Сын президента

Фэй Уэлдон

Сын президента

1

По воскресеньям, когда жизнь приостанавливается и все ждут новых важных событий, когда улицы пусты и неестественно тихи, и над страной нависает бремя долга, обитатели Уинкастер-роу приходят меня навестить. Они делают это по доброте, ведь я слепая, и я, тоже по доброте, смыкаю прошлое с настоящим, чтобы заполнить пустоту воскресного дня, и рассказываю им истории.

Сегодня я рассказываю им про Изабел; она влюбилась, и из-за этого весь мир дрогнул и повернул не в ту сторону.

Кап-кап, тук-тук! Слышите? Это стучит дождь по оконному стеклу. В такой день в таком месте легко представить, что важные события никак нас не касаются, что мы отрезаны от мира и от мирской суеты, что между простыми людьми и политикой стоит стена, и что основной поток жизни течет от нас далеко-далеко.

«Но это не так», — говорю я им. Изабел жила рядом с нами. Река течет сразу за садом; что еще важнее, она глубока, широка, мутна и коварна, это вовсе не спокойный журчащий ручеек, как вы надеетесь. Изабел чуть не утонула».

Кап-кап, тук-тук. Под конец все мы будем знать больше, чем вначале. Разве этого не достаточно, чтобы послужить основой жизни?

Естественно, женщины с Уинкастер-роу не согласны со мной. Стремления к познанию им явно недостаточно. Они хотят счастья, любви, секса, вкусных обедов, денег, качественных товаров, восхищения, смеющихся детей, и один Бог знает, чего еще. Они до сих пор живут в материальном, а не духовном мире.

Сегодня у меня одни женщины. Оливер, архитектор из 13-го номера, не смог прийти. И Айвор, алкаш из 17-го, тоже. Домашние обязанности. Зато пришли Цибела-Дженифер, из 9-го номера, снова на сносях, и злючка Хилари в крепких джинсах и неуклюжих сапогах из 11-го, и хорошенькая, умненькая неугомонная крошка Хоуп из 25-го, которой не сидится на месте — ей скучно без мужчин и того возбуждения, что дает секс, это необходимо ей, ворчит Хилари, как наркоману героин.

На Уинкастер-роу нет четных номеров. Противоположную сторону улицы снесли еще до того, как Общество по охране памятников старины успело встать — вернее лечь — на пути бульдозеров. Хилари до сих пор хромает в сырую погоду, и сейчас, слушая меня, она потирает искалеченное колено.

— А это правда, насчет Изабел? — спрашивает Хилари.

— Или ты все придумываешь?

Хилари, Дженифер и Хоуп полагают, будто правда должна быть точной и окончательной. Я же знаю, что это скорее гора, на которую вам надо взобраться. Вершина горы скрыта облаками; ее редко можно увидеть и невозможно достичь. К тому же то, Что вы увидите, зависит от того, на каком склоне вы стоите и насколько измучились, поднимаясь сюда. Главное — смотреть вверх. Лезть, карабкаться, взбираться, а порой радостно прыгать с одного надежного уступа — факта или чувства — на другой.

— Более или менее, — сказала я.

Изабел жила со мной рядом. В соседнем доме. И наполняла мой мир жизнью, энергией и суетой. Теперь дом пуст, между брусчаткой на дорожке к входной двери, там, где некогда маленький Джейсон, сын Изабел, играл и капризничал и, не зная узды, навязывал свою волю всему свету, пробиваются сорняки. Ворота со скрипом качаются взад-вперед. Агенты по продаже недвижимости воткнули среди сорняков плакат: «Продается», он стоит, как выросшее вдруг дерево, враждебное нам.

Кап-кап, тук-тук. Река подступает, она течет у самой двери. Держите наготове мешки с песком, кто знает, когда поднимется вода? Слышите? Дождь льет все сильнее.

— Меня не удивит, если все это правда, — говорит Дженифер. — Изабел не очень-то подходила к Уинкастер-роу.

— Она была безупречна, — говорит Хоуп, — ты это хочешь сказать? Она всего достигла, не в пример нам. Безупречный брак: современный, честный, все пополам. Полная договоренность.

Сказать по правде, многие из нас думают, что достигла всего как раз Хоуп: незамужняя, независимая, бездетная, молодая — ей нет и тридцати, — склонная влюбляться и способная вызывать любовь; маленькая, легкая, она бегает вприпрыжку по нашей улочке, замечая время от времени: «Хоть убейте, не понимаю, почему, если заниматься любовью так приятно, люди не делают этого все время?»

