Вино из можжевельника (СИ)

Он обхватывает её скулы и гладит пальцами по приоткрытым губам.

- Всё хорошо, Трисс.

- Ты же помнишь, что…

- Что ты всегда выслушаешь меня. Я помню.

Как-то Ламберт шутливо сказал держаться от умных женщин подальше. Так вот он не шутил.

Трисс улыбается и целует его в губы. Она не верит ему.

…Всё идёт не по плану.

Геральт чувствует, как пальцы на мече начинают разжиматься.

Он чувствует, как очередной истошно вопящий ворон пролетает в дюйме от его лица, цепляя острыми когтями висок, а леший уже подступает сбоку - слышно хруст коры и треск ветвей. Швырять все силы на то, чтобы не выпустить меч из раненой руки - это сложно. Геральт выбрасывает левую перед собой и хрипит “Игни”. Огонь срывается с его пальцев, вспыхнувшие вороны стаей горящих факелов разлетаются в разные стороны - некоторые падают на землю, не пролетев и нескольких метров.

Геральт загнанно дышит. Оборачивается, скаля зубы. С-сука.

Леший в десятке стоп, крошечные глаза горят в закатном солнце, как два ядовитых светлячка. От замаха мечом тело сводит болью, но Геральт с рычанием бросается на тощую тварь, приближающуюся по плавной дуге. Ближе и ближе. Леший распахивает пасть и ревёт ему в лицо так близко, что мелкие куски сухой коры, вылетающие из пасти, ударяются о лоб и скулы. Нужен всего один, последний рывок.

Серебро рассекает дерево и вязнет в магии, и стремительно нагревается от концентрации токсического яда, пропитавшего тело лешего насквозь.

- Сдохни, блядь… - рычит Геральт, проворачивая меч и стискивая зубы от огненной боли в распоротом предплечье. От невозможности вдохнуть, потому что только что его хорошо приложило рёбрами о пару крепких горных выступов, пока он летел с крутого обрыва вниз. Хруст сломанной кости сложно спутать с чем-то ещё, особенно, если кость ломается внутри тебя.

Рёв лесного духа угасает, теперь он конвульсивно пытается сняться с меча, тянется к Геральту когтистыми тощими лапами, но только судорожно скребёт ими по серебру и кожаным нарукавникам.

Ещё немного. И всё закончится. Давай же…

Меч с треском рассекает лешего.

Вылетает из его тела, разрубив на две почти идеально ровные половины. Когда верхняя достигает земли, Геральт вонзает острие прямо между медленно угасающих глаз. Жри, тварь. Чтоб тебя… Вот ведь, зараза, чёрт…

Он стоит, согнувшись практически пополам, опираясь здоровой рукой о рукоять, и пытается выровнять дыхание. Правая висит хлыстом и отказывается шевелиться. В перчатке влажно хлюпает. Закатное солнце слепит глаза, в которых и без этого парко плывёт изображение.

- Холера… - хрипит Геральт, опуская веки.

Щёку печёт, и стоит немалых сил поднять руку, чтобы стереть с кожи ядовитый сок. Но нет ничего, с чем Геральт не справится - так всегда говорил Эскель. Так всегда говорил Весемир. Сейчас не время подводить их.

Он вытаскивает меч, придерживая мёртвую голову сапогом, и смазанным движением вытирает острие о штанину. Бережно опускает его в ножны за спиной. Плотва неподалёку, смотрит, навострив уши, в сторону Геральта - конь оказался действительно неплохим спутником. Не шарахается от магических существ и не несёт, когда чувствует опасность. Напрягается только весь и беспокойно трясет головой.

Стоит позвать его слабым свистом, и он уже трусит навстречу. Чует запах крови и яда, фырчит мокрым носом. Подставляет бок. Солнце слепит Геральта, и первое, что он делает, взобравшись в седло - открывает седельную сумку. Толченого рога единорога осталось на самом дне, но и этого хватит. Противоядие холодит дёсна и на миг забивает дыхательные пути. Воды в фляге нет, поэтому приходится сухо сглатывать, пока прохладное онемение не начнёт охватывать пищевод.

- Поехали отсюда, - хрипит Геральт.

Пока они добираются до “Гусиной гузки”, он стаскивает с руки перчатку, контролирует своё дыхание и окончательно приходит в себя. Вот же чертовщина. Обыкновенному лешему удалось уложить его на лопатки. Скоро он и от гулей будет пизды получать?

