ребра. Систо многозначительно кивал в сторону окна.

По улице шла девушка. Темные очки были подняты на лоб и выглядывали из-под белокурых локонов, которые вместе с джинсами по щиколотку, рюкзаком с одной лямкой и простенькой футболкой выдавали в ней иностранку раньше, чем путеводитель «Сорок важнейших фресок Высокого Возрождения», который она держала в руке.

— Туристка? — с надеждой предположил Систо.

Томмазо покачал головой:

— Студентка.

— Откуда ты это знаешь, маэстро?

— Рюкзак набит книжками.

— Эй! Biondina! Bona! — окликнул Систо — Блондинка! Красотка!

— Не так, идиот! — осадил его Томмазо — Веди себя дружелюбно.

Систо казалось странным, что девушка, которой посчастливилось родиться хорошенькой блондинкой, не испытывает восторга, когда на нее показывают пальцем, но он решил послушаться совета своего более опытного друга и замолчал.

— Она идет сюда, — сообщил Винсент.

Девушка перешла улицу и остановилась возле бара, явно не замечая восхищенных взглядов трех парней. Потом выдвинула стул, положила рюкзак на столик и села, закинув стройные ноги на соседний стул.

— Определенно иностранка, — вздохнул Винсент. Каждый итальянец знает, что пить кофе сидя вредно для пищеварения — Вот увидите, сейчас закажет капучино.

Дженнаро, пристально наблюдавший за давлением в «Гадже», недовольно фыркнул. Настоящий barista так же не хочет подавать капучино после десяти утра, как шеф-повар — предлагать кукурузные хлопья на ланч.