Romanipen (СИ)

— Эй, малец! Тебя Петей звать?

Тот на бегу остановился, подняв пыль, и резко обернулся. Если приглядеться, то этот бойкий мальчишка лет десяти на других не походил: распахнутая рубашка, заботливо зашитая женской рукой, но пыльная и уже снова порванная, была на нем из тонкой ткани, волосы острижены не по-крестьянски. Но сам — босой и чумазый, как остальные.

— Ты откуда знаешь? — он настороженно прищурил яркие голубые глаза.

— А я колдун, — подмигнул ему цыган. — Ну ты чего вытаращился, вот смешной…

— Я барчук вообще-то, — обиделся мальчик ему ухмылке, хмурясь и отворачивая светлую вихрастую голову.

— Маловат ты еще Петром Алексеевичем зваться, — невозмутимо ответил цыган.

Мальчишка недоуменно глазами захлопал. А крестьянские детишки уже играть бросили и собрались вокруг, глазея на цыгана.

— Да не боись, не украду, — хмыкнул тот. — Я к отцу твоему приехал.

— Я и не боюсь, вот еще, — вспыхнул мальчишка. — Давай дорогу покажу.

Цыган протянул руку, и тот ловко подтянулся и сел впереди него.

— Да я и так знаю, — безмятежно улыбнулся он.

— Откуда? — удивился мальчик. И тут же забормотал торопливо: — Понял, понял уже, что колдун…

Цыган расхохотался, глядя на него. А тот разглядывал его внимательно, приметив уже серебряную серьгу и еле заметный застарелый шрам у виска. И тут же вопросами стал засыпать, как звать и откуда он.

— Звать так же, как тебя. А откуда взялся, там уж нету, — и сам спросил с интересом: — А братик или сестренка есть у тебя?

— Сестренка, — мальчик вдруг зарделся: — И еще будет…

— Вот как, — цыган удивленно хмыкнул. И протянул задумчиво: — Дай угадаю… Сестренку Аней зовут?

— Так нечестно! — возмутился мальчик.

— Почему?

— Потому что ты в деревне спросил, и никакой ты не колдун, — обиженно выпалил он.

— Ну, может, и спросил, а может, и угадал…

— Неправда!

— А вдруг правда?..

Они в шутливой перепалке до именья доехали — маленького и уютного, обсаженного молодыми липами. Мальчик тут же соскочил на песчаную дорожку и побежал в дом. А цыган с конем в поводу прошел к скамейке у крыльца и присел там, щурясь от солнца.

Хозяин именья — барин Алексей Николаевич Зуров, несколько отяжелевший к сорока трем годам, но такой же статный и осанистый, как в молодости, — сам к нему вышел в затертом домашнем халате. И замер на крыльце.

Цыган мягко встал и поднялся к нему, остановился напротив. А потом они обнялись — крепко, как старые друзья, много лет не видевшиеся.

Алексей Николаевич провел его в дом, и навстречу встала Ульяна. А до того она на диване учила читать маленькую беленькую девочку в кружевном платьице. Та во все глаза глядела на цыгана, но подойти стеснялась.

Ульяну цыган бережно обнял, поцеловал в щеку и назвал «красавицей». А та, со смехом отстранившись, бросила взгляд на сына и притворно нахмурилась.

— Что же опять… — она стянула с него порванную на локте рубашку. — Беги переодевайся.

Тот вскинулся обиженно: верно, не хотел уходить от гостя. Но под строгим материным взглядом спорить не стал. Только сверкнул голубыми глазами и губу закусил, но ушел молча.

Зато потом никакого покою не дал. Только сели за стол — прибежал и стал виться вокруг цыгана, снова донимая расспросами. Тот на Алексея Николаевича посмотрел выразительно, со смешком, а барин неловко повел плечами, с теплой улыбкой глядя на сына: мол, как тут уймешь? Ульяна хотела сказать, но занята была с дочкой и не успела. И мальчишка тогда, не дав цыгану даже чаю глотнуть, потащил его в свою комнату.

По ней сразу видно было, что уроки тот учить не любил: французские книги на край стола небрежно отодвинуты, тетрадка с латынью вовсе заброшена в угол. Зато на кровати лежала раскрытая военная энциклопедия с яркими картинками, где нарисованы были гусары. И игрушки кругом — фигурки всадников с саблями, пехота и маленькие пушки.

Цыган отвернулся, пряча улыбку. А мальчик с ногами залез в кровать и стал вдохновенно рассказывать ему, что когда вырастет, станет гусаром, как папенька. А лучше — как дядюшка Михаил Андреич.

