Слезы Тьмы (СИ)

Плач слышался теперь отчетливо. Аренс шагнул в сумрак, прищурившись и пытаясь высмотреть, кто плачет. Тропа под ногами явно была протоптана недавно. Плач становился все отчетливее, и вскоре Аренс увидел мальчика лет трех, которого держала на руках молодая индеанка. Ее длинные волосы сбились в колтун, в котором запутались ветки, листья и прочий мусор. При виде Аренса женщина вскрикнула от отчаяния и попятилась, прижимая к себе ребенка. Он поднял руки, повернув к ней ладонями.

— Не бойся, «почти сестра», — произнес Аренс на маскоги, тщательно подбирая слова. — Не бойся, я не принесу тебе зла.

Хриплый утробный рык заставил его подобраться. Женщина застонала от ужаса, глядя поверх его головы и судорожно сжимая в объятиях ребенка. Аренс обернулся, сделал шаг назад, инстинктивно заслоняя собой мать и дитя, успел увидеть песочно-желтое тело, распластавшееся в воздухе, и выставить руку с ножом. От удара он потерял равновесие и упал на спину. Послышался истошный вой. Тело пронзила острая боль. Аренс закричал, зовя Хассе. Он едва соображал, что происходит, его рука судорожно металась, всаживая нож между ребер огромного существа, рвавшего ему грудь и плечи. Острые когти вонзились в него в последнем отчаянном усилии, а потом тварь с протяжным мяуканьем отдала душу дьяволу. Аренс лежал, придавленный массивной тушей, не понимая, жив он или мертв. Каждый вдох давался с мучительной болью.

— Аренс! — отчаянный крик выдернул его из наползающего беспамятства. — Аренс, о Великий Дух, спаси его! Аренс, ты слышишь меня?

Стало легче дышать. Над ним склонилось второе лицо, широкое, побелевшее от потрясения.

— Надо его перенести, — сказал Андрей, легко поднимая на руки истекающего кровью Аренса. — Здесь мы ничем ему помочь не сможем.

И в этот миг заговорила женщина. Голос ее был нежным, и говорила она на одном из знакомых наречий, близких к языку маскоги.

— Идите за мной!

Аренс уронил голову на плечо Андрея, обхватив его за шею одной рукой, второй зажимая глубокую рану на груди, из которой обильно лилась кровь. Они двигались сквозь заросли, под ногами у Андрея чавкало болото. Хассе что-то в волнении говорил женщине, что вела их сквозь чащобу. Аренс закрыл глаза, чувствуя, как накатывает тяжелое вязкое беспамятство.

…Тропа уводила его сквозь зеленоватый туман, через перелесок и каменистую пустошь. Он шел, потеряв счет времени. Драгоценные камни превращались в песок под его ногами, а он шел, не замечая их. Он слышал голос, похожий на мяуканье и на рык большого кота.

Река была неширокой. В три шага он мог бы перейти ее, но понял вдруг, что, перейдя на другой берег, уже не сможет вернуться. И Аренс застыл, глядя на темные воды, неспешно текущие по каменистому ложу. Подул горький полынный ветер и разогнал туман, окутывавший часть берега. И тогда Аренс увидел мужчину, сидящего на большом валуне. Ветер трепал его длинные черные волосы, и головной убор, сделанный из морды пумы, почти скрывал черты лица. Желтые глаза с вертикальными зрачками смотрели остро и внимательно через прорези в шкуре.

— Ты хорошо дрался, — сказал незнакомец, откинув головной убор на спину и открыв благородные черты лица. — По велению Владыки Душ я встал на твоем пути, человек, и горжусь тем, что ты оказал достойный отпор.

Он поднялся с валуна и протянул длинную руку с острыми загнутыми когтями.

— Кто ты? — тихо спросил Аренс, против воли любуясь его кошачьими движениями и царственной осанкой.

— Теперь я — твой тайный помощник, — воин чуть наклонил голову, — таков приказ Повелителя и таково мое собственное желание. Но я должен сказать тебе еще кое-что, Слезы Тьмы.

Аренс сглотнул, дышать вдруг стало почти невозможно. Воздух будто превратился в пламя.

