Я учился жить... (СИ)

Стас почти привычно придержал дверь, дожидаясь, когда резвые шаги Макара раздадутся рядом, и пошел к лифту. Ему не особо нужно было оглядываться, ища Макара глазами, чтобы увидеть еще раз это примечательное угловатое лицо с блудливыми болотными глазами, эти неожиданно искусные похотливые губы, которым он иногда ничего не мог противопоставить, эту любопытно вытянутую шею и самолюбиво расправленные плечи. Внешность Макара и особенности его поведения въелись в его память неожиданно хорошо, чтобы можно было просто закрыть глаза и отрешиться: Стас опускал веки и снова сталкивался с наваждением, алчно требовавшим от него еще большего внимания. Он не знал, как справиться с ним; надеялся, что послабление своему искушению, которое он так легкомысленно попустил, принесет и желанное освобождение, но вместо этого весь устремлялся мыслями туда, где находился Макар. Он мог с точностью сказать, что делал и как вел себя Макар, какие жесты совершал и даже как смотрел, и не нужно было даже оглядываться – память почти профессиональная, чего уж. Что злую шутку с ним и сыграло. К своему глубочайшему сожалению, Стас представлял себе Макара слишком отчетливо, практически до болезненного, возбужденного, почти лихорадочного наслаждения. Да еще и эта решимость, с которой он сам пытался отделаться от наслаждения, и та решимость, с которой Макар принял его агрессию, не способствовали умиротворению, которого Стас начал жаждать. Вот сейчас они доберутся до квартиры, и Стас прижмет его к стене, а затем сам не пойми как окажется прижатым, будет срывать с этого гада одежду, и он будет издавать невразумительные, но требовательные звуки, срывая одежду с него, и шиш получится оказаться сверху и прижать Макара к кровати, потому что этот сучёныш будет упрямо выскальзывать и оседлывать его. И который раз удивит неожиданной искушенностью и изобретательностью, которой сам Стас противопоставить ничего особого не сможет.

У него были дурацкие предчувствия; они терзали его не первый день с момента их странного увлечения и не давали успокоиться и смириться, и они вихрем пронеслись в голове за те несколько мгновений, в течение которых Стас заходил в квартиру, пересекал прихожую, дожидался звука захлопывающейся двери и поворачивался к вибрировавшему от напряжения Макару. Стас сглотнул и сделал шаг навстречу, чтобы оказаться в эпицентре вихря невнятных желаний, непонятных настроений и эмоций, которым боялся дать имя. Гибкое, жилистое тело Макара послушно оплеталось вокруг него, его губы деспотично навязывали свою волю, и Стас подчинялся, потому что противостоять Макару он был неспособен.

Макар удрал в душ. Стас оглядел свою комнату еще раз и лениво потянулся. Он откинулся на стену, рассматривая плакаты напротив и неторопливо собираясь с силами. Мыслей в голове практически не было, и думать не хотелось. Эмоции, ощущения – и те ворочались лениво, с легким стуком соприкасаясь и снова раскатываясь по разным углам его нутра. Стасу было покойно, словно он нащупал что-то похожее на вменяемость в том невнятном состоянии, в котором пребывал. Он немного понаслаждался смешанными чувствами – удовлетворенностью и голодом, встал и неторопливо пошлепал на кухню. У него было еще несколько минут, пока в ванной шумела вода, чтобы полностью избавиться от неги и подготовиться к очередным невнятным минутам, в которые Стас не знал, что делать и как себя вести.

Он сидел, удобно вытянувшись, скрестив ноги, потягивая чай и позевывая. Макар засунул голову в кухню. Скользнув взглядом по Стасу, он заинтересовался в беспорядке лежавшими на столе хлебом, ветчиной и маслом. Переступив через длинные ноги Ясинского, он бесцеремонно плюхнулся на стул и взялся делать себе бутерброд. И откусив от внушительной конструкции, которую он навертел себе с завидной скоростью, в первый раз, Макар счастливо вздохнул и обмяк на своем стуле.

Стас мерно отхлебывал чай. Половина бутерброда лежала на столе. Он сам думал о том, что во всей этой ситуации есть что-то неправильное, что-то неуклюжее, что-то, что вызывает его неудовлетворенность. Вот вроде все неплохо: они тихо встречаются, шумно трахаются и тихо разбегаются. Вне его квартиры они изображают вооруженное перемирие, и неплохо вроде изображают. Ни претензий, ни требований, никаких обязательств. И именно это грызло Стаса. Ему хотелось чего-то помимо банального удовлетворения похоти. Желание не только наслаждаться телом другого и насыщать свое, но еще и рассчитывать на него вне этих узких и жестких, вне рамок физиологии.