Уинкастер-роу находится в Кэмден-тауне на границе центрального Лондона. Остров преуспеяния в городском море обездоленных. Летом из распахнутых окон вылетают звуки Вивальди и Моцарта и разносятся по лужайкам и цветникам, заглушая полицейские сирены и звонки «скорой помощи». Зимой, хотя окна закрыты, тревожные сигналы звучат ближе. Из пыли и мусора здесь умудрились создать общественный сад. Этому способствовали Оливер, архитектор, и Дженифер, обожающая сады, а также кэмденский муниципальный совет, который печется о здешних местах, как ревнивое монолитное Божество.

Мы отнюдь не безупречны здесь, на Уинкастер-роу. Мы не так уж благоразумны, и не так уж благородны, и не так уж великодушны. Как и у всех других людей, что-то вызывает в нас страх, что-то — гнев, нас мучают навязчивые идеи. Но мы добры к нашим детям и друг к другу, мы стремимся к совершенству, а совершенствуя самих себя, мы совершенствуем и весь мир. Я думаю, мы хорошие люди.

Как-кап, тук-тук. Не обращайте внимания на дождь. Фермерам он нужен. Молитесь Богу, чтобы он не был радиоактивным.

Мы не столько соль земли — в наши дни это в порядке вещей, — сколько щепотка пряностей, придающих вкус любой пище. В большинстве своем мы работаем с людьми — мы учителя, сотрудники телевидения, киностудий и издательств, или каким-либо образом связаны с театром, во всяком случае, считаем, что следует иметь эту связь. Мы — социальные работники, дипломаты и государственные служащие. Мы стремимся к правде. И поднялись — с большим шумом — чуть ближе к вершине этой горы, чем остальной мир. Мы храбры, если нет другого выхода. Мы поставим общее» благо — если на нас нажмут — выше личных интересов. Мы даже способны умереть за принципы, если только они не вредят детям.

Мы забрались сюда, на этот остров цивилизации, принесенные течениями, курс которых нам неясен; и живем теперь лучше, чем когда-либо могли ожидать.

Во всем мире есть такие, как мы — тесные группки поборников правды — в Нью-Дели и Сиднее, в Хельсинки и Хьюстоне, во всех больших городах всех стран; и во всех небольших городках и деревнях; повсюду — в Блендфорде, Дорсете и Мус-Джо, в Саскачеване, Ташкенте и Джорджии есть горстки таких, как мы; для нашей доброй воли нет языковых барьеров и политических границ, это огромный всплеск взаимной доброты. Мы читаем книги друг друга, слушаем стихи. На утренних воскресных сборищах или во время аперитивов перед обедом равно в Москве или Окленде, Нью-Йорке, Осло или Маниле наши дети ведут себя безобразно, они с шумом носятся по комнате, и, тревожно провожая их глазами, родители спрашивают себя, в чем их ошибка, почему дети берут у родителей их недостатки, а не достоинства. Неуверенность в себе отличает нас не меньше, чем стремление к правде.

При любом сборище на Уинкастер-роу, в котором участвовали дети, Джейсон, сын Изабел, оказывался самым шумным, драчливым и непослушным. Это был белокурый, крепко сбитый мальчик с сильными плотными руками и ногами, ярким румянцем и широко расставленными блуждающими по сторонам голубыми глазами, одно время ему пришлось носить очки с закрытым стеклом, чтобы зафиксировать взгляд. В младенчестве он много ревел и мало спал. К году он уже ходил и ломал все вокруг, еще через три месяца заговорил, чтобы четко сказать: «Не хочу». В два года он знал все буквы, но в шесть все еще не желал читать. Когда ему не удавалось настоять на своем, он пускал в ход слезы, когда было скучно, в ход шло бесконечное жалобное хныканье. Он требовал, и он получал, и был всеобщим любимцем.

Кап-кап, тук-тук. Одних детей труднее растить, чем других. Но постепенно из этих, самых беспокойных детей, вырастают самые покладистые и легкие люди. Такова мудрость Уинкастер-роу. Если никто не приучает тебя к дисциплине, в конце концов ты дисциплинируешь себя сам. Еще Кропоткин — давным-давно — сказал это.