Ultraviolence (СИ)

Умереть, умереть, умереть.

Мин и не пытается удержать вываливающиеся наружу окровавленные внутренности, расползающуюся на костях плоть, он тонет, захлебываясь своим горем, и продолжает биться головой об пол, будто сможет выбить оттуда последнюю полученную информацию — Чонгук умер. Юнги готов вскрыть грудную клетку голыми руками, лишь бы достать оттуда всё, что было за последние минуты и вернуться к тому телефонному разговору с альфой, поменять ход судьбы, но от осознания того, что это не возможно — он кричит. Человек такой истошный, пропитанный болью вопль издавать не может. Хотя отныне Юнги и не человек больше. Он боль. Он зовет его без остановки. Ребёнок просыпается, начинает плакать, Юнги слышит, как нянька пытается его успокоить, слышит собственный крик издалека. Будто Мин заперт в прозрачном вакууме, куда без остановки вливают горящую лаву, и Юнги сгорает изнутри, смотрит на свои руки покрывающейся пенящимися ожогами, на рваные раны на ладонях и продолжает гореть и оседать пеплом.

— Где Чонгук?

— Умер! Нет Чонгука! — не своим голосом кричит Юнги на Чимина. — Мне надо, — Юнги ползет к альфе прямо на коленях, поставить себя на ноги кажется чем-то нереальным. Он придавлен к этому полу без Чонгука, ему больше не встать. — Надо его увидеть. Где он? — Мин цепляется за пальцы альфы. — Умоляю, отвези меня к нему.

— Пожалуйста, — повторяет альфа, не зная, что делать, и матеря скорую, которая, может, вколола бы уже что-нибудь в парня, которого рвёт на части от боли.

— Вам не стоит.

— Молю тебя. Позволь мне его увидеть, — Юнги стекает бесформенной массой на пол.

— Где Чонгук? — бесцветно спрашивает Чимин, но Мин больше на него не реагирует. В комнату влетают медики, и Юнги в этом мареве личного ада не сразу понимает и даже не чувствует, что ему что-то колют.

***

Утро. Юнги потягивается на постели, шарит руками по половине Чонгука, вдыхает запах с его подушки и резко подскакивает. Место рядом пусто. Не сон. Это был не сон. Затылок простреливает острой болью, которая волнами опускается к позвоночнику, переламывает, и омега вновь прибит к простыням очередной дозой чудовищной реальности. Мин обхватывает голову руками и начинает истошно кричать, в комнату вновь влетают люди в белых халатах, видимо караулящие за дверью, но омега слёзно просит ему ничего не колоть, обещает держаться, молит отвезти к альфе. Он и держится. Всю дорогу до морга он сидит в машине рядом с врачом, собирает и пришивает разлетающиеся по салону авто части себя, потуже затягивает удерживающие его чем-то целым ремни и держится из последних сил. По-другому нельзя, иначе ему вколют успокоительные, он впадет в дрёму и не увидит своего Чонгука. Мин справится, он почти даже сам ходит, пусть его и ведут под руки, не плачет, не разговаривает. Проходит туда, где на железном столе лежит покрытая белой простынёй любовь всей его жизни.

— Покажите его, — дрожащими губами произносит омега. Проглатывает застрявший в горле ком и всё еще надеется, что под покрывалом Чонгука нет. Обещает высшим силам свою жизнь взамен, молит, упрашивает, торгуется. Убеждает себя, что ад сейчас закончится, что под простынёй кто угодно, но точно не его альфа.

Работник морга, тяжело вздохнув, откидывает простынь, обнажая лицо, и Юнги заканчивается, как человек. Впивается ногтями в своё запястье, раздирает его до крови и скулит, как побитый щенок. Всматривается в любимые черты, которые еще вчера целовал, хрипит надрывно, нагибается ближе, хочет поймать его дыханье, но альфа не дышит. Он такой же красивый, бледный просто и не двигается, но такой же. Юнги зарывается окровавленной ладонью в смоляные волосы, касается губами холодного лба.

— Чонгук.

