Алле-гоп! (СИ)

Как только жертва будущего перевоспитания была оголена, до неё наконец дошёл холод открытой кожи. Славик вдруг скукожился, забился в угол прозрачной кабинки, пряча самое ценное — мужское достоинство. Влас мимоходом отметил странные синюшные пятна по позвоночнику от копчика почти до лопаток. Трудно представить, что это от ударов… Хозяин решительно нажал кнопку красного цвета, и из длинной панели весело и хлёстко полилась перекатом, а не круглой струёй тёплая вода. Славик запищал:

— Уи–и–и…

Это совсем не веселило Власа. Он вытащил из маленькой тумбочки две махровых варежки–мочалки, надавил на них гель из большой бутыли и решительно вошёл в кабинку.

— Ой–ёй–ёй… Кто вы? Ты! Блядь! Что за щекотун? Я го–о–о–олый? Мне надо домой! Ай! Ой! Мне больно! И такая хуетень целый день! Хи–хи… это мои подмышки! Я охуеваю… А–а–а! За что? Пф–ф–ф… Вода горячая! Это–о–о я–а–а в зеркаликах? А чо с губой? Кто–то наебнул? А–а–а! Не бейте меня! Я же пф–ф–о–ф–кх–х… Поосторожнее! Фу, какой горький шампунь! Щас спою! Но не отрыва–а–аясь на звё–о–озды смотрю и разлёта–а–аюсь по не–е–ебу салютом, разве не слышишь, что я говорю, парни не пла–а–ачут, это не круто. Най–най–на… Блядь! Больно же! Помогите–е–е…

— Стоять! Рот закрыть! Не трепыхайся… Да чтоб тебя… Заткнись уже!

Омовение подзаборного ниочёмыша никакого сексуального подтекста не имело. Хозяин дёргал, шевелил, толкал клиента, круговыми движениями вспенил ароматную массу на спине, на боках, поймал руки, прижал ладони своей ладонью к кафелю повыше, распиная на «зеркаликах» бедолагу, и нещадно, до красноты, натирал, выскребая из пор всю провинциальную грязь и вонь. Когда же омываемый вздумал петь, то темпераментно завилял худыми бёдрами, потопал пятками и даже попытался изобразить «фонарики». Но на этом моменте Влас резко повернул Славика к себе передом, придавил его к стене за шею и словно удав впился в мутно–голубые глаза своего «гостя». Левой же рукой Влас продолжил священное омыление объекта: плечи, грудь, живот, бока и даже в пах полез!

— Мамочки! — тоненько произнёс Славик, только сейчас осознав, что не иначе как к маньяку в душ попал по–пьяни. Он не увидел в глазах этого чёрного человека ничего человеческого, ничего дающего надежду на спасение или бегство. Каменное лицо Власа покрылось каплями общей воды, ноздри раздулись, жилы на шее и на руках напряглись. Рубашка насквозь промокла, высвечивая тёмные волоски на груди и кружки сосков, золотая цепочка с увесистым знаком льва перекосилась на плечо. Он не моет, он наказывает бедного Славика. Резко придавил парня к кафелю и скомандовал:

— Стой ровно, сейчас ноги! Будешь материться — оборву твой отросток!

— Мамочки! — повторил заклинание Славик и вытянулся по стойке смирно, пока истязатель длинными движениями прошёлся и по внутренней, и по внешней сторонам ног, накруголял вокруг коленей, втёр мыло в щиколотки и даже в стопы. Влас деловито встал, переключил режим водостока с панели на душ, снял кругляш с форсунками со стойки и направил больно бьющую струю на Славика. Так, наверное, моют свиней перед убоем? Но и это не вся процедура: ещё же где–то была голова!

Не церемонясь, выдавил на макушку Славику того же геля и, сняв варежки–мочалки, стал массировать голову. Почти нежно провёл пенной рукой по лицу, пожамкал уши и тут же врезал засранцу по щеке, как только тот выплюнул струёй воду изо рта прямо на Власа. Когда смыл пену с головы, с глаз, с шеи, то железным тоном, глядя прямо на жертву, заявил:

— Глаза открыл! Так. — Повертел мокрую голову–кочанчик за подбородок, удовлетворённо вынес вердикт: — Нормально. Даже симпатичный. Запомни, меня зовут Влас. Повтори!

— Ну и имя!

— Повтори!

— Уй! Влас!

— Ты живёшь у меня месяц. И если за этот период ты не станешь другим человеком, начнёшь бегать, бунтовать, не слушаться, то тебе будет очень плохо. Понял? Я сделаю из запойного жлоба гламурного метросексуала.

— Сексу? Сексу чо? И чо мине надо делать? Или вы чо… меня трахать собираетесь? — вдруг крикнул осенённый светлой мыслью Славик. — Влас — пидорас?

