Ким и Булат (СИ)

Руки затряслись. Ким кое-как пристроил пакеты на крыльцо, попал ключом в замочную скважину и отпер дверь. Он с трудом занес Булата в коридор — тяжеленный, как будто свинцовый! — уложил на коврик, погладил по голове, жалобно спросил:

— Что делать? Я не знаю! Превратись! Скажи, помоги!

Булат обратился с криком — такое было впервые, хотя Ким подозревал, что смена формы болезненна. Из перекошенного рта потекла струйка слюны, темные глаза помутнели, закрылись сизыми бельмами.

— Смертный унаследует у смертного, — прохрипел Булат. — Время перемен, время дальней дороги. След в след, кровь к крови, шерсть к шерсти. Падет стена, сольются земли. В зеркале ключ к свободе.

«Прозорливец, — понял Ким. — Надо записать… Записать, воды, одеяло…»

Он понимал, что не дотащит неподъемный груз до кровати или дивана, поэтому метнулся в комнату, поспешно нацарапал слова предсказания на полях газеты — карандашом — и вынес в коридор одеяло и пуховую перину. Теперь, когда стало ясно, что Булата не отравили, и его не накрыл приступ неизвестной болезни, Киму полегчало. От прорицаний и видений еще никто не умирал: горячий чай, одеяло, покой — и завтра Булат снова будет как новенький.

Ему удалось переложить тяжелое тело на перину. Бельма исчезли, взгляд приобрел осмысленность. Ким осторожно напоил Булата водой, укутал одеялом, попросил:

— Когда сможешь, доберись до дивана. Я пока печку растоплю и чайник поставлю. Я тебя не донесу, понимаешь?

Тот кивнул, свернулся клубком, натягивая одеяло на голову, и затих. Ким занялся хозяйственными делами, временами поглядывая на записанное предсказание. Дорога, кровь, шерсть… У Булата впереди перемены. Только ли у него? «В зеркале ключ к свободе». Связаны ли их судьбы? Будет ли оборотень терпеть рядом человека ради туманных слов? Особенно, если рядом появятся сородичи.

К ночи Булат немного ожил. Перебрался в кухню, уселся у натопленной печки, кутаясь в одеяло. Ким предложил:

— Поешь? Картошка на припечке стоит, не горячая уже, но теплая. Вчерашние котлеты, печенка… хочешь что-нибудь?

Булат мотнул головой. Сунулся в духовку, выгреб горсть тыквенных семечек со сковороды, начал лениво жевать — вместе с кожурой.

— Я записал, — сообщил Ким.

— Что?

— Предсказание.

— А-а-а… вот чем накрыло. Я и не понял.

— Такое уже было? — щурясь и разбирая буквы в тусклом свете, спросил Ким.

— Было. Перед тем как Гранит обращаться перестал. При нем и было. Он записал. Мы тогда никому не сказали. Меня бы так легко не отпустили, если бы кто-то знал.

— Я тоже никому не скажу.

Слова повторяли давнее обещание хранить тайну о превращениях. Чем и как клясться, Ким не знал, поэтому без лишних витиеватостей зачитал предсказание.

— Туманно как-то, — пожал плечами Булат. — В прошлый раз попроще было. Про свободу и перемены — это хорошо. Еще бы маршрут и карту… может, купим зеркало?

Ничего нового — взамен трельяжа — Ким не приобрел. Брился, пристраивая маленькое зеркало рядом с мыльницей, расчесывался, глядя в отражение стекол в серванте. Не красна девица, и так прожить можно.

— Купим, — согласился он. — После праздников уже. На неделе.

Успокаивало то, что Булат не подскочил, не попытался куда-то бежать. Даже заговорил о покупке. Что будет, то и будет.

