Русичи (Княже...Ладо мой...) (СИ)

Сел в седло. Медленно направил коня туда, где виднелась фигура Владимира. Великий князь, проводив глазами сына, поворотился к новгородичу. Тот все еще сжимал в ладони сломанную стрелу.

– Дозволь покинуть тебя, всесветлый князь...

– Дозволяю. Езжай домой, Ярослав. Охолони. Не наделай впопыхах чего, об чем потом жалеть будешь. А в вечеру будь на пиру в тереме.

– Я...

– Сие приказ, сотник, не просьба.

– Повинуюсь, всесветлый князь.

* * *

Птицы охотники набили столько, что с трудом на нескольких подводах увезли. Зато уж и княжьим стряпухам вышла знатная потеха – стольники только успевали к пиршественным столам пахучие да сытные блюда подносить.

Владимир, Ольга, Мстислав да еще несколько особо почетных гостей сидели за ломившимися от яств столами на возвышении. Князь и княгиня уважительно потчевали приглашенных, Мстислав же маялся.

Доскакав давеча до края поля, проветрил бедовую свою головушку – и дошло до него, что он чуть не сотворил. Упал с седла наземь, вцепился в волосы, покатился по траве, завыл в голос:

– Дурья башка! Ох дурья моя башка! Что ж теперь делать-то?..

Тронул рукой обруч в волосах – подарок Ярослава. Стянул золотую полоску с головы, перевернулся на спину. Долго смотрел на вделанный в металл синий прозрачный камень. До тех пор, пока вблизи не зашуршала трава под конскими копытами. Глянул – со спины рыжего коня на него смотрел Ерофей-стремянной. Поперек щеки у парня багровел след от удара.

– Остыл, княже?

– Остыл.

– Ну так пора домой поворачивать. Уж соколы на крыло не встают, умаялись. Князь свиту скликает.

Вздохнул Мстислав, поднялся, отряхнул белые свои одежды, обруч с камнем бережно на голову надел, сел в седло. Покосился на Ерофея:

– Болит?

– Кабы я тебе прицел-то не сбил, сильней бы болело, – пробурчал под нос стремянный.

А теперь, сидя на отцовом пиру, Мстислав нет-нет да косил глазом на пустой стул по левую от себя руку. Кусок в горло не шел – Ярослава все не было.

«Не придет – и прав будет, – думал, отпивая вина из чаши. – Глаз вовсе казать не станет – только я в том и буду виноват».

Вдруг у боковой двери мелькнул белый плащ. Ярослав, вбежав на возвышение, встал на колено возле кресла Владимира.

– Не гневись, светлый князь. Опоздал, – произнес растерянно, не поднимая головы.

– Будет тебе, я не гневаюсь. Был бы другой пир – ты бы сам себя наказал, гости б уж все блюда облизали. А так – дичины богато набили, еще на один такой пир хватит. Иди за стол, место твое тебя ждет.

Ярослав поднялся с колена и окаменел лицом, увидав, где хочет его Владимир посадить. Набычился, расправил плечи, напряг спину – и, не поднимая глаз, шагнул к своему месту за княжеским столом.

Едва опустился на стул, как виночерпий вина в высокий кубок налил, стольник на большую тарелку гору аппетитно пахнувшей дичи навалил. Стараясь не смотреть направо, на Мстислава, взял кубок, отпил, прогоняя из пересохшей глотки ком.

– Я стремянного своего, Ерошку, наградить повелел, – услыхал вдруг тихий Мстиславов голос. – Это он мне под руку дал, я и промахнулся.

Покосился на княжича – тот вертел в руках порожний кубок и смотрел прямо перед собой. Понял вдруг Ярослав, что слова эти – мольба о прощении. Что мучается молодой киевский князь, но по-другому повиниться не сможет.

– Однако большую выгоду наш песельник от дурости твоей, сыне, поимел, – рассмеялся вдруг, приходя на выручку сыну, Владимир. – Я ему тож за смекалистость кое-чего отвалил!

Против силы улыбнулся и Ярослав. Одним махом допил плескавшееся на дне кубка сладкое молодое вино. Отправил в рот истекавший жирным соком кусок дичи, прожевал. Сглотнул. Вытер рот тыльной стороной ладони.

– Что ж теперь, княже, прикажешь мне от твоих слов откреститься? – усмехнулся краем рта. – Помнишь, просил не уступать тебе ни в чем?

– Не прикажу...

