Герой не твоего романа (СИ)

- Нуна, мне так нравится, и Юно хёну тоже, – надул губы макнэ.

- А ну стирай! С ума сошел! Ты же мальчик!

- Нуна, я гей!

- Вот совершенно не оправдание. Иди и сотри!

Минни понуро поплелся за жидкостью для снятия лака.

- Гомофобка, – хмыкнул Джунсу, набирая сообщение: «Прости, Рамон, я полюбил этого Ючона. Он – самый лучший мужчина в мире. Когда ты сможешь одной рукой перевернуть автомобиль – тогда и поговорим.»

- Если нужно что-то купить в городе – звоните, – сказал Кюхён, выходя из-за стола. – Я планирую гулять до вечера.

- Пра-а-аздность, – пропел Джунсу.

Монах покраснел от стыда, хотя до этого целую неделю проводил в доме престарелых по двенадцать часов в день.

Кюхён бродил по Мехико, раздавая деньги попрошайкам (часто обычным мошенникам) и делая фотографии. Он снимал не только архитектуру или природу, но и людей. Отец, играющий с маленьким сыном; старенькие супруги, влюблено смотрящие друг на друга; девушка-подросток, с упоением кушающая шоколадные конфетки; парень, вдохновенно рисующий граффити на стене забора; две подружки, выбирающие сладости за столиком открытого кафе…

- Офигенный кадр, – прозвучал за спиной до боли в сердце знакомый голос, когда монах просматривал свои снимки. Кюхён напряженно застыл, боясь обернуться. – Ты в фотографы подался, Кю? Спасибо. А я уж боялся, что найду тебя в этой тупой рясе.

- Хичоль. – Кюхён повернулся, не выдержав. Перед ним стоял певец. В неизменно аляповатой одежде, с макияжем и идеально уложенными светло-рыжими волосами. Он улыбался, но его глаза блестели от готовых пролиться слез. – Ты приехал к нам?

- И еле тебя нашел! – в негодовании ответил Хичоль, разводя руками. – Тебя по запаху, гада, искать? Я же не Юно! Сунулся в особняк – а там полоумный Ханген по лужайке скачет да Джунсу коктейлями накачивается. Хангена пришлось вырубить, он в бассейн тащил трахаться. Хорошо хоть Су еще не совсем нафигачился и сказал, что ты гуляешь. А Мехико, мать твою, не деревня! Вот полчаса назад только на тебя наткнулся и шлепал за тобой. Ты как блаженным был, так и остался. Чего фоткаешь? На хрена тебе эта бабка, которая на улице вышивает?

- Это жизнь, – пролепетал монах. – Обычные счастливые люди.

- То есть счастливая мексиканская бабка тебе, значит, нужна, – разъярился Хичоль, роняя две слезинки, – а счастливый я – нет?! Я люблю тебя!

Если бы прямо в голову Кюхёна ударила молния, он, возможно, был бы менее поражен. «Люблю». Такого слова он от Хичоля даже не надеялся услышать. И теперь не мог ничего сказать, хотя нужно было.

- Люблю, люблю! – с жаром повторил артист, не вытирая бегущие по щекам слезы. – Понял это, когда ты слинял! Ну, нам все время расставаться, чтобы до меня дошло, как ты мне нужен?! В задницу такие откровения! Я тут ревел полночи. Подходит этот твой оригинал. И признается, мразь мелкая: «да это я его уговорил уйти, чтобы тебе жизнь не портить». Вот это я понимаю – эвил! – Хичоль все-таки вытер слезы быстро извлеченной из кармана салфеткой. – Он моего парня пинком спровадил! Ненастоящий, говорит! Придуманный! Это уже не эвил, это просто говно на палочке какое-то! А я виноват, что этот вымышленный для меня лучше всех реальных?! Я не хочу там петь, если ты тут! Пусть оживляют другого Хичоля, из гетного фика, он еще и женится на горе или радость фанаткам! А я с тобой хочу! С этими дебилами и с тобой! Хуй ты у меня в монастырь уйдешь! Будешь моим парнем, и все тут! Мне плевать – хоть Библию читай, хоть Аллаху молись! Главное – чтоб был в моей постели, когда я утром просыпаюсь!

Кюхён больше не мог верить в спасение своей души. Хичоль его любил. Прилетел ради него. Плакал, прося быть рядом. Пусть и не без мата. Но это же Хичоль.

- Я люблю тебя, – проникновенно сказал Кюхён, обнимая артиста. – Люблю больше всего в жизни. Прости, Господи…

Они начали целоваться прямо в переулке, где монах запечатлел на фотокамеру бабушку с вышивкой. Хичоль стал гладить его шею и грудь, неожиданно наткнувшись на нечто странное.

