Слезы Тьмы (СИ)

Аренс вздрогнул. Хриплый, полный отчаяния голос Хассе ворвался в помутившееся сознание, словно кнутом огрел.

— Не надо, Аренс! — Хассе судорожно вздохнул. — Отпусти меня!

Он медленно разжал объятия и отступил, глядя на него. Сердце билось где-то в горле. Хассе вжался спиной в скалу, лицо его было пепельно-серым, губы плотно сжаты. А потом нахлынуло, рвануло с такой силой, что Аренс зашатался под грязно-багровой волной воспоминаний…

…Юноша, бьющийся под ним, а потом лежащий вниз лицом, судорожно царапающий песок и камни, сдирающий пальцы в кровь. Грубые толчки, его, Аренса, руки, сжимающие предплечья юноши, тягучая сладкая судорога и стон измученной жертвы… и после неподвижное нагое тело, простертое в пыли у его ног, волосы, стелющиеся по земле… та картина, увиденная им в бредовом сне, — воспоминание о гнуснейшем из его преступлений. Но теперь воспоминание продолжалось.

…Он видел, как тонкая фигура с трудом поднимается с земли. Длинные черные волосы облепили измученное, разбитое в кровь лицо. Несколько мгновений черные глаза смотрели на него, выпивая душу, потом юноша отвернулся и заковылял по тропинке прочь, оставляя кровавые следы. Кровь стекала по его бедрам, капая в пыль…

— Нет! — Аренс сел на землю, схватившись за голову. — Нет… нет… нет!

Больше всего на свете ему хотелось обратно, в беспамятство, в блаженное неведение.

— Этого не может быть… не может… я бы никогда… Хассе, о Хассе!

Он застонал, колотя себя по голове кулаками, стараясь выбить отвратительные картины насилия.

— А… ты вспомнил, — сказал Хассе, по-прежнему стоя у скалы, вжимаясь в нее спиной и скрестив руки на груди. Голос его был ровным, но в нем слышалась глубоко схороненная горечь и ярость.

Аренс сжался в комок, пытаясь справиться с нахлынувшей душевной болью. Он вспомнил наконец что-то из прошлого, но воспоминание не принесло ему радости. Он чувствовал себя грязным, омерзительно липким, словно тело его все еще покрывал пот насилия. Он не представлял, не желал представлять, что чувствовал Хассе тогда и после, находясь рядом со своим мучителем.

— Ты должен был убить меня, — наконец произнес он, заставив себя поднять глаза. — Такое не прощают.

Хассе обхватил себя руками за плечи, будто пытаясь согреться. Голос его звучал тихо, очень спокойно, но от звука этого голоса по телу Аренса заструился холодный пот.

— Мои желания не имеют значения, Аренс Ринггольд. Мой дед указал на тебя как на того, кого избрал Великий Дух. Потому охранять и оберегать тебя — моя обязанность, мой долг. И ни моя жизнь, ни моя боль ничего не стоят в сравнении с тем, что можешь ты дать племени.

— Ты ненавидишь меня? Ты должен ненавидеть!

Хассе пожал плечами, глаза его превратились в две бездны. Он смотрел мимо Аренса, куда-то вдаль.

— Ты дал мне вторую душу, — наконец медленно произнес он. — А ненависть… ее уже нет, только боль… а боль… она пройдет… со временем пройдет… или пройдет жизнь. Теперь неважно.

Откуда-то издалека донесся перестук копыт, как если бы скакали несколько всадников.

Грохнул выстрел. Аренс заставил себя подняться с земли.

— Они близко, — пробормотал он, глядя на Хассе. — Слышишь?

Тот покачал головой.

— Нет, не слышу, но достаточно того, что слышишь ты.

— Пойдем, надо убраться подальше отсюда. Я уже совершенно здоров. И тебе нет теперь нужды ходить за мной.

Хассе молча наклонился, подбирая выроненное оружие. Даже если он был напуган, то никак это не проявлял. Аренс ступил на едва заметную тропу, по которой они пришли в убежище женщин-хитчити. Он шел не оглядываясь, зная, что Хассе идет следом.

Уже совсем стемнело, когда они вышли из леса к заброшенной гасиенде и разыскали небольшой ручей, протекавший по каменистому ложу за полуразрушенной белой стеной. Аренс подстрелил водяную курочку, Хассе тем временем собрал немного сухостоя и разжег небольшой костер. Затем почистил курочку и выпотрошил ее, зарыв перья и потроха в землю.