И столько боли в этом «Чонгук», что даже воздух вокруг от нее трескается, она ширится, касается ледяными пальцами всех в комнате, приходится выйти, ну или отвернуться. Юнги весь ею пропитан. Он распадается на сотни кусков без шанса всё это как-то соединить. Задушено воет и повторяет без остановки его имя. С таким Мин никогда не встречался, эта боль другая, она настолько огромна, настолько чудовищна — она топит, вдавливает в землю, она рвет когтями изнутри, крошит кости. Юнги ее не вынести, ему не справиться, он и не хочет. Пусть она погребёт его, пусть унесёт туда же, где его альфа, пусть заберет отсюда.

Юнги не сможет. Он не человек больше, он сгорел в этой боли, он уничтожен, раздавлен ею, обесточен. Юнги потерял всё. Ему против нее не выстоять, в этой битве не победить и Юнги сдаётся, кладет голову на грудь альфы и молит его встать. Просит не оставлять. Как теперь Юнги будет спать в холодной постели, как он сможет заснуть не в его родных объятиях, как он вообще теперь должен жить выпотрошенным… Чонгук не двигается. Юнги захлёбывается в слезах, обещает быть послушным, не перечить, обещает не злить и не спорить. Чонгук не двигается. Омега кричит, отбивается от подбежавших людей, держится за Чонгука, воет и всё просит вернуть его, у кого непонятно, требует забрать его жизнь, потому что она ему без него не нужна. И вновь темнота.

***

На похоронах Юнги не соображает. Он, как статуя, стоит рядом с могилой, в которую опустили альфу и молчит. Не плачет, не воет, ничего. Смотрит, как гроб покрывают землей, не слушает соболезнования, никого не видит, просто стоит. Опускается на колени рядом и одними губами раз пятьсот повторяет «Чонгук-и».

Сломленного омегу оставляют одного, даже охрана отходит назад. У Юнги боль какая-то тяжелая, осязаемая, она накрывает всех в радиусе нескольких миль, от нее никому не дышится. Нависает сверху куполом, заставляет бежать подальше, лишь бы скрыться, такое человеку не вынести. Как она его самого не разорвала — Мин не понимает, никто не понимает.

***

Весь февраль Юнги сидит в своей комнате и смотрит из окна на то, как землю накрывает белым покрывалом. Ровно таким же, каким был укрыт Чонгук в то проклятое утро. Юнги почти не ест, не пьёт, питается успокоительными и смиренно ждёт, когда горе окончательно утопит его с головой. Когда уже организм прекратит цепляться за жизнь и окончательно сдастся. К ребёнку омега не подходит, с ним возятся няньки, делами Чонгука занимается один из его помощников. Юнги ничем и никем не интересуется. Один раз к нему приходит Хосок, но Юнги приказывает его не впускать, видеть никого не хочется.

После похорон на могиле Мин был только один раз, но тот раз закончился очередной истерикой, потому что омега не смог смириться с тем, что теперь его от альфы отделяет чёрная могильная плита. Юнги уводили оттуда в бессознательном состоянии.

Риза похоронили рядом с Чонгуком, справа. Риз, как и был правой рукой Чона, так им и остался даже после смерти. До того, как подойти к Чону, Юнги долго кричал около могилы Риза, всё пытаясь получить ответ на вопрос, почему он не защитил его альфу.

***

Март Мин начинает очередным походом на кладбище. Он обкладывает обе могилы цветами, долго сидит рядом с Чонгуком и думает. Боль никуда не ушла и не притупилась даже, она всё там же внутри сидит и бьётся, как живой организм. Юнги садится на корточки рядом с могилой, обхватывает руками колени и впервые за долгое время запихивает боль куда-то глубоко и концентрируется на тишине вокруг. Вспоминает улыбку альфы, его голос, его потрясающий запах, рассказывает ему, как тяжело ему одному, и Чонгук отвечает. Юнги знает, что это бредни его воспалившегося сознания, но слушает, вслушивается в каждое слово и даже отвечает альфе.

В то утро в пентхаус омега возвращается совсем другим человеком. Даже прислуга удивляется, заметив, что вернувшийся с кладбища господин даже не заплакан.

— Малыш в вашей спальне, но я сейчас заберу его, — говорит бета, присматривающий за ребёнком, и поворачивается в сторону двери.

— Чонгук.

— Простите, — мужчина недоумевая, поворачивается к Мину.

— Его зовут Чонгук.

Юнги идёт в спальню, оставив ошарашенного бету в гостиной. Ребёнок лежит на постели и играет с погремушкой. Мин садится рядом, берёт его на руки и прижимает к груди.