Bittersweet (СИ)

– Мудак, – процедил Ромуальд недовольно, не особо представляя, к кому обращается.

Да и обращается ли вообще? Вполне возможно, что это было замечание, сорвавшееся с языка само по себе, не имея адресата. При наличии желания можно было трактовать всё двояко, примерив ярлычок с данной характеристикой и к себе, и к партнёру по сцене.

Вот и накрылся медным тазом его план. Нет, он не собирался моментально сдаваться и притираться к своему напарнику. Просто понимал, что ранее продуманные пункты следует пересмотреть, подвергнуть корректировке и приложить для реализации больше усилий, нежели казалось прежде. Хотя бы потому, что теперь всё осложнялось моментом с уязвлённой гордостью и желанием поставить противника на место, указав, где ему полагается находиться, как поступать и что говорить. Несмотря на разногласия и возникшие неразрешимые противоречия, Ромуальд продолжал придерживаться точки зрения о необходимости нахождения на сцене не какого-то начинающего актёра, о котором никто прежде не слышал, а Джулиана, у которого есть немалый опыт работы с публикой, ну и ещё много важных и нужных качеств.

О том, что Джулиан плотно сидит на таблетках, а теперь ещё и наркотики решил попробовать, Ромуальд старался не думать, понимая, что накручиванием себя ничего добиться не сумеет. Если решится заговорить об этом с Джулианом, получит очередной скандал. Гневную отповедь о болях, экспериментальных лекарствах, о том аде, в котором прошло полгода жизни, показавшиеся десятком лет. И много такого, чего Ромуальд никогда не поймёт, потому что на своей шкуре испытывать не доводилось. Конечно, куда ему! Он просто тупой богатый ублюдок, у которого атрофированы чувства.

Будь это реальностью, жить стало бы проще. В десяток этак раз, а то и больше.

Но переубеждать Джулиана – это всё равно, что биться головой о стену. И не просто слегка постукивать, показушничая и ожидая, пока очередная сострадательная особь придёт на помощь, оттащит, усадит на диван, погладит по больному месту и скажет, что это не выход. А реально биться. Возможно, даже до крови. И потом сидеть на месте, пялиться на эти кровавые потёки на мраморной крошке, касаться пальцами повреждённого места и думать: «Какого хрена? Зачем вообще были эти попытки, если они не возымели должного эффекта?».

Метод избавления от боли. Пассивный. Направленный на самого себя. Как лезвие, запрятанное в ванной в подростковом возрасте, которым можно проехаться по коже, а потом, повзрослев, смотреть на шрамы, проводить по ним пальцами и думать, с какой целью они наносились. Нет, понятно, что есть те, кому действительно нравится боль, и они нисколько не жалеют о совершённых действиях, но есть ведь те, кому она претит, а они всё равно совершают необдуманные действия.

Метод избавления от боли. Активный. Направленный на тех, кто находится рядом. Бить их. Не обязательно в прямом смысле этого слова. Заставлять страдать душевно, а не физически. Если взять за основу сравнение с компьютером, но человек, желающий причинить боль, ищет уязвимость в защите, обходит антивирус, приживается и начинает активацию. Разрушение начато. Разрушение завершено. Полюбуйтесь на результат работы.

В последнее время Ромуальд чувствовал себя именно этой полетевшей системой. Джулиану досталась роль заражённого приложения, вируса, который активируется, стоит только кликнуть по нему мышкой – прикоснуться или сказать пару слов, что не придутся по душе.

Они не стремились подражать книжным полутёзкам, оно само собой так сложилось, что, в определённой степени, оба копировали судьбу шекспировских влюблённых. Они не хватались за яд и кинжалы, но, находясь в отношениях, страдали. Один жил надеждой, второй… Просто жил. Без определённых целей, без стремления наладить хоть что-то. Он открывал глаза, заправлял кровать, готовил еду, ел её, мыл посуду, бросал вещи в стиральную машинку. Он занимался ежедневными делами, сверял часы по одному субъекту, что отирался под дверью, прося, почти умоляя о шансе на разговор по душам. Ромео, поющий серенаду под балконом. Вот только «Джульетта» не торопилась выходить к нему, лить тонну розового сиропа, бросаться на шею и толкать пафосную речь о несправедливости судьбы. Теперь Джулиан придерживался тактики тотального игнора и выбранный метод успел отшлифовать, доведя до совершенства. Разве что снизошёл однажды и сообщил, что был у лечащего врача.

