Грязь (СИ)

Рю, который был раза в два старше Юнхо, стремительно выбросил руку и схватил парня за подбородок, стиснул, заставляя замолчать.

— Как ты разговариваешь со старшим братом, щенок? — навис он над Юнхо. — Я не заставлял ее покупать наркоту. Она сама пришла и попросила. Так что заткни хлебало, шкет. Я теперь независим, но морду тебе еще не разбил из-за того, что не хочу ссориться с мамой. Но если ты меня вынудишь, я с радостью поучу тебя вежливости.

Юнхо вырвался из захвата. Он был взбешен, но не испуган.

— Хённим, если ты еще раз продашь ей дурь, — процедил он сквозь зубы. — Я тебя убью.

Джеджун почувствовал, как холодный пот выступил на спине, пропитал рубашку. Он видел, как за спиной Рю ухмыльнулись шестерки, заиграли кулаками. Они могли навалиться и запросто избить всех троих.

— Идем.

Юнхо повернулся и подтолкнул Дже к выходу.

— Юнхо! Не болтайся тут слишком часто. Если тебя случайно подрежут мои парни, мама и слова сказать против не сможет.

Юнхо не стал оборачиваться. Затевать потасовку в заведомо проигрышной ситуации? Он не настолько туп. Хоть ему и было всего пятнадцать, правила игры парень знал очень хорошо. Добравшись до ближайшей закусочной, все трое засели за столом. Джеджун принес рыбных пирожков и чай.

— Ты сказала, что соскочила, — рычал приглушенно Юнхо.

— Заткнись, — поморщилась Минхоль. — Как ты разговариваешь с нуной?

Дже даже и подумать никогда не мог, что девчонка балуется дурью. Сколько лет жили под одной крышей, он считал ее взбалмошной грубиянкой с нехваткой мозгов, но никак не наркошей. Но количество отметин от шприца было огромное.

— Почему ты так живешь? — проговорил он внезапно.

— О чем ты? — девушка едва не подавилась пирогом, который вяло жевала. — Совсем чокнулся, пай-мальчик?

Юнхо молча отхлебнул чай, отвернулся. Он прекрасно знал, что их маленькая семья летит в бездну. Он хорошо помнил лицо того безымянного мальчика с игрушкой, тихо умершего во сне. Помнил всех детей, исчезнувших из их общей спальни. Минхоль тоже помнила, кажется. И пыталась стереть их из памяти, спрятавшись в грезах. Еще один, самый младший паренек, был неизлечимо болен. Он постоянно жрал болеутоляющее и сидел на телефоне, не в силах выполнять более сложную работу. Третий из выживших детей, едва перешагнул порог четырнадцатилетия погиб под колесами грузовика. Мама практически лишилась своего детсада, который так раздражал ее, но который принес прибыль. Интересно, помнила ли она их лица?

Шел дождь. Юнхо сидел в машине и смотрел, как по улице стекают потоки воды. Ему недавно исполнилось восемнадцать, хотя выглядел он старше. Возможно от того, что его лицо всегда сковывала напряженность, а на лбу пролегла складка. На него начали вешаться девушки, подметив мужскую суровую красоту, плотно сжатые губы их очаровывали, немногословность не пугала. Он всегда носил черное, прятал руки в карманы.

Когда из круглосуточного магазина вышла женщина, молодой человек напрягся. Прищурив глаза, он распознал в ней маму. Тут же поспешил выйти на улицу, вытащил с заднего сидения зонт. Женщина неспеша поднималась вверх по улице и удивилась, когда над ней вдруг завис зонт. Обернувшись, она увидела Юнхо. В ее движениях не было стремительности, свойственной параноикам, прожившим всю жизнь в страхе и опасности. Ей словно бы было все равно. Ее виски посеребрила седина, морщины у глаз и возле рта углубились, а кожа стала напоминать потемневшую кору дуба.

— Куда ты в такую погоду? Давай я отвезу.

Мама некоторое время смотрела на парня.

— Здесь недалеко. Держи.

Юнхо взял пакет и засеменил следом, удерживая зонт над головой женщины. По его плечам текла вода, попадала за шиворот. Он не обращал на это внимания, поглощенный созерцанием затылка мамы. Она всегда была такая маленькая? В ее фигуре, некогда грозной, сквозили усталость и одиночество. Но не было обреченности. Старая львица все еще была сильна и держала хватку.