Это уже ни в какие ворота…

Мужичонка, протягивающий ему трясущейся рукой кошель с кронами, таращится с откровенным ужасом.

- Это что за сволота тебя так? - сипло спрашивает, не отрывая глаз от бледного лица и прижатой к груди окровавленной руки.

Геральт молча забирает у него кошель, не слезая с коня. Слабо салютует звякнувшими монетами и бросает:

- Ещё раз увижу, что духов призываешь, башку откручу. Только теперь уже тебе.

После чего дёргает поводья и молча уезжает из Урстена, игнорируя брошенное в спину:

- Тебе, может, воды, а? Ведьмак?!

В корчме тихо, как никогда. Двое выпивох сидят недалеко от входной двери - один надирается в гордом одиночестве, а второй прикорнул на собственной руке. Корчмарь возится под прилавком, бормоча себе под нос. В углу расположился пожилой мужик в солдатской форме, устроив у себя на коленях притихшую шлюху, за соседним от него столом - двое низушников рубятся в гвинт. Уже поздняя ночь, поэтому Геральт молча проходит мимо, стараясь не морщиться при каждом шаге и медленно дышать через нос. Добраться бы до своей норы и зализывать раны до самого рассвета… В столе ещё должна была остаться “ласточка”. С мыслями об этом он поворачивает к лестницам в комнаты и резко останавливается.

Едва сдерживается, чтобы резко не отвернуться и не пойти в другую стороу - да он бы резко и не смог. Это было бы странно, даже несмотря на то, что сердце сильно сжимается в груди.

Принесла же… нелёгкая…

Залихвацки забросив ноги на край стола, укрывшись от чужого внимания и закинув руку на деревянную спинку лавки, перед ним восседает Ольгерд. Глядит прямо в лицо с ухмылкой на смешливых губах. В полутьме его волосы кажутся не рыжими, а бордовыми. Одним локтем он упирается в столешницу, а сжатым кулаком постукивает по своей кривой улыбке. Щурит глаза. Даже скудного света оплывшей свечи хватает, чтобы разобрать, насколько они синие.

- Ну, здравствуй, Геральт.

Вот она, холера.

Синь, которая берёт тебя за горло и не даёт отвести взгляд.

От тяжелой материи кунтуша пахнет выдержанным вином и целым коктейлем запахов, собранных с тысяч уничтоженных домов, в которых жил Ольгерд. Виноград, алкоголь, табак, дым.

Железо, камин, теплая медвежья шкура.

Запахи мешаются в голове, отвлекая от боли в груди и от мысли: очень хреново, что ведьмачье обоняние не отключается по щелчку пальцев. Было бы очень, сука, кстати.

Наблюдая за склонённым лицом, хочется сказать что-то жалящее. На языке так и вертится какая-то ядовитая колкость. Болезненная и отталкивающая. Что-то, что заставит Ольгерда развернуться и свалить прямо сейчас, прекратить действовать на сознание подобным образом - ведь Геральт никогда не был таким. Под действием Ольгерда он чувствует, как становится другим. Он раздражен - это дико. Это ему не свойственно. И как же трудно ловить себя на остром желании превратиться на пару минут в Ламберта.

Чтобы сказать: часто штопал платья женушке?

Или: да, портниха из тебя - что надо.

Но Геральт не говорит. Он не чёртов Ламберт.

Вместо этого он отворачивает голову в сторону окна и хмуро молчит, сжимая руку, лежащую на столе около зажжённой свечи, в кулак.

Ольгерд бросает на него быстрый взгляд, будто чувствует каждую его мысль, и с усмешкой возвращается к рваной ране, оставленной когтями лешего. Игла тонкая, шелковая нить уже окрасилась в бурый. Боль острая и печёт до самой кости, но это заставляет чувствовать себя нормальным человеком - редкая удача для ведьмака.

- У меня много шрамов, - зачем-то произносит Ольгред. - И не всегда я их получал, когда поблизости был лекарь, готовый их обработать. Учился на себе.

- Ясно, - не отрываясь от темени за окном, отвечает Геральт.

- Могу поспорить - тебя такой историей точно не удивишь.

Да, у меня никогда не было привычки бухать и резать себя ножом, а потом трезветь и штопать свою паршивую шкуру.

Он не говорит этого, но хочется так, что скулы сводит.