The wise man grows happiness under his feet (СИ)

— Ничего, — Экси потушила сигарету о дно пепельницы и задумалась о том, что в словах брата прозвучало куда больше боли и растерянности, чем он бы позволил себе, будь он трезв. — Ты чувствуешь себя одиноким. Я права?

— Иногда, — он достал новую сигарету и прикурил от предыдущей. — Чёрт возьми, просто в моей жизни нет никакого смысла. Я живу, чтобы богатеть, Господи, вот докатился. Не лучше ли сразу сдохнуть?

— Сдурел? — Экси привстала на цыпочки и отвесила ему лёгкий подзатыльник. Сигарета выпала у него из руки и закатилась бы в щель, но он успел притушить её ногой, нагнулся и, подняв, бросил в пепельницу.

— Что творишь, бешеная? — улыбнулся он. — Могла свой же дом спалить. Ладно, пошли.

— Не-а, не пошли. Ты не закончил, а тебе надо выговориться. Хочешь, я принесу тебе ещё выпить?

— Для смелости, что ль? — уточнил он.

— Ну, если хочешь, для смелости. Я же твой вечный психоаналитик, ну так излей душу, а то ещё месяц будешь негатив копить.

— Принеси, — согласился Мэтт и достал новую сигарету взамен той, что упала.

— Вот, — Экси вернулась и протянула ему стакан, и он хлебнул, обжигая губы и горло крепостью коньяка, плескавшегося на самом дне. — Рассказывай.

— Да нечего рассказывать, Экс. Я как говно в проруби. Плаваю, но не понимаю, зачем. Боже, не думал, что доживу до такого. Мне тридцать, а я не знаю, зачем мне жить.

— Займись благотворительностью, — она пожала плечами. — Знаешь, иногда, чтобы помочь себе, надо сначала помочь другим.

— Я уже помог. Не работает.

— А, ты про того паренька? Да, мама рассказывала. Ну, так этого мало. Да и это не благотворительность, ты просто вернул его туда, где он должен быть. И забыл напрочь, ведь так?

— Пожалуй. Я даже лица его не помню. Засранец украл у меня пять баксов и сбежал, а я его не помню.

— Так вспомни. Твоя беда в том, что ты хочешь быть кому-то нужным.

— Но я никому не нужен? — горько уточнил он. — Даже тебе?

— Нет, что ты. Ты нужен мне и маме, но, кажется, тебе нужно быть кому-то необходимым, кроме нас. Ты поэтому и завёл собаку — для Макса ты центр вселенной. Но его тебе мало. Навести этого мальчишку, купи ему пиццу, подари новые кроссовки, и ты увидишь, тебе станет легче.

— И это, по-твоему, «заниматься благотворительностью»? — хохотнул Мэтт. — Новые кроссовки?

— Если тебе мало, пожертвуй деньги этому приюту. Не только мальчику, а всем. Но благодарность-то ты получишь именно от него, не сомневайся. Ты ему уже сделал добро, он тебя помнит, а если уж ты проявишь к нему не только холодное желание исполнить свой долг, но и немного добра и человечности — вот увидишь, отдача будет огромная.

— Знаешь, наверное, ты права. Я попробую. Нет — так нет, что уж поделать.

— Вот и молодец. Пойдём в дом.

***

Мэтт вернулся домой поздно и, погуляв с Максом, лёг спать, но сон долго не шёл к нему. То, что посоветовала Экси, было, конечно, делом хорошим, но рискованным. Мэтт отнюдь не был бездушной скотиной, и он прекрасно понимал, что приехать «навестить» Алекса — значит проявить к нему участие. Заставить его привязаться и поселить в нём надежду. Бесконечно эти «навещания» продолжаться не могли, и должны были кончиться либо тем, что они с Алексом разойдутся, как в море корабли, и этим он разобьёт мальчишке сердце, либо тем, что его придётся взять под опеку, а уж чего-чего, а вешать на себя подростка с Бог знает какой наследственностью Мэтт точно не хотел. Да и вообще не представлял себя в роли папаши. Но слова Экси о центре вселенной задели его за живое. Одно дело — быть центром для собаки, пусть и умной, пусть и любимой. Но это совсем не то же самое, что быть центром для человека, даже если человеку всего шестнадцать.

И тут он вспомнил — карие. У Алекса были карие глаза, и он очень отчётливо представил себе, как эти глаза смотрят на него не испуганно, не забито, а доверчиво и дружелюбно, и этому взгляду, который представился как наяву, было трудно сопротивляться.