В одном из брошенных глинобитных домиков, окружавших гасиенду, Аренс нашел пару плошек и почти целый горшок с отколотым краем. В нем и поставили вариться нежное птичье мясо.

Какое-то время они сидели, глядя на языки костра, лижущие закопченный горшок. Аренс заговорил первым, разрывая тяжелое молчание. Было неимоверно трудно, но он чувствовал, что это нужно… ему, Хассе, им обоим.

— То, что я сделал… сегодня… тогда… прости меня …

Хассе наклонился, пододвигая прогоревшие головни к центру костра. Лицо его оставалось бесстрастным.

— Это не имеет значения, я ведь сказал уже. Ты можешь быть спокоен, Аренс Ринггольд, я буду заботиться о тебе и оберегать тебя до тех пор, пока это будет необходимо. Остальное же значения не имеет.

— Имеет. И ты это знаешь. Все имеет значение!

— А для меня имеют значение лишь слова моего деда, — медленно произнес Хассе. — Он назначил тебя своим преемником. Когда его не станет, ты займешь его место. И я обязан сделать так, чтобы ты живым и здоровым добрался до дома.

— И всё?

— И всё, — голос звучал ровно, тихо и безлико.

Аренс поднялся со своего места и обошел костер, приблизившись к Хассе.

— Если бы ты нашел в себе силы простить… — он говорил, чувствуя, как ноет от чужой боли сердце. — Хассе, я ведь уже другой совсем. Кому знать, как не тебе…

— Другой? Пожалуй, да. Но ты забыл одно — индейцы не прощают. Прощение — это слабость бледнолицых, говорят, их Бог прощает им всё.

Сердце дернулось, замерло на мгновение. Аренс невольно прижал кулак к груди. Его снова затрясло, захотелось вернуться на место, сесть и молчать… Молчать до скончания веков, умирая от желания обнять строптивца, покрыть поцелуями его гибкое тело, прижать к груди и никогда от себя не отпускать. Но раз сделал шаг, нужно идти до конца. Так говорил Андрей, а в его словах всегда была глубокая мудрость. Вот бы кому шаманом быть, некстати подумалось Аренсу. Но сказал он совсем другое, вернее выдохнул, наполовину в беспамятстве, запретив себе останавливаться.

— Даже если я сделаю все, что ты пожелаешь?

Хассе поднял голову, глядя на него.

— Все, что пожелаю?

— Да, все, что угодно, Хассе! Клянусь Великим Духом! Накажи меня, причини боль, делай все, что хочешь, я на все пойду ради твоего прощения.

— Ты хочешь прощения? — черные глаза Хассе снова казались двумя безднами, выпивающими страх, усталость, радость, все, что делало его живым. Аренс не мог заставить себя отвести взгляд.

— Да… если есть хоть какая-то возможность, хоть что-то… — он с трудом смог выговорить эти несколько слов. Хассе поднялся и шагнул к нему, закинул руку за шею, потянул ремешок, которым Аренс связывал волосы. Белоснежные отросшие пряди упали на плечи, рассыпались по спине.

— Стой спокойно, маленький ублюдок, — холодно проговорил индеец, — ты такой красивый, наверняка кто-нибудь уже обратил внимание на эти прелести.

Аренс оцепенел. Каждое слово, произнесенное Хассе, было когда-то сказано им. Каждое слово, каждое прикосновение индейца повторяло ад, некогда случившийся на тропе у Черных скал. Только теперь Хассе был им самим, тем, прежним Аренсом Ринггольдом. Насильником и убийцей, способным на все. А он был напуганным, растерянным мальчишкой, потерявшим себя, потерявшимся в себе.

— Не сопротивляйся, краснорожая шлюшка, — продолжал тот, растягивая завязки на своей одежде, — тебе будет хорошо, я обещаю.

Затрещина была не такой уж сильной, но Аренс пошатнулся. Хассе ухватился за ворот рубахи, сшитой им же самим, и рванул с такой яростью, что плотная шкура расползлась под руками. Раскаленная ладонь скользнула по груди Аренса, который не мог пошевелиться от потрясения.

— Тебе понравится, маленькая дрянь…

Хассе растянул завязки на штанах Аренса, опустил руку, сжав его член в горсти. Усмехнулся, страшно, нечеловечески, разжал пальцы и с силой толкнул, опрокидывая лицом в пыль. Аренс не сделал ни единой попытки защититься, хотя при падении сильно разбил локти и ушиб бедро. Уткнувшись в судорожно стиснутые кулаки, он молча ждал. Ладонь прошлась по спине вниз, накрыла обнажившуюся ягодицу.