Улыбайся! (СИ)

— А рот-то зачем режет?

— Чтобы… улыбались…

Феликс нагнулся, заткнув уши руками, уткнувшись лбом в колени. Затих. И я понимаю, что дальше выспрашивать — это топтать что-то личное, это вскрывать нарыв где-то в районе миокарда. Четыре мальчика в Москве, трое в Нижнем, трое у нас. Никто не спасся? Нет, Феликс, ты рассказал не всё. Кто-то остался жив. Ведь вы откуда-то знаете о маске. Да и еще такая определенность — глаза серые, бороды не носит. Это тоже психологи вывели? Почему клоун звонит именно Феликсу? И что он ему сказал? «Ты мой единственный» и еще «ты взрослеешь…». Клоун знал Феликса ребенком! И Феликс выжил! Он — единственный. Но как ему это удалось? И как об этом спросить?

— Феликс, а-а-а… почему ты не видишь красный цвет?

— Если ты сейчас задашь еще хотя бы один подобный вопрос, — гудит он себе в коленки, — то я выброшусь из окна, понял?

— Понял… но я сильнее, я не позволю…

— Свяжешь?

— Я всё понял, просто ты расскажешь позже… Пойдем ко мне! Азата нет. Я корма накупил до черта!

Феликс еще минут пять сидел, скрючившись, но потом разогнулся, и на лице вновь появилась улыбка. И теперь она мне не кажется веселой и приветливой. Она ужасна! Хочется, чтобы он прекратил улыбаться!

— Наконец-то меня накормят! — неожиданно радостно сообщает он и бодро направляется к двери.

***

О клоуне мы больше не говорили. Он сожрал почти всё, что я купил. Впечатление, что парень не ел несколько дней, и куда это всё влазит? Феликс по-хозяйски расхаживал по нашей комнате, оборжал постеры Die Apokalyptischen Reiter и Black Sabbath, заявив, что такие припадочные названия выдают нереализованные агрессивные сексуальные наклонности. И те, кто себя рыцарями называет, скорее всего из детства никак выйти не могут, инфантиль! Ткнув пальцем в Оззи, объявил, что по нему видно: личность патологическая; «не удивлюсь, если для выпендрежу жрёт скорпионов, мышей и змей!».

Потом заинтересовался учебниками по праву на нашей общей полке. Потребовал конспект к семинару про бертильонаж. И втирал мне, что я повёл себя на семинаре как лох. Когда он, хмыкнув, вспомнил про родинки, я остановил этот чудный спич:

— Уважаемый препод! Я не смог стукнуть в аудитории, но сейчас-то мне ничего не мешает это сделать! Даже свидетелей нет!

— Блин! Неужели за истину придется пострадать?

— Лучше заткнись!

— Ладно. Меняем тему. Можно я у тебя останусь ночевать?

И я разрешил. Правда, я не ожидал, что он откажется спать на кровати Азата. Прикажет мне расправить диван и уляжется первым у стенки. Спали мы одетыми: он в своих трикотажных штанах и чистой футболке, я в любимых красных шортах и в майке-боксерке. Как только я выключил свет и улегся на свою половину дивана, этот наглый аспирант придвинул свое тельце к моей спине, просунул правую руку мне через талию на живот и задышал в шею.

— Э-э-эй… ты че это? Пристаешь к своему студенту? — удивленно спрашиваю я.

— Мне холодно, одиноко, имею право… Всё, спи!

Почему я не возмутился? Да тупо классно мне от того, что он дышит в шею, шевелится тепленькой тушкой на спине, согревает рукой живот, касается коленками моих бедер. Не мог не думать о родинках, поэтому долго и не получалось заснуть. И совсем не думал о том, что вообще-то Феликс, во-первых, мой препод, во-вторых, всего лишь пару часов назад был невменяем, в-третьих, он реально в опасности. Лично мне это ясно как божий день! А ему?

Ночью проснулся от того, что тепленькое тельце уже не согревает спину. Вижу, Феликс стоит у окна и смотрит вдаль. Не стал мешать. Лежу, соплю, притворяюсь, что сплю. Он стоял очень долго. Потом сел на кровать Азата, обхватил голову. Думает. Потом сел на пол, прямо напротив меня. Свернул ноги лотосом, выпрямил спину, правую руку закинул за голову, левую устремил к правой снизу, от талии. Замер, лицо вверх, улыбается. Это он медитирует в три часа ночи? Я героически переждал три перемены поз, стараясь не шевелить глазами, не выдавать себя, вдыхая натурально глубоко.

