Black and White (СИ)

«Мы обязаны в этой жизни сделать всего три вещи: родиться, умереть, а в промежутке между двумя этими событиями — быть счастливыми».(с)

***

- Элизабет Уайт, пройдите в кабинет директора. Повторяю: Элизабет Уайт, пройдите в кабинет директора!

Громкий голос одной из послушниц, раздающийся через небольшие старые радио-колонки, висящие под потолком, эхом прошелся по классу, в котором занимались воспитанники приюта при католическом монастыре имени Святой Девы Марии.

Элизабет, услышав сообщение, удивленно вскинула голову. Дождавшись кивка старшей монахини, сгребла все учебники в старую, потертую сумку и быстро вышла из класса, стараясь не обращать внимания на провожающие ее презрительные взгляды. Лиз Уайт не любили не только в этом интернате, но и во всем их крошечном городе. Поначалу маленькая Лиззи старалась понравиться сверстникам, но все ее попытки были тщетны. Несмотря на светлую улыбку, лучезарный взгляд и добрый характер, ее пинали и отталкивали все вокруг, включая некоторых насельниц, послушниц и даже монахинь. Как объяснил старик Кристофер – садовник при монастыре, все дело было в людских страхах и неприятии кого-либо, отличного от окружающих. Лиз стала всеобщим раздражителем только потому, что отличалась от остальных слишком разительно своей уникальной внешностью.

Пожалуй, единственными близкими людьми Лиззи за одиннадцать лет пребывания в монастыре стали лишь директор Коллинз и старый садовник Кристофер. Мать-настоятельница тоже относилась к ней с изрядной долей показного дружелюбия, но после некоторых событий, имевших место быть около четырех лет назад, сама Уайт не могла позволить себе подпустить эту женщину ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

Это случилось в декабре две тысячи десятого года, аккурат в канун Рождества. Лиз провела весь день на городской площади, рассматривая пестрые витрины магазинов, украшенные фасады домов, вдыхая аромат имбирной выпечки, которым буквально пропитался воздух. Она будто купалась во всеобщем одухотворении и воодушевлении, даже те люди, которые обычно хмурились, стоило ей пройти мимо, сейчас дарили свои счастливые улыбки. Опомнилась она только к вечеру, когда сумерки поглотили весь город, а снегопад усилился вдвое. Холод пробирал до костей, и от него не спасала ни легкая куртка на пару размеров больше, доставшаяся Лиз «по наследству» от предыдущей владелицы – старшеклассницы Мэри, которую удочерили в начале лета, ни хлипкие кеды, готовые в любой момент развалиться на части.

Уайт шмыгнула носом, сильнее натянула вязаную шапку, смахивая налипшие на нее снежинки, и ускорила шаг – двери приюта были открыты до восьми вечера, а часы на высокой башне показывали, что до закрытия осталось всего несколько минут. Разумеется, опоздавшую воспитанницу никто не стал бы ждать, а провести ночь перед Рождеством на морозе Лиз совершенно не хотелось.

Добравшись до забора монастыря, Лиз разочарованно выдохнула. Заветная дверь находилась всего лишь в десяти метрах, но Уайт, к сожалению, опоздала – калитка была закрыта на замок, следовательно, и в здание ее никто уже не пустит. Не зная, что делать, она шагнула вперед, но внезапно застыла – со стороны главного входа в монастырь шел напряженный священник, обеспокоенно разглядывая заснеженную улицу, а за ним с нечитаемым выражением лица семенила мать-настоятельница.

Лиз юркнула за большое дерево у забора, боясь, что ее заметят. Она почти перестала дышать, когда служители подошли совсем близко к ее укрытию. Высунув голову, она заметила, что мистер Коллинз по-прежнему не отрывает взгляд от широкой улицы, ведущей к центру города.

- Святой отец, не стоит так переживать, - произнесла монахиня, скупым движением поправив головной убор и раздраженно отмахнувшись от снежинок, летящих в лицо.

- Вам следует проверить остальных детей, сестра, - беспрекословно заявил священник и по совместительству директор интерната.

Настоятельница скривилась, возмущенно всплескивая руками.

