Снег (СИ)

  Я развернулся и на негнущихся ногах зашёл в вагон. Двери глухо сомкнулись за спиной, освобождая от тяжелого табачного дыма, разъедавшего и без того слезящиеся глаза. Я сел на своё место, поморщился от секундой боли, механически проверил сумку с ноутбуком, посмотрел на часы. 22:17. Выходить примерно через 5 минут. За окном замелькали ангары, маленькие кирпичные дома, каркасы недостроенных складов. Я смотрел в окно и ни о чём не думал. Хотелось поскорее выбраться из этого металлического плена, избавится от стука колёс, сводящего с ума своей ритмичностью. Господи! У меня теперь от одного вида поездов будет эрекция!..

  Он подошёл неслышно, сел напротив. Руки нервно теребили мой платок. Я отвернулся к окну. Лучше не видеть его лицо, его глаза. Лучше не думать, что я ему понравился, что он снова хочет меня, что я обязательно увижу его снова. Всё это херня! Потому что он уже жалеет о том, что сделал...

  - Не дашь позвонить? У меня на мобильном деньги кончились... - хриплый голос пробрал до костей, заставил съежиться, как от удара.

  Я протянул ему свой телефон и тут же возненавидел себя за это. Ну что я за слабак?! Мало того, что дал ему себя трахнуть, так ещё и готов служить после этого!..

  Он забрал телефон, набрал номер, приложил к уху. Глаза, всё это

  время смотревшие на меня, медленно опустились, прячась за ресницами. На лбу появилась тонкая морщинка. Моё сердце сдавила щенячья нежность. Ещё чуть-чуть и я бы бросился перед ним на колени...

  Он захлопнул телефон, протянул обратно:

  - Спасибо. Никто не берёт трубку, - бросил он холодно, словно оправдываясь.

  - Понятно.

  Поезд начал тормозить. Мы поднялись одновременно и, словно сговорившись, пошли к дальнему тамбуру. В нём тоже было холодно, но не пахло сигаретами, потом, чужой туалетной водой и... спермой. Моё тело горело, и только под сердцем кусками льда застряли обида и безысходность. Через две минуты двери со скрежетом распахнулись, в лицо ударил ветер, царапая кожу мелким снегом, ослепляя глаза и пробираясь за воротник. Спустившись на перрон, я достал из сумки шапку, натянул обеими руками и встал, как вкопанный. Он стоял за спиной.

  - Слушай... - произнес он. Я развернулся, и он тут же замолчал. На голове - капюшон, скрывающий лицо. Руки в карманах. Переминается с ноги на ногу. Наконец неуверенно выдыхает:

  - Пока?

  - Пока, - отвечаю и чувствую, что умираю. Он разворачивается и уходит.

  Метель скрывает его силуэт уже через несколько метров, оставляя меня одного. И хотя вокруг снуют выбравшиеся из электрички люди, чувство полного одиночества не исчезает, становясь сильнее. Я вытираю глаза тыльной стороной

  ладони, оставляя на коже влажные следы, которые тут же высушивает налетевший ветер.

  2

  Я не помню, как сел в автобус. В тёплом салоне было полно народу. Все о чём-то переговаривались, не замечая друг друга. В кармане заверещал мобильник. Звонила мама, как всегда обеспокоенная судьбой любимого сына.

  - Мам, я уже приехал. Только что сел в автобус. Буду минут через десять.

  В магазине что-нибудь купить?

  - Как хочешь, Серёж. У нас всё есть. Тебе картошку поставить

  разогреваться?

  - Ага, мам. Ну ладно, давай.

  Разговор уложился в десять секунд. Я вообще не мог долго разговаривать с родителями. Нет, я их очень любил - просто делал это в основном молча. Зато мама могла болтать часами. Неудивительно, ведь она видела меня раз в месяц, а то и реже, и всегда сгорала от желания поделиться новостями.

  В магазине около дома я купил полуторалитровую пачку апельсинового сока. Это был один из тех напитков, которые я мог поглощать в неограниченных количествах. Наверное, во всё дело в самовнушении, но апельсиновый сок чудесным образом заряжал энергией и улучшал моё настроение, которое в этот вечер было основательно подпорчено. Виновник торжества (в чём не приходилось сомневаться) оставил на моём теле дюжину синяков и гордо

  удалился в неизвестном направлении. Наверное, это было написано на моём

  лице, потому что милая продавщица средних лет посмотрела на меня с такой

  нескрываемой жалостью, что захотелось провалиться сквозь чисто вымытый

  пол магазина, практически пустого в это время суток.

