Я - некромант (СИ)

Я слышу шаги Оула за спиной. Ему кажется, что я его не заметил. Как всегда наивен. Наивен настолько, что это начинает притягивать.

- Что мы теперь будем делать? – спрашиваю я, глядя на него в отражении.

- Выбор за тобой, - улыбается Оул, не подходя ближе. На него это не похоже.

- Лекс не давал никаких признаков жизни, верно?

- Пока нет.

Меня настораживает тон Оула. Как будто бы он внезапно открылся мне. Не тем немного сумасшедшим ребёнком, каким хотел казаться всю свою бесконечную жизнь. Совершенно другим. Настоящим, что ли.

- Мы ведь пока ничего не можем сделать, да? – спрашивает он. Кажется, ему сейчас действительно очень тяжело. Только вот отчего?

- Я тебя пугаю, - то ли спрашиваю, то ли констатирую факт я. Кажется, я начинаю бояться. Хотя, когда это было тайной?

- Немного, - признаётся Оул, - я не ожидал увидеть тебя снова… таким.

- Ну уж прости, что так вышло. Наверное, это знак, - хрипло смеюсь, в очередной раз подтверждая свою ущербность.

- Да, теперь никакие татуировки под твоими глазами не помогут, - смеётся Оул. А мне как-то легче становится. Его отпустило, и мне сразу же стало лучше. Я зависим от него так же, как все люди вокруг меня зависимы от самих себя. Кажется, я нашёл своё слабое место.

- Знаешь, а ведь я даже не могу предположить, что предпримет Она на этот раз, - говорю я, сползая вниз, на пол. Я больше не могу видеть самого себя. С меня хватит такого представления.

- Начнёт тебя мучить. Это её хобби, - Оул подходит ближе, садится рядом. Чувствуя его тепло, я как будто бы оживаю. Мой единственный источник жизни. И если он иссякнет, меня не станет. Навсегда.

- Интересно, как.

- Ну, думаю, начнёт играть твоим мировосприятием, будет слать галлюцинации или что-то вроде того. Так она мучила Лекса. Правда, у него и так психика расшатанная, поэтому ему ничего не стоило оборвать все её иллюзии и попытаться сбежать.

- Где он сейчас?

- Я не знаю. Он оставил своё единственное пристанище нам, и я боюсь, что его может уже не быть в живых.

- Боишься или знаешь?

Оул качает головой.

- Я не могу сказать точно. Хоть я и чувствую, что Лекс жив, мне кажется, ему сейчас несладко.

- А нам?

Оул кладёт голову мне на плечо, закрывает глаза.

- Ты рядом, и я ещё могу жить, - шепчет он настолько устало, что в голосе его слышны все прожитые годы. Я начинаю потихоньку осознавать, что же нас связывает.

Прожив бок о бок настолько много, мы стали частью друг друга. Один без другого не просто не может жить – не может даже существовать. Это глупо, это как-то по-детски сопливо, но всё-таки это правда. Одно сердце на двоих…?

- А знаешь, иногда мне кажется, что я – это ты, а ты – это я, - говорю я, не понимая, зачем.

- Наверное, по логике вещей твоё тело должно было быть мной, - говорит Оул. Я чувствую, что он улыбается.

- Наверное, - соглашаюсь я.

Ничто не может нарушить эту священную тишину, на несколько минут нависшую над нами. Я слышу биение его сердца. Он слышит моё тяжёлое дыхание. Мы совсем разные. И в то же время – одно и то же. Один организм, живущий на два мира, на два крохотных мира. Я достаю из Лексовых штанов сигареты и зажигалку. Шорох полиэтилена и картонной коробки, щёлканье, маленький огонёк и долгожданный дым. Сквозь дым смотреть намного безопаснее, чем прямо в глаза. Лёгкие наполняются ядовитыми парами, оставляющими за собой целый букет канцерогенов, и вновь дым тонкой сизой струйкой, едва касающейся моих губ, выходит, сворачиваясь в небольшое облачко.

- Ты курил, наверное, уже жизней двадцать, - шепчет Оул. Его рука касается моей, и тут же наши пальцы сплетаются, держась настолько крепко, насколько можно.

- Больше, - ухмыляюсь я.

- Хотелось бы увидеть твои лёгкие, - со своим природным сумасшедшим азартом говорит Оул.

- Лёгкие у меня всегда были сменными, так что ничего, кроме чистеньких, как стёклышко, альвеол ты не увидишь, - ещё шире улыбаюсь я. Оул начинает тихонько хихикать, но у него это получается настолько заразно, что через несколько секунд я хохочу, как ненормальный. Смесь истерики и экстаза, так хорошо смешанных с простым счастьем. А откуда оно берётся? Из сигаретного дыма, из молочных оуловых волос, щекочущих шею, из ощущения конца, подкрадывающегося с каждой секундой всё ближе. Мы ещё можем быть вместе. Недолго, но можем. Я не собираюсь упускать этой возможности.

- Я не боюсь Девильеры, - всё ещё смеясь, говорит Оул, поднимая голову и глядя мне прямо в глаза.

- Потому что я здесь? – спрашиваю, одними пальцами прикасаясь к его щеке.

- Ну, пока что да, - улыбается он, уже догадываясь, что я хочу сделать.

- Я не так силён и крут, как ты думаешь, - наклоняюсь ближе, чтобы поцеловать. Странное это ощущение – понимать, что тот, кого ты так любишь, любит тебя в ответ. Оул обвивает мою шею руками и я, не рассчитав силы, валю его на пол. Оул улыбается, закрывает глаза. Я никогда прежде не видел такой улыбки… Могу ли я судить лишь по выражению лица, счастлив ли человек? Оул был со мной, в каком бы теле я ни был. Его никогда не смущало то, что я всегда разный. Он как будто бы умеет видеть за телом, сквозь него. Для него я – всегда Джесс, один и тот же Джесс. И он ни с кем меня не спутает. Я уже себя не контролирую, и руки мои грешные лезут к Оулу под кофту. Тот, сдавленно вздыхая, вздрагивает подо мной, но сразу же расслабляется. Я целую его в шею, тёплую и белую, как снег. Оул опять вздрагивает. Странно, что он ещё не привык… С каких пор мы стали любовниками? Наверное, это было заложено в нас ещё задолго до того, как мы это поняли. Руки сами тянутся к пряжке ремня, а губы не в силах прервать поцелуи. Я схожу с ума. Медленно, но верно. И, вероятно, скоро мы оба станем психами, достойными друг друга. Куда я качусь… Да я не качусь, я бегу, спотыкаясь, бегу, никак не останавливаясь. Да я и не хочу останавливаться.

- Ой, - дёргается Оул, наткнувшись на холодную ножку комода обнажённой спиной.

- Что, холодно? – заискивающим тоном спрашиваю я.

- Слишком жарко, - шепчет Оул, улыбаясь. Наверное, я становлюсь одержимым. Снова тянусь к его губам, и…

- Эй, парни, у вас, кажется, холодильник сломался... – Рихард встаёт столбом, глядя на нас с Оулом со смешанными чувствами, отражающимися на его наглой роже: с одной стороны, он никак не может поверить в то, что видит, а с другой, вероятно, в нём проснулся мужик и теперь он не понимает, плеваться ему во все стороны или тактично удалиться.

- Адельберт, тебя стучаться в детстве не учили? – не замечая грубости в голосе, бурчу я.