Ким и Булат (СИ)

Ким допил сок, подтолкнул стакан к мойке, подхватил корзинку, продолжая размышлять и убеждать себя, что Булат мог пойти с ним в магазин из опасения потерять нового хозяина.

«Куратор его привез и исчез. И я тут же собрался и на выход. Он подумал, что его подыхать с голоду на цепи оставляют, освободился… как освободился? Да мало ли? Я на ту цепь не смотрел, как куратор его пристегнул — не проверял. Запертая калитка? Там дыры в заборе».

Раздумья не помешали набить корзинку продуктами. Красно-белая картонная пачка пельменей, которая наверняка подтает по дороге домой, превращая тесто и фарш в слипшийся ком. Тощая синяя курица с опасными когтями на лапах, длиннющей шеей и крохотным гребешком на голове. Килограмм риса, килограмм пшеничной крупы. Пачка «Геркулеса». Бутылка подсолнечного масла. Городская булочка за девять копеек и огромный каравай за пятьдесят две. Хлеб Ким взял, соблазнившись запахом — слишком большой, за три дня не съесть, зачерствеет, но пахнет так, что голова кругом идет. Как удержаться?

Примостив булку хлеба поверх крупы, Ким сказал себе: «Стоп». Тело, обиженное вчерашними нагрузками, ныло. Врачи строго-настрого запретили поднимать тяжести. Глупо идти наперекор и пытаться купить продукты за раз. Уложат в больницу, и прощай свобода. А Ким еще в новом доме не осмотрелся, оставив про запас экскурсию в сад.

Короткая очередь на кассе, расчет, чек, переезд продуктов в сумку, и — здравствуй, горячий свежий воздух вместо прохладной духоты. Булат встал на лапы, потянулся, подбежал к Киму. Двинулись к дому — неспешно, по тени. Цокот когтей по асфальту и глухой стук трости сливались в странную мелодию ленивого барабана и кастаньет.

— Курицу купил, — чувствуя себя дурак дураком, сообщил псу Ким. — Бульонная, часа три вариться будет. Поделим пополам. Я себе рисовую кашу приготовлю, а тебе «Геркулес». Сразу можно пельменей сварить.

Булат негромко гавкнул. Ким усмехнулся — вот и поговорили.

— Тогда, как дойдем, поставлю воду на пельмени.

Пес одобрительно зевнул, демонстрируя угрожающие зубы, приблизился вплотную и ловко просунул голову в длинные ручки сумки с продуктами. Ким удивленно разжал пальцы. Булат встряхнулся, чтобы ручки улеглись на шее, и пошел рядом — добровольно навьюченный, сильный, явно кем-то хорошо выдрессированный.

— Спасибо, — растерянно пробормотал Ким.

Дома Булат поставил сумку на крыльцо, жадно попил и спрятался в будку. Ким переоделся в шорты, быстро водрузил на плитку две кастрюли с водой — на пельмени и на курицу — нашел в холодильнике варенец и крикнул:

— Эй, Булат! Будешь кефир с булкой?

Ответ последовал незамедлительно. Пес вылез из будки, подцепил зубами миску, вылил из нее остатки воды и принес Киму. Малиновая фольговая крышка смялась под пальцами. Ким вылил половину варенца в миску, поставил в тень рядом с крыльцом. Вынес из дома булку, разломил пополам, в половину впился зубами, вторую отдал Булату. Ели рядышком, в молчании. Ким уселся на крыльцо, рассматривал двор и соседский огород с грядками зелени, пил варенец прямо из бутылки. Булат придерживал булку лапой, отрывал куски. Лакал варенец, пачкая черные усы белыми каплями.

— С тобой веселее, — признался Ким.

Булат фыркнул, пуская кисломолочные пузыри, и старательно облизал перепачканный нос. Ким расхохотался, аж соседка к забору подошла — думала, очередных гостей пропустила. Когда поняла, что никого, кроме пса, нет, ушла разочарованной.

…Ледок недоверия растаял, и Ким с Булатом зажили душа в душу. Ходили в магазины, чередуя пятиэтажки и «Универсам», завтракали на крыльце, ужинали во дворе — в тени виноградной беседки. Двор Ким постепенно расчистил, оттаскивая мусор на свалку. В сад почти не заходил: деревья цеплялись корнями за крутой склон, дом стоял на горке, а участок соскальзывал в обрыв. Ким откровенно боялся оступиться на тропинке, покатиться кубарем и затормозить об ствол. Груша — крупная, еще недоспевшая, осенняя — вызывала любопытство, но не жадность, которая подтолкнула бы рисковать здоровьем. Чуть ниже по тропке среди листвы желтела айва. Бабушка тезки варила из этих плодов варенье — в погребе нашлись банки с бумажными наклейками «вишня», «груша», «айва», «слива». Ким ничего закатывать не собирался, варенье решил оставить про запас на зиму и осень, а айву и виноград пообещал отдать соседке — внуки оборвут, когда созреет.

