Там, где мы есть (СИ)

Nickelback – Lullaby: https://music.yandex.ru/album/445743/track/2890529

Или плейлист: https://music.yandex.ru/users/In.NOCH/playlists/1017

====== Часть 34. Если ты этого хочешь... ======

Red — Pieces

Рисковал ли Робби, забирая сознание Колина в свою другую реальность? Безусловно. Потому что не представлял, что получится из этой идеи. Он понятия не имел, в каком виде появится в Неверлэнде Колин, лишенный подсознания. Если подсознания в другой реальности имели вполне материальное воплощение, то — что получится с сознанием? По словам Призрака и Феликса, да и по собственным наблюдениям Робби знал, что только Хранители Снов обладали такой уникальной способностью — находиться в обеих реальностях, не разделяя восприятия на сознательное и подсознательное. У тех, кто попадал в Неверлэнд случайно, было только подсознательное восприятие, поэтому не должно было оставаться никаких воспоминаний вообще. Может, так оно и было… Робби не приходилось встречаться с теми, кого он переправлял из Неверлэнда в их другие реальности. Исключением оказался Стивен Картер, который помнил все подробности своего пребывания в Неверлэнде, и Робби, размышляя над этим, пришел к выводу, что парень, возможно, был Странником с удивительными способностями. Почему Роб решил, что это так? Когда-то Феликс сказал, что Странники — это особый вид подсознания. Робби размышлял и над этим тоже и пришел к выводу, что в другой реальности у Странников, скользящих по разным мирам, такое же скользящее подсознание, которое может замещаться сознанием. Вот именно поэтому и Паркер Крофт, и Колин ОʼДонохью, которые точно были Странниками в другой реальности, помнили и о Неверлэнде в своих снах, и о других мирах, где им пришлось побывать. Не все, конечно. Обрывки снов, какие-то фрагменты — ни лиц, ни имен, ни подробностей. Но ведь что-то все равно оставалось в сознательной памяти. А значит, у Странников есть способность совмещать в другой реальности сознание и подсознание. Или замещать одно на другое. Пусть иногда — короткими моментами, секундными мгновениями… Это, конечно, была всего лишь теория. Теперь Робби Кэю предстояло посмотреть, что получится на практике.

Вообще, он не думал, что Колин материализуется в другой реальности. Если быть точным, то Роб не забирал сознание Колина, он собирался только лишь позволить чужому сознанию увидеть свое сновидение. Можно было, конечно, показать свои обычные сны — он не каждую ночь отправлялся в Неверлэнд и становился Питером Пэном. Но в последнее время ему снились ничем не примечательные серые сны, полные одиночества. Серый океан, по берегу которого он бродит в одиночестве… Серое небо, серые грозовые тучи, серые ливни… Серый лес, окутанный туманом, и одиноко стоящее дерево, под которым он часто сидит и смотрит на такую же одинокую, как и он, серебристо-серую лу­ну. Эти сны не идут ни в какое сравнение с его вновь ставшим цветным Неверлэндом, но он все чаще сбегал сюда — в это серое спокойствие, где он мог позволить себе побыть слабым и уязвимым, где не нужно никому объяснять причину своей грусти, а иногда и слез. Серые сны стали его убежищем, и можно было бы показать Колину их — это все лучше, чем та темнота, в которой он оказывается почти каждую ночь. Да и если Колин вдруг станет материальным, не с кем объясняться, потому что кроме них там никого не будет. Но серыми снами не удивишь настолько, что их захочется увидеть снова. А Робби нужно, чтобы Колин впечатлился своим сном и захотел увидеть его опять — только так у него будет шанс привязать к себе мистера ОʼДонохью. В конце концов Питер Пэн всегда может воспользоваться завесой невидимости, чтобы их никто не увидел, или создать нужную иллюзию. Перед тем как сделать следующий ход в своей игре, Робби Кэй взвесил все «за» и «против», поэтому достаточно уверенно сжимал ладонь Колина, падая в свою привычную темноту. Темнота разделяющей реальности бездны давно не пугала Роба, а вот страх Ко­лина он ощу­щал бук­валь­но физически через сжимаемые ладонью его ставшие прохладными дрожащие пальцы. Робби крепче сжал руку Колина, давая ему понять, что бояться нечего. В этот раз темнота, разделяющая реальности, не держала долго в своих убаюкивающих объятьях, и прежде, чем вынырнуть из нее, Роб вдруг вспомнил о самом безопасном месте на своем острове…

