The wise man grows happiness under his feet (СИ)

В коридоре было тихо и темно, где-то вдали едва слышно жужжал холодильник, работал вентилятор, который мужчина, видимо, забыл выключить, когда уезжал. Нащупав выключатель, Маргарет включила настенную лампу, и мальчик вздрогнул, увидев перед собой немецкую овчарку, которая сидела тихо, внимательно оглядывая его умными глазами. Пес подошёл настолько бесшумно, что пареньку стало немного жутко. Он, в жизни не видевший собак так близко, не был уверен, рассматривает его пёс дружелюбно, или собирается отведать на ужин его ногу, так что на всякий случай не торопился подходить к нему.

— Макс, это свои, — женщина потрепала немца по голове, и тот вильнул ей хвостом. — Кстати, детка, как тебя зовут?

— Алекс, — робко ответил мальчик. — Алекс Купер.

— А я Маргарет, — она протянула ему руку — красивую, ухоженную, с тонким золотым браслетом на запястье и миндалевидными ногтями, покрытыми бледным лаком в соответствии с возрастом. — Я мать этого грубияна и зануды. Ты не принимай близко к сердцу то, что он наговорил — он не привык пускать в свою жизнь кого-то, кроме меня и своей сестры. На самом деле он хороший, ты бы понял, если бы узнал его поближе.

— Боюсь, я не узнаю его. Завтра меня здесь уже не будет, — на самом деле Алекс ничуть не жалел о том, что ему не случится узнать своего злобного благодетеля ближе.

— А где ты живёшь? Ты не стой столбом, раздевайся-раздевайся. Тебе срочно надо в душ, я дам тебе полотенце и халат.

— Я живу в приюте, но я туда не вернусь, — ответил Алекс на вопрос, пропустив мимо ушей призыв снять с себя промокшую одежду. — Давайте завтра я просто уйду? Сам по себе.

— И что же ты будешь делать «сам по себе»? — в дверях показался Мэтт — с недобрым прищуром и сведёнными к переносице бровями. — Бомжевать? Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — ответил мальчик.

Он знал, что при отсутствии документов возраст проверить было бы проблематично, и скажи он “восемнадцать”, возможно, ему поверили бы и перестали задавать вопросы. На самом деле ему ещё было пятнадцать, а шестнадцать должно было исполниться только через полторы недели, но он уже так свыкся с тем, что ему “скоро шестнадцать”, что сказал это чисто на автомате. Он только запоздало понял, что сказал неправильно, но решил не поправляться — то ли был слишком честный, а то ли не догадался вешать лапшу на уши в более крупных, чем пара недель размерах. А может быть сообразил, что надо быть знатным вруном, чтобы навешать лапши на уши Мэтту так, чтобы он поверил.

— Ага. И ты думаешь, что жить под мостом лучше, чем в приюте? В тепле и с трёхразовым питанием?

— Лучше. Вы ведь не жили в приюте? — в ответе Алекс, само собой, не сомневался, но спросил на всякий случай.

— А что, похоже? — Мэтт обвёл глазами просторный коридор, который явно не был даже десятой долей огромного дома.

— Ну так вы и не знаете. Я не вернусь в систему. Лучше сдохнуть.

— Так, прежде чем сдохнуть, иди-ка ты помойся, — прервала мальчика Маргарет. — Ванная прямо и направо, увидишь. Я занесу тебе полотенце.

Войдя в ванную, Алекс остановился в нерешительности. В приюте душ представлял собой ванну, клеёнчатую занавеску, кран с двумя регуляторами температуры и душевую лейку на длинном блестящем проводе.

А тут… Во-первых, это была кабинка. Алекс в кабинках в жизни не мылся, да и рычагов тут было штук двести, не меньше. И дырок, откуда теоретически могла вытечь вода — тоже. А вода могла быть ледяная или горячая, и если бы она полила со всех сторон, было бы, мягко говоря, неприятно.

Постояв несколько минут в растерянности, пытаясь хоть примерно определить, что крутить и куда давить, Алекс сдался — он бы никогда не разобрался в этих навороченных штуках.

— Маргарет? — неуверенно позвал он, надеясь, что придёт именно она.

Но прогадал. Послышались лёгкие шаги, и в ванную всунулась голова Мэтта.

— Чего тебе?

— Я… я не знаю, как это работает, — Алекс потупился, опасаясь новой порции насмешливых взглядов, но мужчина, видимо, и правда устал, так что ему было не до смеха.