А когда он, наконец, заснул, ему приснился длинный тёмный коридор с тысячью дверей, он шёл по нему и не знал, какую выбрать. Потом, найдя нужную, с небольшим слуховым оконцем, он дёрнул ручку, но дверь не поддалась, и тогда он посмотрел в окно и увидел тёмную сутулую фигуру в цепях, шедшую по обочине.

Утром голова была тяжёлая, и соображалось плохо. Вся первая половина рабочего дня прошла впустую, и Мэтт, сообщив секретарше, что сегодня его можно больше не ждать, уехал. Он не помнил, где именно находится приют, но в навигаторе сохранился адрес. Заехав в магазин и на глаз купив кеды, толстовку, джинсы и пару футболок, он направился в приют. Там он спросил, где можно увидеться с директором, полной немолодой женщиной, закостеневшей в своём вечном «мисс». С ней он обговорил сумму, которую пожертвует на нужды приюта и спросил, где найти Алекса Купера, которого он вернул недавно под приветливую крышу, находящуюся под её, мисс Бэкет, опекой.

— Третий этаж, комната 12Б, — пробасила в ответ мисс и уставилась в разложенные перед ней счета, давая понять, что занята.

Комната 12Б выходила окнами во двор, где ребята гоняли мяч, а девчонки сидели на трибунах, разделившись на две группки болельщиц, форточка была приоткрыта, и шум долетал с улицы, не оставляя места тишине и покою. В целом, комната, где жил Алекс, была довольно симпатичная: бежевые чистые стены, светлые шкафчики, полочки и письменные столы, четыре кровати с большими матрасами и чистыми покрывалами, тумбочки, на которых царил идеальный порядок. Однако если присмотреться, в глаза бросались мелочи, выдававшие, что порядок был не инициативой мальчишек, и что наводили они его с неохотой и ленцой. Тумбы, на которых аккуратно красовались книжки, чашки и тетрадки, были чисты снаружи, а внутри царил такой хаос, что дверцы не закрывались до конца. Из-под аккуратно застеленных одеял торчали мятые футболки и брюки, кое-где даже мокрые полотенца. Письменные столы были чисты, но из ящиков выглядывали самые краешки линеек, бумажек и мятых тетрадей, и Мэтт был уверен, что открыв ящики, можно вообще обнаружить много чего интересного.

В комнате было всего четыре кровати, но мальчишек было только двое — остальные, видимо, как раз играли в баскетбол. К счастью, Алекс был здесь. Сидел на кровати, поджав ноги по-турецки, и читал книжку, судя по обложке, приключенческую. Мэтт, глянув на него, болезненно остро припомнил его на своей кухне, уминающего блины. А потом припомнил и тот эфемерный взгляд, которым Алекс одаривал его этой ночью — открытый и дружеский.

Второй парнишка — рыжий, веснушчатый, если не сказать конопатый, в очках и с кривыми зубами сидел на соседней постели и вилкой выковыривал остатки йогурта из пластиковой баночки, видимо, расправляясь с ланчем.

Алекс заметил гостя и глянул сначала удивлённо, потом испуганно — не ожидал визита, и теперь решил, что Мэтт явился разбираться насчёт пяти долларов, которые вылились в «Робинзона Крузо», который теперь был закрыт и отложен под подушку.

— Здрасте, — неуверенно промямлил Алекс, и веснушчатый отозвался слабым эхом, продолжая скоблить давно пустую банку.

— Привет.

Повисло неловкое молчание. Алекс, здороваясь, поднял голову и обнажил фингал под левым глазом и рассечённую в драке губу, и Мэтт ощутил себя виноватым — это именно он вернул паренька в приют, хотя знал, что его колотят.

— Ну… как ты тут? — спросил Мэтт, делая шаг вперёд. — Я вот решил, что надо бы тебя навестить. Я был слишком груб с тобой тогда, — сил хватило только на признание своей вины, но не на «извини». — Вот, я тут тебе кое-что привёз, а то на тебя больно смотреть. Эта футболка, наверное, и мне-то велика.

— Спасибо, — Алекс протянул неуверенно, всё ещё не понимая, зачем Мэтт явился опять нарушать его покой. — Но я не могу взять. С какой стати?

— С такой, что я тебе дарю. Переодевайся, я привёз тебе ещё кое-какой еды. Что можно хранить — сдашь вашим церберам, а что нельзя, съедим сейчас. У вас тут есть, где посидеть?