Всё прекрасно. Можешь за меня не беспокоиться.

Доктор эту теорию подтвердил, но Ромуальда слова слабо утешали.

Если герои бессмертного произведения вызывали у многих сочувствие, то парочка реальная этого понимания в свой адрес не получила.

Каков идиот…

После того, что нагородил сегодня, наверное, глупо говорить о любви и пытаться уверить себя, что всё в порядке, приоритеты расставлены давно и остаются на своих местах. Что-то в тектонических плитах сдвинулось с места, и перемены пришли в его жизнь, прихватив с собой порцию сочной придури, что поселилась в голове и не желает оттуда выбираться. Такое чувство, будто это не Джулиан, а он сам втянул кокаиновую дорожку, и только осуществив задуманное, отправился на разговор. Ромуальд знал, что был в тот момент предельно трезв, в его организме не было ничего из списка веществ, способных влиять на сознание. Он не обкуривался, не обдалбывался и даже не напивался, тем не менее, совершил один из самых тупых поступков в своей жизни. Глупее была поездка в клуб и стремление свести близкое знакомство с тем, кто затем пропал на несколько месяцев и появился, когда его не ждали.

В двадцать четыре года следовало бы научиться себя обуздывать, понимать, в какой ситуации находишься и действовать по обстоятельствам, а не бросаться на первую попавшуюся кость, как изголодавшаяся собака.

Кстати, вполне актуальное сравнение.

Тот, кто раньше любил парную телятину, теперь готов довольствоваться даже суповым набором, в сторону которого в былое время смотреть не стал бы. Ладно… Ладно, это было преувеличением. Не такие уж кости, что-то в них определённо есть, но не настолько, чтобы чувствовать себя подростком, мучимым спермотоксикозом и обещать то, чего, по всей видимости, никогда не будет. Во всяком случае, пока образ Джулиана будет стоять перед глазами, напоминая о его существовании, об обязательствах и прочей херне, от которой голова кругом, а избавления нет. Хоть самому в психушку отправляйся. Тогда Джулиан попрощается со своим единственным козырем и перестанет из раза в раз напоминать, что Ромуальду не приходилось испытывать что-то на собственном опыте. Тогда они, вероятно, окажутся на равных позициях. Только вот перспективы не прельщают.

Стоит признать, что возмущается, в большей степени, уязвлённая гордость, жаждущая поставить кое-кого на место и продемонстрировать в полной мере, кто же правит здесь балом. Пусть Илайя держится за юбку Челси и думает, что находится в безопасности. Рано или поздно всё-таки вылетит из состава и перестанет попадаться на глаза. Оптимальный вариант – совместить приятное с полезным. Избавиться от конкурента, подарить роль Джулиану, перестать думать о собственных словах и поступках, а ещё о том, почему сорвался и наговорил пошлостей, позабыв на время о принципах. И о Джулиане.

Что уж скрывать.

Позабыл ведь? Да сто процентов.

Теперь рефлексировал и мысленно посыпал голову пеплом. Что забавно, занимался этим больше потому, что виноватым себя не чувствовал. Если только чуть-чуть, микроскопическое по размерам чувство вины, при полном отсутствии желания оправдываться перед кем-либо. Хотя…

Пока в перспективе маячит только одна кандидатура на роль государственного обвинителя. Сестра, которой подопечный может пожаловаться. Но вряд ли это сделает. Не в его стиле.

Ромуальд не мог поручиться за правильность своих умозаключений, но примерное представление о характере противника составил. В концепцию ябедничество не вписывалось. А чрезмерное количество гонора и уверенности в своей правоте – вполне себе. Он будет бороться самостоятельно, не привлекая к своим проблемам посторонних. На определённом этапе противостояние принесёт ему радость, а первые победы вскружат голову, а потом… Даже не заметит, как произошла рокировка, и он уже за бортом, а Челси отвернётся и не протянет руки.