И в первый, и во второй звонок куратору, Ким услышал вопрос: «Как там Булат? Ничего странного не замечаешь?» Что для куратора относилось к странностям — возможно, любовь пса к пельменям со сметаной? — Ким не уточнял. Отвечал: «Нет», слушал завершающую фразу: «Хоп. До связи», и вешал трубку.

В сентябре, заполнившем школу детскими криками, топотом и отвратительным звуком звонка, на «Универсаме» появился плакат, обещавший жителям района большую осеннюю ярмарку. На площади вокруг магазина возникли полосатые матерчатые палатки с прилавками, на фасаде затрепетали разноцветные флажки, в сквере через дорогу аллеи поделили на сектора с табличками: «ФФЗ», «ЗФК», «СЕВ. КАВ. ЖД». Ким на ярмарку не собирался, но соседка уши прожужжала — только там хорошие овощи купить и можно.

— Картошку на зиму надо взять, — объясняла тетя Тася. — Мы подводу нанимаем, картошку, яблоки, тыкву домой везем. Давай и ты с нами вскладчину, как твоя бабушка в позапрошлом году. И выгодно, и удобно.

Вопрос выгоды Кима не волновал, а вот удобства — весьма. Картошка в овощном магазине была дешевая, битая и подгнившая, хотелось бы купить хорошей, чтобы не одни очистки. Руководствуясь такими соображениями, Ким договорился с соседями о совместном походе на ярмарку в субботу, в десять утра. Булата он впервые посадил на цепь — не надо, чтобы пес в толпе путался под ногами — скомандовал: «Охраняй», запер дом и калитку. Пока шли к ярмарке, беседовали с тети Тасиным мужем о том, что картошка местная плохая, хуже ставропольской, потому что климат не тот. Об измельчавшей рыбе: до того, как построили водохранилище, сазаны были о-го-го, а сейчас — тьфу, глянуть противно! За разговорами дошли до «Универсама», и Ким поразился шуму и количеству людей, заполнивших площадь. На помосте громко надрывался самодеятельный ансамбль с электрогитарами, исполнявший популярные шлягеры. Из репродуктора на столбе неслось перечисление предприятий и колхозов, принимающих участие в ярмарке. Всё это разбавлялось неутомимым гулом голосов — у палаток взвешивали, обвешивали, обсчитывали, яростно ругались, иногда обещая вызвать ОБХСС. Тетя Тася нырнула в толпу как рыба в воду, протолкалась сначала к подводам, запряженным унылыми лошадями — надо сказать, те взбодрились, почуяв Кима — потом к картофельным рядам, от них — к яблочным. Супруг и Ким следовали за ней, словно на невидимом буксире. Только кивали, слушая торговые разговоры, да доставали бумажники.

— Кимушка, тыкву на тебя брать? — крикнула тетя Тася от очередного шатра.

Ким хотел сказать: «Нет», потому что не знал, что делать с этой самой тыквой, но громкое и басовитое: «Гав!» прозвучавшее почти под локтем, заставило его поперхнуться отказом. Булат еще раз гавкнул и взял курс на палатку с тыквами, недвусмысленным образом намекая на необходимость покупки.

— Да, тетя Тася! Парочку!

— Я тебе три присмотрела, крепкие, оранжевые!

— Берите три, — согласился Ким под внимательным взглядом Булата.

— Ходит за тобой как привязанный, — отметил тети Тасин муж — без удивления или настороженности, просто констатируя факт.

— Он не любит на цепи сидеть, — промямлил Ким, свернул за палатку и прошипел, обращаясь к псу. — Ты как карабин расстегнул? Я же тебя дома оставил, охранять велел. Какого чёрта ты сюда поперся?

Булат зевнул с присвистом, оскалился, усмехаясь — мол, что хочу, то и делаю. Не заставишь.

Тетя Тася велела относить мешки в подводу, и Ким приступил к погрузке, тихо ругая своенравного пса. Когда телега заполнилась мешками и тыквами, соседка неожиданно спросила:

— Кимушка, ты же, наверное, погулять хотел, потолкаться, на девчонок посмотреть?