Он обрадовался, когда узнал, что цыган с дядюшкой знаком был. И тут же про него начал, что когда тот приезжает, то все-все можно делать, и маменька спать не укладывает, разрешает с ним остаться вечером и рассказы про войну слушать. А уж подарки какие привозит!.. Только приезжает редко, потому что воюет на Кавказе. И еще — что обещал взять к себе, как тот окончит кадетский корпус, а туда он через четыре года поедет и будет учиться в Петербурге. И что дядюшка смеется почему-то, когда Пьером Алексеевичем его зовет.

Мальчишка тараторил так, что цыган даже отвечать не успевал и кивал только. Наконец смог перебить и договориться с ним, что они сейчас обедать пойдут, а потом уже остальное.

Тот к вечеру только угомонился и в кресле устроился рядом с ним и Алексеем Николаевичем.

— А ты надолго ли? — спросил барин гостя.

— С неделю… — тот повел плечами.

— Жаль, Федора не застанешь, он на ярмарку в Вязьму уехал, — вздохнул Алексей Николаевич. — Да расскажу хоть…

— А меня не взяли, — обиженно перебил мальчик. — Почему это его сыновьям можно, а мне нельзя?

— Одного не отпущу.

— Что ж сам не поехал? — спросил цыган.

А маленький Петя гостю дивился: тот с папенькой вел себя как старый друг, на «ты» к нему обращался, хоть тот и барин. А ведь ему про этого цыгана не рассказывали никогда! Он решил еще больше потом выспросить.

— Да сердце прихватило, — неохотно признался Алексей Николаевич. — Бывает…

Цыган нахмурился, но промолчал. А потом Ульяна пришла и забрала сына, заставив спать пойти, и больше он не увидел ничего.

Они же вдвоем чуть не до рассвета проговорили. Двенадцать лет не виделись — было им, что спросить друг у друга.

…— А потом в полк хороший его устроить, — говорил Алексей Николаевич про сына. — Есть вот для этого генерал один знакомый...

— Генерал уже? — удивился цыган.

— Давно генерал. А повышать долго не хотели, он ведь такой же отчаянный до сих пор. Так и мотается по фронтам — в Персию, на Кавказ…

— А он не женился разве? Хотел ведь…

— Почти женился, — хмыкнул Алексей Николаевич. — Скандал вышел громкий… Мне Мишка говорил, когда ему как раз в повышении отказали: мол, решил не искать больше дела в военной службе, коли не надобен там, а осесть и остепениться. Невесту нашел себе — красавицу знатную, из татарских князей, свадьбу готовили уже. И вдруг — уезжает! А мне письмо: «Уволь, это решительно невозможно, лучше горцев по ущельям стрелять, чем свадебные хлопоты, а в именьях, за хозяйство которых взялся, я вовсе ничего не понимаю». И уехал на Кавказ снова. С меньшим братом невесты…

 — Ну Михаил Андреич! — расхохотался цыган.  — Что же, он с ним теперь?

— Не-ет, — протянул Алексей Николаевич. — Он любовь там себе нашел. Письмо мне последнее — об этом только, про мальчишку того, читать стыдно. Представь — то ли черкес, то ли вовсе чечен! В плену у них был, дикий совсем, едва не на цепи сидел. А вот приручил его как-то, страсти там были азиатские — с побегами, похищениями, его мальчишка не прирезал едва… А теперь полгода уже не пишет, видно, времени нет. Черкнул только, мол, нашел, что хотел, судьба это. Ну уж не знаю, какая там судьба, но пока не видел, чтобы долго так у него было с кем-то…

— Значит, точно судьба. А мальчик-то небось кудрявый, темненький…

— Заворожил на всю жизнь и смеешься теперь… На вот, почитай.

— Ну-ка…«Глаза черные, колдовские, будто омуты», — цыган расхохотался. — Знакомо! Ну и хорошо, что нашел… А про Жана с Анатолем что?

— Да Мишка вытаскивал их, — барин рукой махнул. — Два года тому назад, когда восстание-то случилось. Он нарочно в столицу приехал, иначе быть бы им осужденными по четырнадцатому декабря, угораздило же с бунтовщиками спутаться…

Алексей Николаевич еще о детях говорил, да с тихой улыбкой:

— Петю вот сам учу, не хочется на какого-то нанятого француза оставлять, да и мало ли, что за человек попадется… И не нужен парню гувернер, в корпусе должно воспитают. А вот для Ани надо будет потом приличную девицу нанять, барышня все-таки…