Посидев еще немного в оцепенении, Стас потянулся за бутербродом. Мысль о расширении рамок, в которые он сам же и попытался втиснуть себя поначалу, привлекла его; более того, она показалась ему верной, многообещающей, заманчивой. Теперь осталось преподнести ее так, чтобы этот придурок ершистый не высмеял его – язык у него жалит будь здоров, Ясинский имел удовольствие неоднократно в этом убедиться.

- Не хочешь в пятницу куда-нибудь сходить? – небрежно спросил он, не поворачиваясь к Макару, вроде бы не особенно заботясь об ответе, но с напряжением ожидая реакции Макара.

Макар перестал жевать и замер с полным ртом. Посидев, помолчав, подумав, он осторожно спросил:

- В смысле?

Ясинский дернул плечом и закатил глаза.

- В клуб, Макарушка, в клуб. Развлечься, потанцевать, выпить. Ты вообще в курсе, что такое ночной клуб?

- В курсе, Стасинька, в курсе. Я там, правда, не как гость бывал, а полы за вами, мажорами, пидорасил, но зачем туда золотая молодежь тягается, очень даже знаю, - Макар посмотрел на него очень недружелюбно и яростно вгрызся в бутерброд. Ему так и хотелось пренебрежительно фыркнуть и пробормотать что-то оскорбительное, но Макар неожиданно осмотрительно сдержался и выразил что-то похожее на возмущение всего лишь энергичным двиганием челюстей.

Ясинский скосил глаза на него. Макар стрелял глазами по кухне, усердно жуя, и был таким заманчиво-привлекательным, что Стас с усилием отвел глаза и снова напустил на себя равнодушный вид. А внутри колыхалось что-то ласковое, и кончики пальцев зудели от желания провести по лицу.

- Ну так давай сходим,- лениво протянул он, переводя взгляд на потолок.

- Ну давай, давай, не ной только, - в тон ему отозвался Макар, вставая. – Все, я ушел.

- Можешь остаться, - тут же отреагировал Ясинский и задержал дыхание, пребывая в смятенных чувствах после собственной решимости.

Макар недоуменно посмотрел на него.

- А утром через полгорода домой за шмотками переться? Не, спасибо.

Он решительно переступил через длинные ноги Стаса и пошел в прихожую.

- За какими шмотками? – недовольно пробормотал Ясинский, поднимаясь следом.

Макар зашнуровывал кеды. Он исподлобья смерил Стаса, скорчил пренебрежительную мину, завязал последний узел и выпрямился.

- Ты какой-то малахольный сегодня. Как будто тебя седативами накачали. Стасинька, это я, Самсонов. Отребье, дворовый пес, прыщ на теле благопристойного человечества, забыл? – ехидно произнес он.

Ясинский в раздражении поморщился и огрызнулся:

- Тебя послушать, так ты просто пай-мальчик.

- Ах, - Макар томно поправил волосы. – Ты наконец-то это заметил?

Это были сознательно нелепый жест и выражение лица, комичные в своей утрированности. На томно вытянутом лице с кокетливо сжатыми в куриную гузку губами ехидно и заговорщицки поблескивали острые зеленые глаза. Ясинский засмеялся. Макар взъерошил волосы и довольно ухмыльнулся.

- Ладно, пошел я, - буркнул он, мерцая улыбкой, которая погасла в глазах, но проблескивала в уголках губ.

Ясинский кивнул и протянул руку к нему. Он ласково провел ей по плечу Макара. Тот дернулся к двери.

- Ну что ты вяжешься? – вознегодовал он, выскальзывая из-под руки Стаса.

Ясинский сделал шаг и решительно обнял его. Коротко и жадно поцеловав, он на мгновение заглянул в возмущенные глаза Макара и отстранился, глядя угрюмо и предупреждающе.

Макар оглядел его, недовольно фыркнул и открыл дверь. Он понесся вниз, в недоумении вытирая рот. Ясинский был каким-то чокнутым. Странным образом на ум Макару пришла его почти истеричная мамашка. Будучи по жизни задерганной и окрысившейся теткой, время от времени и с завидной регулярностью она вдруг становилась мягкой, ласковой и почти вменяемой. Пока Макар был маленьким, он радовался этим проблескам, а потом понял, что за такими периодами грядет расплата: мамашка после них в сугубом размере выплескивала на Макара свое раздражение. Вроде это как-то с какими-то циклами было связано. Легче Макару от этого не становилось, но хоть предсказывать можно было. Интересно, Стасинька тоже этим мается? Макар злорадно захихикал и поспешил к остановке.