Ложиться на кровать или на диван Булат отказался наотрез. Перетащил перину к печке, добавил пару высоких подушек из спальни, улегся, вперил взгляд в открытое поддувало. Прогоравшие угольки падали сквозь решетку, рдели среди пепла, как драгоценные камни, отражались в темных глазах. Ким смотрел на Булата не отрываясь, сохранял в памяти минуты покоя и слабости — сейчас от оборотня веяло задумчивостью и смятением. Это удваивало прежнюю жажду, дразнило обманчивой надеждой на нежность. К десяти вечера Ким не выдержал, пожелал Булату спокойной ночи и ушел в зал, прикрыв за собой двустворчатые двери. Он включил старенький радиоприемник «Меридиан», покрутил ручку настройки, наугад выбирая станцию. Передачи его не интересовали — что угодно, лишь бы заглушить подозрительные звуки. Простыня холодила спину, прикосновение ледяной ладони заставило член съежиться. Ким начал ласкать себя медленно, почти бесшумно, растворяясь в звуках радиопомех, далеком женском голосе, напевающем какую-то нехитрую мелодию. На пике ему стало мало собственной руки, он почти заскулил, ожидая прикосновения губ к губам или горлу, и тут же прикусил язык. Семя потекло по ладони, по бедру, впиталось в простыню, пометив диван клеймом грехопадения. За условной преградой — неплотно прикрывающейся дверью — громко и с присвистом зевнул Булат. Ким почувствовал, как пылают щеки, начал придумывать слова оправдания, запутался и мысленно махнул рукой. Не за что извиняться. Это обычное удовлетворение потребностей.

Утро подарило сюрприз. Булат обнаружился на кухне, в штанах и рубашке. В печи весело потрескивали дрова, на сковородке шипело и плевалось масло. Булат обжаривал картошку, рылся в пакетах с соленьями, раскладывая порции по пиалам и салатницам. Кухню освещала лампочка — ставни по-прежнему были закрыты.

— Превратиться не могу, — разглядывая моченый арбуз, объяснил Булат. — Крепко меня прихватило. В прошлый раз ночь поспал, и утром перекинулся. А сейчас никак.

— Это не страшно, — неуверенно сказал Ким. — Сейчас праздники, куратор не появится. Отдохнешь, поешь… Получится. Я, наверное, ставни открою? А то соседи заметят, решат — что-то случилось.

— Открой. Надо соблюдать привычный распорядок дня.

Завтракать вдвоем, за столом, было непривычно. Ким изо всех сил изображал радушие, принес из зала приемник, нашел волну с какой-то зарубежной музыкой. Ударник и саксофон разгоняли молчание и неловкость. В кухне застоялась духота — Булат всю ночь подбрасывал в печку дрова, утром добавил еще угля, чтобы приготовить завтрак. Крохотная форточка проветриванию не способствовала, окна в доме не открывались вообще, и Ким распахнул входную дверь, чтобы сквозняк вытягивал лишнюю жару и запахи гари и готовки. Так баба Тася их и подловила — раздался короткий стук, шаркающие шаги. Булат замер с куском моченого яблока в зубах.

— Кимушка! Я тебе оладушков принесла! Теста завела много, мои уже наелись. Думаю, надо горяченькими и тебя покормить, пока не осели. Вижу, что ты проснулся, ставни открыты.

Соседка переступила через порог, внесла в кухню тарелку с оладьями. Ким с Булатом встали одновременно. Мелькнула и исчезла тревога — Булат явно не питал кровожадных намерений. Поздоровался, улыбнулся. Ким изложил загодя сочиненную легенду о боевом товарище — «помните, я говорил, что он в гости приедет?» — и позорно запнулся на имени. Не продумал.

— Иван, — затирая неловкость, представился Булат. — Я ночным поездом приехал. Как знал, что вкусным завтраком кормить будут.

Лязгнули зубы. Булат разжевал и мигом проглотил оладушек и рассыпался в благодарностях. Баба Тася от похвалы размякла, пообещала еще и варениками с картошкой угостить. Ким проводил ее к калитке, облегченно вздыхая — получилось, удалось — и замер, услышав вопрос:

— А пес твой где? Всегда под ногами крутится, а сейчас не видать.

— В сарае запер. Рычал ночью. Боюсь, кусаться начнет.

Соседка выслушала объяснение, не особо задумываясь — обходи там, где цепь не дотягивается, и не укусит — и ушла, унося свою тарелку.

— Она спросила…

— Я слышал.

Булат смотрел в окно — на соседский двор, на будку.

— Ты же ей ничего не сделаешь?

— Зачем привлекать внимание? — удивился Булат. — Расспросят соседей, не расспросят, кто, когда — дело неизвестное. Вспомнит ли она, что был гость, и не было пса? Скорее всего, не вспомнит. А убийство сразу вызовет подозрение у куратора. Наоборот, нам надо следить за благоденствием всей округи, чтобы сюда не являлись ни милиция, ни спецслужбы.

— На всю округу сил не хватит, — усмехнулся Ким.

— Постараемся, — Булат ответил улыбкой. — А пока, раз уж я засветился, наведу порядок в сарае. Надо в подвал слазить, закатки достать. Я видел, там помидоры красные и варенье. Много варенья! А ты мне зажилил.