– Ну так дозволь хоть гонца отцу в Новгород отправить. Упредить – мол, так и так, могу назад не вернуться.

И добавил ровно бы про себя:

– Коли я тут костьми лягу, дома-то смута начнется...

– Не надо гонца, – услышал тихое. И совсем едва слышно: – Такого больше не повторится. Клянусь.

По правую руку от Мстислава князь и княгиня, внимательно прислушивавшиеся к разговору княжичей, обменялись понимающими взглядами.

* * *

Через три дня после славной соколиной охоты на княжеское подворье враз ввалились аж пятеро запыленных, едва державшихся в седле гонцов. Владимир, выслушав донесения, молча прошел в свои покои, а обратно вернулся уже в кольчуге, опоясанный мечом и со шлемом на локте левой руки. В длинной галерее, охватывавшей терем снаружи, к нему в ноги кинулась княгиня Ольга. Обняла мужнины колени, зарылась в них лицом. Молча смотрел великий князь на склоненную золотокосую голову жены. Почуяв этот взгляд, Ольга подняла глаза.

– Встань, – приказал тихо.

Отцепила руки. Поднялась ровно через силу.

– Не война еще, так, каганы озоруют. Надобно им укорот дать. Так что не кричи по мне раньше срока. Не тревожь люд.

И твердым шагом вышел на высокое крыльцо.

Двор перед глазами князя уж ощетинился секирами, копьями да вымпелами готовых к походу дружин. Левым крылом колыхалась конная дружина Мстислава – вся на белых конях. Справа черной тучей нависла Ярославова конница – вся на вороных. Посередь стояла личная дружина Владимира – и смотреть на нее глазам было больно: Красным Солнышком киевского князя прозвали еще и за то, что ратники его в битву ходили на огненно-рыжих конях.

Оглядел князь свое воинство, коротко вскинул к небу меч – взорвалось подворье дружным криком. Вскинулся на конь одним движением крепкого, не старого еще тела, взметнулся рядом с ним боевой княжий вымпел – и хлынула конница через высокие дубовые ворота.

* * *

В бой ввязались лишь на пятый день похода. Все шло, как задумал киевский владыка: хазары клюнули-таки на его удочку, далеко в земли Владимировы зашли, не распознав, что в деревнях окрест Киева таится большое пешее войско. Пешие-то княжеские ратники и завязали бой с хазарскими всадниками, затягивая врага все дальше в расставленные Владимиром и его воеводами сети. Когда основная часть хазарского конного войска и лучников оказалась на большом лугу меж двух притоков Днепра, кинул великий князь в бой три свои дружины. Жаркая вышла сеча. С двух сторон чужаков, ровно куропаток влет, метко били Ярославовы да Мстиславовы лучники, посередь врага крошили могучие и страшные в ярости дружинники Владимира, много крови и битв повидавшие на своем веку.

Бой уж к концу шел, хазаре, понявшие, что угодили в силки ровно звери, огрызались яростно, стараясь пробить себе путь из затягивавшегося русского кольца. Владимир смотрел за боем с большого холма. Вдруг один кусок боя привлек его внимание. С дрожью узнал князь во всаднике, ожесточенно рубившемся с окружившими его хазарами, сына Мстислава.

А Мстислав, крутя на месте всего в пене боевого своего коня, рубился с наседавшими со всех сторон ворогами и нещадно ругал себя за опрометчивость. Увидал, как от основного войска отделилась группа конных врагов, и сломя голову кинулся в погоню, не имея возле и десятка всадников. И только оторвавшись от своих, понял, что угодил в чужую западню. Оскаленные верховые с черными косицами на головах на мелкорослых вертлявых конях, улюлюкая, окружали его и теснили к видневшейся неподалеку роще. Быстро понял Мстислав, что опознали в нем наследника престола, что не смерти его хотят враги, а пленения.

Прилетевшая невесть откуда стрела попала в плечо коню, тот рухнул, как подкошенный. Едва успел Мстислав ногу из стремени выдернуть. Пока вставал, получил удар в правое плечо, ругаясь, перехватил меч левой рукой. Чей-то еще удар сбил шлем, задел по голове – глаза начало заливать кровью из раны.

«Прости, отец, глупость мою и тщеславие, – из последних сил отбивая удары конных хазар, думал княжич, – не гневись. Не дамся я им в руки, не навлеку позора на твою голову. Порублю, сколько смогу, а там и себя порешу... Ярослав хорошим тебе наследником будет...»