Он тут же получил левой рукой под дых.

— Надо будет — трахну. У меня в доме не материться, не плевать, песни не петь, никуда не лазить, в кабинет ко мне не заходить, телефон и домофон не трогать. Остальные указания по ходу…

— Походу, вы маньяк!

— А сейчас ты будешь спать до полного протрезвления! — не обратил внимания на вежливый выпад Влас.

— Значит, сегодня ебли не будет? — И вновь левой, и вновь под дых, Славик сжался, стал хватать воздух, сполз в угол кабинки, а Влас спокойно снял с себя мокрую рубашку, огладил своё тренированное поджарое тело оливковой масти под струями воды, не спеша намылил голову, а потом ещё и втёр кондиционер в волосы и вышагнул вон, выключив воду. Похлопал себя пушистым полотенцем по лицу, по плечам, по груди и обтянул им же бёдра. Вытащил из верхнего шкафчика ещё один валик с полотенцем и бросил в Славика, который уже справился с болью и с дыханием, который уже протрезвел и волчонком смотрел снизу, мокрый, голый и смешной, обнимающий свои коленки.

— Вытирайся! И марш за мной!

Но отчего–то Влас затормозил и неожиданно спросил обиженного, но чистого Славика:

— Ты бреешь тело?

— С придурком одним поспорил… — буркнул тот. — А что? Моя хуета, что хочу, то и делаю! — истерично крикнул Славик и сразу получил ногой по подбородку: небольно, несильно, но оби–и–идно…

Славик высунул нос из ванной комнаты только минут через двадцать. Во–первых, сначала он тупо сидел в углу кабинки, прижав к себе полотенце, пытаясь сообразить, где он и кто этот мужик. Во–вторых, когда он выполз на четвереньках из кабины, то подобно собаке стал исследовать комнату на предмет своих вещей: тщетно, ибо этот ненормальный брюнет сгрёб одежду в охапку и унёс, видимо, выкидывать. В–третьих, Славик с трудом встал, так как мутило по–прежнему, и в изумлении рассмотрел себя в большое зеркало, скорчил себе рожу и начал мучить полотенце, обвивая им своё тельце и так, и сяк. На это и ушло двадцать минут.

Завёрнутый в полотенце Бубенцов Вячеслав осторожно, как ему казалось, неслышно вышел в коридор. На носочках, но всё же опираясь на стенку, медленно прошёл в большую комнату, не упустив по дороге возможности тихонько щёлкнуть каждую африканскую статуэтку по деревянной башке. В комнате пусто. Только рыбы, высвеченные синим, равнодушно и сонно плавали туда–сюда. Славик подошёл к аквариуму и стал водить по стеклу пальцем:

— У–у–у! Пучеглазы! Вы кусаетесь? Жрёте? Чем вас тут кормят? Червяками–бройлерами? О! Самый толстый! Нет на тебя моего Баюна! Чо зыришь? Да, это кот такой! Вот такой здоровый! — Славик изобразил кота, как будто тот размером с тигра. — Не веришь? Ну–ка, подь сюды! Двигай плавниками, стервец! — Он опять похлопал ладонью по стеклу и уже громким шёпотом, склонившись, отклячив зад, дыша на стенку рыбьего дома, разговаривал с карпиком, что подплыл и прикольно нацеловывал стекло: — Слышь, рыбанутый? А кто этот мужик чёрный? Он твой хозяин? Прикинь, он меня мыл и бил! Он не ебанутый случайно? И мою одёжу забрал, и чо, мне щас голожопому рассекать? А это тут не опасно, голожопому–то? Он не жопоёб хоть? Молчишь?

— А ты ожидаешь, что она тебе ответит? — как гром раздалось из угла комнаты.

— А–а–а! — отскочил от аквариума Славик и выпучился на хозяина, который уже переоделся в приличный домашний костюм, причесался и даже пшикнулся парфюмом. Для кого? Не для Славика же! Просто он так делал всегда, для себя.

— По–моему, я тебе ясно сказал, чтобы ты не матерился, — грозно, хотя и без истерики, начал Влас. — За каждое матершинное слово будешь получать.

— Я же не тебе, я же рыбам! — возмущённо выкрикнул Славик.

— Даже не думать матом!

— Нихуя се… — тихонечко прошептал парень. — Как так?

— Это три.

— Чо «три»?

— Ты трижды сматерился. Это три удара. — Славик замер поражёный, он вытянул губы, но так и не нашёлся, что сказать, тем более что Влас медленно подходил к растерянному гостю. — Далее, аквариум не лапать! Видишь пальцы твои? Завтра будешь мыть. Далее, слово «чо»…