- До каких пор вы будете покрывать эту взбалмошную девицу, Святой отец? Я устала наблюдать за тем, как вы потворствуете и покровительствуете этому ребенку!

- Кто-то ведь должен это делать, - совершенно спокойно ответил директор. – От вас, я смотрю, такой привилегии не дождаться.

- Да как вы смеете? Я отношусь ко всем детям одинаково! – возмутилась сестра.

- Ко всем, кроме Элизабет. - Коллинз тяжелым взглядом окинул вмиг сжавшуюся монахиню.

- И, признаюсь честно, мне совершенно не понятны причины вашего поведения.

- Я… - сестра запнулась, нервно сцепив пальцы.

- Вы взволнованы? – Святой отец удивлённо вскинул брови. - Нет, вы боитесь. Ребенка.

Сестра виновато опустила взгляд и обхватила себя руками.

- Вы не можете меня осуждать. Только не после той ночи, когда к нам ее привезли! Ее кожа, глаза – это ужасно! Никогда прежде такого не видела. Она – монстр!

Лиззи, прекрасно слышавшая каждое слово старших, судорожно вздохнула и прижалась щекой к стволу дерева, не обращая внимания на ледяную корку и небольшие острые выступы. Горькие слезы жгли глаза. Она не раз уже слышала в свой адрес каждое слово, произнесенное матерью-настоятельницей, но до этого дня и не подозревала, что, помимо сверстников и других воспитанников приюта, ее презирают и боятся служители.

- Немедленно прекратите! - Лиз вздрогнула. Она никогда в жизни не слышала, чтобы директор повышал на кого-либо голос. А теперь, судя по напряженной позе и сжатым в тонкую полоску губам, он был не просто зол, он был в бешенстве. – Кто позволил вам нести этот бред, сестра? Элизабет Уайт – чистый и невинный ребенок с прекрасной душой. Вы – вот, кто самый настоящий монстр, а не это дитя. Взгляните на себя, вам должно быть стыдно не только перед Господом, но и перед девочкой, которая вам ничего плохого не сделала.

- Святой отец… - лихорадочно пробормотала монахиня. – Простите, я…

- Уходите, сейчас же. Нам не о чем больше разговаривать.

Ту ночь Лиз провела в раздумьях. Если раньше ей казалось, что она одна на всем белом свете, то теперь явное покровительство Святого отца будто теплой волной омывало сердце.

Разговаривали ли о ней Коллинз с матерью-настоятельницей еще раз, Уайт не знала, но уже спустя некоторое время монахиня стала относиться к ней с большей теплотой, нежели раньше. Несмотря на все попытки поладить, Лиз видела явную фальшь в ее поведении, и от этого было больнее всего. Нетрудно было держать дистанцию после услышанных из уст монахини слов.

Несколько позже в жизни Лиз появился Кристофер. Старик всегда работал в монастыре, помогая с садом и небольшим огородиком, находящимся за зданием интерната. Местные дети сторонились его, так как Кристофер наводил на них ужас одним своим видом: лицо его было испещрено глубокими морщинами, правый глаз отсутствовал, а на щеке был грубый рубец, ползущий вниз по шее и исчезающий за воротом неизменной хлопковой рубахи. Кристофер был высоким, сутулым и очень худосочным. Он часто ворчал и кряхтел, но к Лиззи относился почти с отеческой нежностью.

Они познакомились в тот год, когда местный хулиган и задира попытался повысить свой авторитет за ее счет – его звали Микки Вильнус, и он первый положил начало «охоте на мышь». Как оказалось, желающих поучаствовать в жестокой игре было много. Они гнались за Лиз почти час, пока не потеряли след. В это же время Уайт сидела на дереве, стараясь даже не дышать. Дерево было не высоким, но ветвистым, поэтому ей и удалось остаться незамеченной.

Когда преследователи, разочарованно переговариваясь, ушли, Уайт попыталась слезть, но у нее ничего не вышло – нога крепко застряла между двумя прочными ветками. Внезапно ее лодыжку схватили крепкие пальцы, а саму Лиз будто подкинуло в воздух, мир сделал сальто перед глазами - и вот она уже стоит на твердой земле, испуганно зажмурившись. Когда она открыла глаза, прямо напротив стоял старик Кристофер, недовольно глядя на нее.