Они взобрались на холм, затем вошли в одно из старых зданий, поднялись на крышу. Отсюда были видны огни Сеула. Того Сеула, который мы видим на картинках, в огнях и рекламных щитах. С его роскошными ресторанами, торговыми центрами и офисами. Им принадлежал другой город, тайный и темный.

— Давно я не приходила, — проговорила мама, обращаясь в никуда.

Она зашуршала пакетом, достала бутылку, маленькую чашу и упаковку храмовых палочек с благовониями. Юнхо поспешил с зажигалкой. Женщина дождалась, когда появится тонкая струйка ароматного дыма, убрала огонь и погасила пламя пальцами. Обхватив палочки за основания двумя руками, она три раза поклонилась.

— Хватит плакать, — взглянула мама в темное небо. — Почему ты плачешь? Потому что я не наполнила тогда твою чашу?

Не обращая внимания на притихшего Юнхо, женщина открыла бутылку и налила алкоголь в чашу. К аромату благовоний примешались пары спирта. Но дождь смыл и их. Отставив бутылку, она подняла чашу и мизинцем разбрызгала подношение во все стороны. Потом налила еще и выпила.

— Я разбила ее, прости.

Юнхо взглянул в сторону огней города, туда, куда полетели капли алкоголя.

— У мамы была мама?

Женщина усмехнулась.

— У мамы был муж. И здесь я его убила, — взглянула на Юнхо с улыбкой. — Хочешь выпить?

Парень покачал головой.

— Нет. Не хочу.

Мама рассмеялась. Ее хриплый смех слился с рингтоном. Женщина вытащила телефон, поднесла к уху. Ее лицо словно бы окаменело — обычное выражение сосредоточенности, присущее работе. Нажав на сброс, она отвернулась, коротко приказав Юнхо ехать по одному адресу.

— Приберитесь там по-тихому.

Юнхо коротко поклонился. Помедлил, оставлять ли зонт. Однако женщина не обращала больше на него внимания, и он ушел, оставив ее под проливным дождем. Через час парень вошел в квартиру на другом конце города. На полу лежала пленка и несколько инструментов. Из дальней комнаты слышался нудный голос Ынха, мальчишки, стоящего на пороге смерти. Он сидел на стуле и, согнувшись в три погибели, скрупулезно подсчитывал выгоду с тела, лежащего у его ног. Двое мужчин скручивали еще одного оглушенного. На полу лежала окровавленная бита.

— Дайте время… я в…верну деньги, — еле ворочал разбитыми губами мужчина, кульком лежащий у стены.

Сломанные зубы скрежетали в его рту. Юнхо осторожно обошел его, чтобы не запачкаться. Услышав рядом шаги, обреченный с трудом разлепил веки. Его глаза были страшными, белки покраснели от лопнувших сосудов.

— Я поговорю с мамой, — скрежетнули зубы.

Юнхо знал этого мужчину. Он лишился двух пальцев, когда вздумал несколько лет назад скрыться, однако, кажется, все же прогорел.

— Я все еще могу быть полез… найду деньги… чего бы этого не стоило.

— Ты ведь хорошо знаешь маму, — негромко сказал Юнхо.

Лицо мужика исказила гримаса ненависти.

— Мама… и вся твоя семейка… небеса покарают вас… покарают… ни за какие бабки вы не сможете купить себе прощение.

— Обойдемся без него.

Юнхо вытащил нож, присел и в одно движение всадил по самую рукоять в бок умирающего. При этом он едва ли не упал на него, уткнулся в плечо лицом. Жертва захрипела, а через несколько секунд тело обмякло. Юнхо напряг мышцы, не без труда вытащил нож, вытер об одежду трупа и выпрямился.

— Эй, — загудел протестующе Ынха. — Мы хотели пустить его на органы!

— У него был рак, дурачок.

— Это серьезно?

— Да.

— Тогда ладно.

— Вычеркнуть не забудь его, а то лишние глаза у тебя выковыряют.

Подтянув рукава, Юнхо взялся помогать убирать тела. Двое еще были живы, их спеленали и спустили вниз, запихнули в грузовик. Врачи уже ожидали их и наверняка были заняты тем, что готовили морозилки под органы. Со жмуриком было хлопотней. Его предстояло стереть, уничтожить. Банда действовала по отработанной схеме: тело разделывалось, словно принадлежало не человеку, а свинье, измельчалось и останки сливались в канализацию. То же ожидало и выпотрошенные хирургом тела. Это называлось «операцией». Юнхо редко поручали подчищать за бандой, обычно отправляя выбивать деньги.