Феликс, наконец, встал, отряхнул задницу. Перелез через меня на диван. А потом осторожно повернул меня за плечо на спину. Блин! Как бы не выдать себя! Я стараюсь. Что делает Феликс — не вижу. Наверное, рассматривает меня. Чувствую, что он вытягивается надо мной и его губы мягко касаются переносицы, подбородка, губ, шеи. И тихий шепот: «Ты поможешь мне, старшекурсник Акулов. У меня все получится…» Он медленно кладет свою голову мне на плечо, рукой обвивает талию, ногой встревает меж моих ног, согревает своим телом половину меня. Он спит. А я? А я захватываю левой рукой его руку, укладываю ладонь на мягкие волосы, завожу свою ногу на его и дышу им. Вот такой коллоквиум!

Утром мы проснулись переплетенными еще круче, щека к щеке. Мне снилось, что мы целовались, солоно и сонно, обманывая друг друга. Мне снилось, что я нащупал эти сумасшедшие родинки и водил по ним до оргазма подушечек пальцев. Мне снилось, что он лизал мочку моего уха, а я стонал от удовольствия. Но сны эти какие-то чересчур чувственные! Со следами слюны на ухе, следами зубов на щеке, утренним стояком в реальности.

Комментарий к часть 4

========== часть 5 ==========

Конечно, это хорошо, что я проснулся первым. Феликс сладко спал: голубоватые веки безмятежны, брови ровные, верхняя губа чуть приподнята, уголки рта безвольно смотрят вниз. Он не улыбается. Лицо другое. Нормальное. И выглядит сразу взрослее, хотя всё равно не могу поверить, что ему двадцать четыре. Кожа на подбородке гладкая, где щетина? А фигура? Гуттаперчевый мальчик: узкие бедра, неразвитая мускулатура, тонкая шея. Я бы комплексовал… Рассматриваю его недолго: нужно в душ бежать, пока Феликс не проснулся и не узрел мою боевую готовность.

А вообще, утром всё не так! То, что вечером и ночью кажется привлекательным и захватывающим, с утра пугает и тяготит. Только сейчас, стоя в душе, я представил, что кто-нибудь из наших мог ночью вломиться по-дружески, а утром и Нюська могла прийти, хотя Азата и нет. Вот это был бы конфуз! В одной постели с преподом, пусть даже и подросткового вида. И дело не только в опасности огласки, дело в моем состоянии в принципе. Как это может быть такое, что я целуюсь с парнем, что он ласкает меня, что сейчас в душе гоняю рукой дурную кровь и изливаюсь белым киселем на кафель, представляя лишь две родинки и приподнятую розовую губу. Как это может быть? Никогда даже мысли не было о сексе с парнем, все настолько казалось мерзким и неправильным. А этот голубоглазый заяц поддел меня, заставил нервничать. Нет, нет. Все будет как прежде! Я нормален во всех смыслах и обожаю мять девичью грудь, гладить безволосые мягкие ножки, вдыхать съедобный запах женщины, а не потный мужской фон, издаваемый волосатыми кривыми конечностями. А сегодняшняя ночь и это юношеское веселье в ду́ше — пустяк, мимолетность, шутка… Хотя, конечно, в каждой шутке есть только доля шутки.

Феликс еще спал, когда я пришел из душа. Его разбудили шкворчание и запах яичницы с помидорами. Медленно потягивается, выгнувшись дугой, сознание заливает лицо, и тут же проявляется улыбка. Улыбка как напоминание о том, что помимо тупых переживаний о моих гейских наклонностях есть гораздо более серьезные проблемы.

— Это мы сейчас есть будем? — вместо «с добрым утром» спрашивает Феликс.

— Будем! Марш умываться! Кровать заправлять! Зарядку делать! — приятно командовать своим преподом.

— А-а-а-а-о! — зевнул белобрысый заяц. — Нихрена себе, малолетка раскомандовался! Давай корма в мой пищевод! — открывает рот, как только может, и пальчиком туда указывает.

— Не фига! Вставай! Я уже накладываю себе! Ты можешь не успеть к раздаче, всё клювом прохлопаешь!

— Минус два балла за грубость учителю! — провозглашает радостно Феликс и подскакивает с дивана. Ест он, как пылесос, заглатывает все, не разбирая. Такое ощущение, что ест впрок.

— Когда приедет твой сосед? — спросил он меня с набитым ртом.

— Сегодня вечером, завтра же в институт.