  Дверь в квартиру родителей я открыл своими ключами. Их у меня была целая связка: от квартиры в Москве, от офиса, от почтового ящика, от домофона. Два ключа - золотистый с широкими бородками и простой серебристого цвета - открывали внешнюю и внутреннюю двери квартиры, где вот уже 13 лет жили мои родители и младшая сестра. Прихожую заливал мягкий свет с кухни. Мать копошилась около плиты, часто поправляя короткие тёмные волосы. В воздухе плавали аппетитные запахи. Я щёлкнул выключателем и зажёг свет. На него, как мотылёк, прилетела обрадованная мама и бросилась обниматься:

  - Сынок!

  Она обняла меня и бережно поцеловала в выбритую щёку.

  - Замёрз? Есть будешь?

  - Я сначала помоюсь, ладно? Полотенце мне найди...

  - Сейчас. Вон тапки твои.

  Я разделся и сунул ноги в старые потрёпанные тапки. Они ждали меня каждый раз, словно верный пёс, встречающий хозяина. Домашний уют заставил расслабиться. Только сейчас я почувствовал, что чертовки устал. Из соседней комнаты вышел отец, посмотрел на меня поверх очков:

  - Серёга, привет.

  - Привет, па. Чего делаешь?

  - Футбол смотрю.

  - А Светка где? - Светкой звали мою сестру.

  - Гуляет.

  Отец всегда считал, что мать балует мою сестру. Меня он любил и уважал. Вообще, мне феноменально повезло с семьёй. Мать была врачом-педиатром, отец - главным бухгалтером в строительной фирме. Сестра училась на втором курсе пединститута. Хотела стать филологом или журналистом. Но феноменальность их заключалась не в этом. Родители спокойно отнеслись к моей сексуальной ориентации. Когда мать узнала о том, что её сын гомосексуалист (а произошло это три года назад), даже не ревела. Просто поговорила - как с ребёнком-пациентом - и успокоилась. Видимо, справиться с шоком помогло медицинское образование. И, наверное, врождённая интеллигентность. С отцом было сложнее, но с помощью мамы он пережил это известие с минимальными психологическими потерями... На самом деле

  всё было намного сложнее, но вспоминать об этом не хочется. Самым страшным тогда казалось отвращение со стороны матери и отца. Я был готов к ругани, слезам, истерикам. Но только не к отвращению. Отец вообще долго со мной не разговаривал. Видимо, решал, как себя вести. Я жутко переживал. Потом он понял, что сын остался сыном - серьёзным, умным и сильным. Наверное, последнее и убедило его в том, что ничего страшного не произошло.

  Сестра, выросшая в атмосфере свободы и вседозволенности, приняла новость стоически, но в своей неповторимой манере. Я понимаю, что моё признание её ошарашило. Это ведь всё равно что узнать, что всё это время твоим братом был совсем другой человек. Может, поэтому её первый вопрос был полон наивного детского недоверия:

  - Правда что ли?

  - Правда, Свет... Ты... только не переживай, ладно?

  Она посмотрела на меня, как на идиота.

  - Ты, что, дурак?! Сам заявил, что голубой, а мне не переживать!

  Потом была тишина. Долгая и мучительная. Она не знала, как реагировать - и это - как ни парадоксально! - была самая естественная реакция. За одно я

  благодарил Бога - она не отвернулась от меня.

  - Серёг, а ты уверен?.. - Вопрос оборвался на середине.

  - А ты как думаешь?

  Пауза...

  - Думаю, ты бы не стал так шутить.

  - Да уж какие тут шутки!

  - А у тебя уже кто-нибудь есть? Ну... парень, там? - Её лицо окрасил

  стыдливый румянец. Светка никак не могла поверить в то, что всё это происходит с ней и с её семьёй. (Потом она призналась, что в тот момент вспоминала, как все её подруги сходили по мне с ума, как я разошёлся со своей первой девушкой без особых на то причин, ссылаясь на сильную разницу характеров.)