Он только выразительно закатил глаза и вошёл в ванную. На нём уже был не костюм, а лёгкий серый свитер и джинсы — успел переодеться. То ли чистоплюй, то ли педант — сделал вывод мальчик. Повернув нужные рычаги, Мэтт настроил тёплую воду и показал, куда крутить, чтобы регулировать температуру. Алекс уж было понадеялся, что на этом он и уйдёт, но не тут-то было.

— Который день, говоришь, ты бомжуешь? — Мэтт поднёс кисть правой руки к лицу и сосредоточенно прижал большой палец к губе, хмурясь и внимательно оглядывая мальчика с ног до головы брезгливым взглядом.

— Я не бомжую, а убегаю, — поправил Алекс. — Второй день уже.

— А-а-а, — Паркер понимающе покачал головой. — То-то я смотрю — от тебя не воняет. Короче, мойся и иди на кухню, эта мать Тереза там собирается печь блины.

Алекс кивнул и выжидающе уставился на мужчину. Тот понял и вышел.

В ванной от льющейся воды стало тепло, и щёки у мальчика раскраснелись. Он глянул на себя в зеркало — оценивающе, трезво, холодно. Смазливая мордашка и золотые кудри чуть ниже ушей. Удивительно, что такая акула, как Мэтт, на него не позарилась — у него, у Мэтта, то есть, на лбу неоновыми буквами светилось «Гомосек». Алекс ничего не имел против гомосеков, даже в каком-то смысле от души им сочувствовал, потому что его самого в приюте лупили именно из-за того, какой он «сладенький». Горько было это признавать, но он не выглядел как мачо, который валит девчонок налево и направо. Он сам был как девчонка. И странно, что Мэтт даже не рассматривал его, а только окатил брезгливым взглядом, будто смотрел на гусеницу или что-то вроде того.

Хотя конечно, он же весь мокрый, несчастный и забитый. Кто на такого позарится? «Да и слава Богу, что не позарился», — подумал про себя Алекс и принялся раздеваться.

***

Выйдя из ванной, Алекс сразу ощутил потрясающий запах. Сладкий, душный, сочный запах свежих блинов, горячего шоколада и варенья.

Шлёпая босыми ногами по стерильному полу, он по аромату нашёл кухню — просторную, светлую, с окном от пола до потолка, барной стойкой вместо обеденного стола и огромной белой прямоугольной лампой прямо над ней. На стойке стояла большая тарелка, в которой кривой пизанской башней высилась стопка блинов, политая сверху шоколадом. Блины были необычные — слишком тонкие и большие, совсем непохожие на те толстые и маленькие, которые подавали раз в месяц в приюте.

Подойдя к стойке и забравшись на высокий стул, Алекс ещё раз принюхался, и в животе у него постыдно заурчало.

— Кушай скорее, — Маргарет подала ему отдельную тарелку поменьше, вилку и нож, но Алекс схватил верхний блин, обильно политый шоколадом, руками и за пару секунд не только сунул его в рот, но и проглотил. — Сколько же ты не ел?

— Два дня, — выдавил Алекс, чей рот был уже набит следующим блином. Прожевав четвёртый, он, наконец, нашёл в себе силы оторваться от блинов и спросить: — А чего они такие плоские и большие?

— Так пекут в России, — пояснила Маргарет, придвигая к мальчику чашку какао с зефиром, и тот уже хотел было задать логичный вопрос по поводу происхождения семейства, когда их бесцеремонно перебили.

— А жопа у него не слипнется? — поинтересовался Мэтт, вернувшийся с прогулки с Максом.

— Не слипнется, — отрезала Маргарет. — Он не ел целых два дня.

— Ага, я знаю, — пожал плечами мужчина и сел за стойку с другого конца.

Мэтт своим появлением нарушил разговор, который должен был вот-вот начаться, и все ощутили неловкость. Он понимал, что его мать и этот малолетний бродяжка каким-то образом успели уже друг другу понравиться и подружиться, а он, весь из себя сердитый и всеми недовольный, был лишним.

— Что умолкли? Мешаю? — он решил, что лучше заговорить первым и хоть как-то нарушить это звенящее молчание, прерываемое смачным хлюпаньем и чавканьем Алекса, который смёл уже половину внушительной блинной стопки.

— Нет, — Маргарет натянуто улыбнулась. Она очень любила сына, но не могла не признать, что что-то упустила в его воспитании, и порой он ведёт себя безобразно. — Скажи, Алекс, зачем ты удрал из приюта?