Табия (СИ)

— Хватит, Марк, — морщится Гарри, беря со столика бокал вина.

Чтобы промочить горло, он выпивает почти половину, но тут же понимает, что это было большой ошибкой. Слабый алкоголь, смешавшись с клубами душистого дыма, даёт сильный и необычный эффект. Комната больше не раскачивается, зато руки и ноги становятся ватными и непослушными, язык — неповоротливым, и кажется, что Гарри сидит где-то в глубине собственного тела, глядя на мир через два узких окошка. Реальность распадается разноцветными кусками мозаики, над ухом слышится весёлый смех, и Гарри уже плохо понимает, что это смеётся он сам над чрезвычайно глупой, но почему-то такой смешной сейчас шуткой Гойла. Он и сам что-то говорит в ответ, натыкаясь на радостные улыбки Марка и Панси, кто-то подливает ему ещё вина. Время непрерывно скачет: то кажется, что Нотт рассказывает что-то уже полчаса, то сумерки за окном сменяются непроглядной мглой катастрофически быстро. Вновь гремит восточная музыка, и сквозь неё пробивается яркий звон монист на одежде танцующих девушек.

Гарри с огромным усилием заставляет себя обернуться и оглядеть зал. Всё такое яркое, пятнистое, подвижное… Ожившие картинки двигаются очень быстро, музыка и голоса смешиваются в единый монотонный гул. Но несмотря на это, Гарри чувствует себя удивительно довольным и умиротворённым. Словно разом ушли все проблемы и тревоги, словно он не сидит сейчас в ставке Пожирателей, вдыхая клубы дыма марихуаны и запивая их дорогим вином. Как ни странно, шум и бушующие краски кажутся уютными и тёплыми. Как будто он всего лишь пьёт сливочное пиво в трактире мадам Розмерты в компании старых друзей.

Гарри скользит взглядом по радостным покрасневшим лицам и останавливает его на единственном бледном и спокойном. Лицо это вдруг кажется удивительно красивым и притягательным. Лишь спустя почти полминуты Гарри соображает, что в открытую пялится на Риддла, сидящего в огромном кресле на середине зала. Хочется поспешно опустить глаза, но ресницы становятся тяжёлыми и непокорными, а сил для того, чтобы оторваться от двух тёмных блестящих точек, уже не хватает. Риддл тоже смотрит на него не отрываясь и едва заметно улыбаясь. Одной рукой он держит высокий бокал, другой двигает за креслом или что-то поглаживает — Гарри не может разглядеть.

Плохо соображая зачем, Гарри медленно встаёт с дивана и приближается к Риддлу, так и не отведя взгляда. Он идёт словно во сне, все движения получаются плавными и вялыми. Риддл тоже закидывает ногу на ногу лениво и очень медленно. На какой-то момент Гарри кажется, что время окончательно сошло с ума, потому что все прочие люди как будто ускорились, и их движения на заднем плане теперь выглядят быстрыми и дёргаными. А они с Риддлом попали в какую-то иную параллель, где всё вокруг спокойное и умиротворённое. Даже окутавшие Риддла клубы дыма кажутся такими же неспешными и вальяжными, как он сам.

Проходит целая вечность, прежде чем Гарри наконец подходит и замечает, что напротив кресла Риддла стоит ещё одно, пустое, словно оставленное специально для него. А оба кресла опоясывает едва видимый светло-зелёный магический овал на полу. Не долго думая, Гарри пересекает черту и без разрешения усаживается на свободное место. Внезапно музыка и прочие звуки стихают. Становится так тихо, что Гарри слышит собственное тяжёлое дыхание. Он удивлённо смотрит на зеленоватый овал, и всё становится ясно.

— Заглушающий барьер?

— Не люблю шум, — поясняет Риддл с улыбкой.

— Но вы ведь сами распорядились устроить торжество.

— Моим людям нужно веселиться. Но я, в отличие от них, устаю от большого скопления народа.

— Это бывает очень утомительно. Особенно когда каждый стремится подойти именно к тебе.

— Я рад, что ты меня понимаешь. Именно поэтому приходится отгораживаться барьером, чтобы ясно дать понять, что я не настроен ни с кем общаться.

Кажется, последняя фраза была сказана не без намёка, и до Гарри только сейчас начинает доходить весь смысл собственного нелепого поступка. А голова стремительно яснеет.

— Простите, что потревожил вас, — напряжённо произносит он, невольно сжимаясь в большом кресле. — Я сейчас же уйду. Простите.

Гарри порывается встать, но Риддл властным жестом останавливает его.

— Брось, Гарри. Твоему обществу я всегда рад. В конце концов, осмелиться подойти ко мне сегодня мог бы только настоящий гриффиндорец.

Риддл улыбается, и Гарри облегчённо вздыхает, окончательно расслабившись.

— Вчера вы говорили, что я больше не гриффиндорец.

— Верно. Но некоторые черты характера с годами лишь усиливаются. Ты только посмотри на их лица.

Вначале Гарри не совсем понимает, что имеет в виду Риддл, но затем послушно обводит глазами зал. Некоторые Пожиратели смотрят на них в упор и с лёгким недоумением. На лице Люциуса Малфоя написана чуть ли не зависть пополам со злобой. Беллатрикс недовольно кривит губы. Несколько молодых Пожирателей, которых Гарри не знает, глядят на него практически с восхищением. От этого зрелища в груди вспыхивает очень странное, но приятное чувство.

— Они вас боятся, — тихо говорит Гарри, прекращая играть в гляделки с завистниками.

— Ты тоже.

— Но я не боюсь рискнуть.

— Вот видишь. В этом весь ты.

— Возможно, — Гарри пожимает плечами и отпивает вина. — Один мой учитель говорил, что больше всего на свете я боюсь страха. Потому что мой боггарт — дементор.

Гарри не имеет понятия, зачем рассказал об этом, однако реакции Риддла ждёт с неясной смесью волнения и нетерпения. Риддл медлит, что-то обдумывая, а затем вздыхает.

— Нет, Гарри. Твой боггарт принимает форму дементора не потому, что ты боишься страха, а потому что ты боишься неизвестности. Да, эти существа вселяют в людей чувство уныния и безысходности, но боятся их за то, что они являются, если хочешь, олицетворением неизвестности. Никто до сих пор не знает, как они появились и что случается, когда приходит их срок. Если вообще приходит. А самое главное, никто не знает, что на самом деле происходит с человеком, чью душу они забирают. Именно поэтому они так страшат тебя.

Гарри хмурится: о такой интерпретации он не задумывался, и она, несомненно, не лишена смысла. Немного помолчав, он решается спросить:

— А во что превращается ваш боггарт?

Он не надеется услышать ответ, однако после короткой паузы Риддл произносит:

— Я не знаю. Много лет назад, в школе, боггарт превращался в моё мёртвое тело на полу. С тех пор я старался не встречаться с этим существом.

— Вы думаете, сейчас что-то изменилось? — осторожно спрашивает Гарри.

— Всё меняется, — Риддл легко улыбается.

— И вы не хотите узнать, чего боитесь?

— Зачем? — в голосе Риддла появляются холодные нотки. — Зачем знать о собственном страхе?