- Крестик, – укоризненно произнес он, достав из-под воротника кофты серебряную цепочку.

- Да, я теперь крещен, – признал монах, пряча священный символ. – Я католик.

- Ну и плевать. – Хичоль прижался к нему, будто пытаясь раздавить в своих объятиях. – Я тебя и католиком люблю. Гореть тебе, долбанутому, в аду. Поехали в особняк. Если ты меня сейчас не трахнешь, я вообще не знаю что сделаю.

- Ради тебя я готов к вечным мучениям, – улыбнулся Кюхён.

Теперь обоим все казалось невероятно простым. Они взяли такси и вполне прилично, но долго и нежно целовались на заднем сидении. Конечно, Кюхён боялся. Сделать что-то неправильно, не понравиться – он ведь совсем мало знал о сексе. Но Хичоль так сильно хотел его и, главное, признался в любви. Это перевешивало любую неуверенность. Естественно, Кюхён намеревался вести праведную жизнь. Никого не обижать, помогать страждущим, почитать своего нового Бога. С одним исключением: он собирался так часто, как возможно, дарить удовольствие одному нахальному, но, по сути, очень доброму атеисту. Оставалось лишь узнать, как это делают.

- О, Хичольда откопал своего падре, – хихикнул лежавший на шезлонге Джунсу, увидев пару. – Извините, я уже в дрова.

- Твое нормальное состояние, – фыркнул Хичоль. – Только майор за порог – и ты бухаешь.

Он, взлетев на второй этаж, закрыл дверь в спальню Кюхёна.

- Надо бы в душ, я же из самолета, – подмигнул он. – Давай вместе?

- По отдельности, – возразил монах. – Я хочу в первый раз быть с тобой в постели.

- Да я бы просто спину мочалкой потер! – притворно обиделся Хичоль.

Через полчаса они, оба еще немого влажные после душа и снова одетые, уже сидели рядом на кровати.

- Ты слишком красивый, – улыбнулся Кюхён, расстегивая первую пуговицу на синей в крапинку рубашке певца. – Так нельзя. Знаешь об этом?

- Знаю, – прошептал Хичоль, запрокинув голову, когда монах коснулся губами его шеи. – Это чтобы таких, как ты, на путь греха вытаскивать. Ах… Сделай засос.

- Это как? – испугался Кюхён.

- Блин, как поцелуй, только кожу в рот втянуть. Я мазохист, вообще-то. Это еще фигня и детский лепет. Вот люблю, когда шлепают.

- Так? – Растерявшийся Кюхён треснул Хичоля по плечу.

- Ну дурилка, – ласково обозвал его артист, ложась на кровать и притягивая неопытного любовника к себе. – Потом покажу. Просто делай со мной все, что хочется.

- Я хочу любить тебя, – горячо произнес Кюхён, наклоняясь над губами Хичоля.

Сердце певца часто билось под ладонью, которую он положил на его грудь, а в прикрытых глазах плескалось нежное желание. Это должно было произойти. После всего, что они пережили вместе и порознь, после всех недомолвок и разногласий. Два таких разных существа должны были соединиться в любви, что разрушает любые барьеры и возводит мосты через самые бурные реки. Кюхён взял одну руку Хичоля в свою, переплетая их пальцы, и поцеловал его со всей доступной ему страстью, будто разрывая последние цепи, удерживавшие от греха.

Джеджун уже пару часов выбирал себе одежду, а день клонился к вечеру. Виновата была Сильвия, которая сначала поехала за мороженым, потом в зоопарк, а теперь подходила к выбору одежды серьезнее «модели». Хорошо хоть бутик для них закрыли.

- Вот в этом Алекса не видно, – сказала девочка, оценив двухслойную блузку. – Ты обычная тетя.

- И правда, – согласился Джеджун, вертясь перед зеркалом. В последнее время он особенно волновался. Против живота Чанмин ничего не имел и даже постоянно гладил его, общаясь с сыном. А грудь? За две-три недели до родов она появляется. Даже Хёкдже смеялся, потому что в его фанфике это было не так. Чанмина бы стошнило? Хотелось плакать и тоннами есть огурцы. Джеджун теперь все время хотел свежих огурцов.

- У Алекса такая красивая мама, – восторженно произнесла Сильвия. – Моя мама тоже была красивая.

- Конечно, поэтому у нее такая красивая дочка, – мягко ответил Джеджун. – Ну, думаю, с одеждой хватит. Поехали домой. Тебе надо покушать.