Воин поднял руку, от его пальцев струился тусклый красноватый свет, в котором замерцали странные и смутно знакомые картины. Аренс присмотрелся и отпрянул, чувствуя, как волосы встают дыбом. То были сцены из его жизни, и видел он самого себя. Сердце его сжалось в тугой холодный ком, почти прекратив биться от вида злодеяний, сотворенных им самим. Но вместе с тем и смутное тяжелое возбуждение поднялось из глубины, словно грязная волна. Он видел самого себя, отвратительного в осознании собственной вседозволенности. Он видел обесчещенных рабынь, замученных до полусмерти рабов, убитых для развлечения зверей и, напоследок, утонувшее в багровой волне очертание гибкого тела, простертого перед ним в пыли. Слишком быстрым было то видение, и от него сердце Аренса сжалось, хотя он и не разглядел лица жертвы.

— Приготовься, — сказал тайный помощник, холодно глядя на Аренса, — приготовься к очищению, к самой великой битве, битве с самим собой. Приготовься к тому, что тебе придется ответить за каждую несправедливо отнятую жизнь, за каждую сломанную судьбу. Отныне лишь имя твое, данное детьми этой земли, будет твоим спутником, и горькими слезами заплачет тьма, покидая тебя… Но придет миг, когда ты должен будешь выбрать — идти вперед или вернуться. И по твоему выбору будет оставлено тебе прошлое имя или дано новое. А теперь иди, возвращайся, дыши… дыши… дыши, Аренс!

Он корчился от боли, слыша полный отчаяния голос, звавший его. Плечи и грудь пылали огнем, как и правое бедро. Потом что-то холодное легло на грудь, стало легче.

— Аренс, ты слышишь меня?

— Слышу, — ответил он, поразившись тому, как слабо прозвучал его голос. — Хассе, дай мне руку.

Тонкие пальцы скользнули в его мокрую от пота ладонь, и он сжал их.

— Не уходи.

Вторая рука, нежная, прохладная, легла ему на лоб.

— Я никуда не уйду, Аренс. Только не двигайся, иначе сорвешь повязки.

Он смотрел в прекрасное лицо, в темные усталые глаза, пытаясь отыскать в них хоть что-то кроме беспокойства. Потом вдруг он подумал, что если умрет, Хассе не узнает о том, что…

— Я люблю тебя, — прошептал он так тихо, что мудрено было услышать.

— Он что-то говорит, — произнес другой голос, с сильным акцентом.

— Бредит, — спокойно ответил Хассе.

Не расслышал. Или не захотел расслышать… Аренс закрыл глаза, почти не ощущая физической боли. Что была физическая боль в сравнении с душевной? Он обмяк, позволяя Хассе и Андрею ухаживать за собой. Не хотелось ни двигаться, ни даже дышать.

— Андрей, дай мне вон те листья, — говорил Хассе. — И скажи Водяной Лилии, чтобы принесла еще. Я остановил кровь, но он слишком слаб…

— Не переживай, друг мой, — откликнулся Андрей, — он выберется. Пока ты рядом, он будет жить.

— Хотел бы я, чтобы у него были иные причины для жизни, — устало произнес Хассе, меняя пожухший лист, закрывающий рану на груди Аренса, на свежий. — Хорошо, что сознание покинуло его, так будет легче. Я заботился о нем по приказу дедушки, но, похоже, он принял эту заботу за что-то большее.

— Ну… — Андрей смущенно кашлянул, — насколько я понимаю, у вас это не считается грехом. В смысле, любовь мужчины к мужчине.

— Я и мужчина, и женщина, — ответил ему Хассе, — и я могу выбирать себе возлюбленного.

— Тогда в чем дело, друг мой? — мягко спросил иноземец. — Что не так?

— Я никогда не выберу двух, — грустно ответил Хассе. — Первый — это ты, назвавший меня своим другом. Ибо ты для меня «почти брат» и муж моей сестры, и я никогда не взгляну на тебя иными глазами.

— Это успокаивает, — усмехнулся Андрей. — Я люблю Горлинку, да и не будь ее, мужчины меня никогда не привлекали. Подобный вид любви называется содомией и считается грехом там, где я родился.

— В настоящей любви не может быть греха, — вздохнул Хассе. — И именно поэтому я никогда не выберу его…

— Потому что не любишь?

— Потому что он не способен любить. В его сердце нет места состраданию и жалости.

— Думаю, ты ошибаешься, — задумчиво ответил Андрей. — Аренс способен на сострадание. Знаешь, я ведь места не находил себе, пока Горлинка рожала. А он как-то исхитрился меня утешить, и доброе слово его сбылось.