Питер стоял на балконе своего замка, защищенного от какой-либо магии, посторонних глаз и проникновений, и смотрел на свой Неверлэнд, простирающийся пред ним. В Неверлэнде наступил вечер, который преображал все, придавая вол­шебному ос­трову еще бо­лее фан­тасти­чес­кий вид, от которого зах­ва­тыва­ло дух, и Питер подумал, что почти забыл эти ощущения, потому что давно здесь не появлялся. С того самого дня, когда потерял Киллиана. Тогда в Неверлэнде тоже был сказочно-красивый вечер. Нахлынувшие воспоминания о том, что произошло в тот злополучный вечер, рождали невероятную боль в его сердце, которая почти сбивала с ног. Ему не нужно было появляться здесь… Питеру казалось, что он вернулся в прошлое, и ему неожиданно выпал шанс все исправить.

Питер подходит к широким мраморным перилам балкона и усаживается на них. Как в тот раз, когда поджидал Феликса, которому он собирался оставить распоряжения и задать кое-какие вопросы. В тот раз Питера интересовал единственный вопрос, и он, глядя вдаль на бирюзовый океан, на поверхности которого вечернее солнце рассыпало золото своих лучей, повторяет его слово в слово.

— Ну что, Феликс, надеюсь, Джонс оставил нас в покое и, наконец, ушел в свой портал?

Нет, в этот раз он не улавливает боковым зрением какое-либо движение, но ему кажется, что он на балконе не один. Ему кажется, что если он сейчас повернет голову, то обязательно столкнется взглядом с грязно-голубыми глазами Киллиана… Он знает, что это всего лишь иллюзия. Вечер — волшебное время суток. И сейчас бы он многое отдал, чтобы снова услышать хрипловатое:

— Нет. И не уйдет, пока не поговорит с тобой, Питер.

Он вздрагивает, когда слышит это, но не поворачивает головы, страшась разрушить свое наваждение, а лишь закрывает глаза и шепчет:

— Поговори со мной, Киллиан. Поговори со мной. Пожалуйста…

Он слушает тишину и вспоминает… Вспоминает их разговор. Вспоминает, как бросал Киллиану едкие слова, обжигая при этом холодным презрительным взглядом, потому что ненавидел его в тот момент. Вспоминает, как Киллиан пытался объясниться. Вспоминает, как смотрел в его глаза, полные боли, которая разъела своей серостью некогда их голубой цвет, и почти не слышал его. Тогда ему казалось, что Киллиан виноват во всем, что произошло. Тогда ему хотелось причинить Киллиану невыносимую боль, которую сам испытал когда-то. Тогда он не хотел видеть любовь в его глазах. Тьма в его сердце не давала ему увидеть. Не давала услышать. Не давала простить.

— Ты никогда не простишь меня…

— Я простил тебя.

Он простил его. Но будет ли прощен сам?

— Ты любил меня…

— Любил и… люблю.

Он тихо шепчет свое признание тишине. Вот только не уверен, что по-прежнему любим.

— Мое сердце принадлежит тебе и я не смогу жить без тебя…

Он слушает тишину, но слышит его… Его голос. Он хочет услышать ответ на вопрос, которым мучается.

— Ты вернешься ко мне?

— Я не смогу оставить тебя и уйти, как ты этого хочешь.

— Ты оставил меня.

— Прости меня. Я хотел бы все исправить.

Он чувствует его… Его дыхание… Совсем рядом.

— Может, когда-нибудь мы встретимся в той реальности, и я вспомню тебя…

Он ждет и вслушивается в тишину, в надежде услышать что-то еще. Он не чувствует, как по щеке скользит слеза. Больно. Слушать тишину становиться невыносимо больно. Он больше не слышит его, но чувствует. Питер открывает глаза и поворачивает голову — возле колонн никого нет, он совершенно один на балконе. Но он чувствует Киллиана… Близко. Совсем рядом… И понимает, что чувствует его в себе. В своем сознании или подсознании… Вернее, не Киллиана, а его настоящее воплощение. Но это неважно. Главное, что он его чувствует. Питер улыбается и вспоминает, что собирался показать красивый сон тому, кого сам лишил сновидений. Он раздумывает совсем недолго, потом встает на перила, раскидывает в стороны руки и делает шаг в пустоту.