Не в своем теле (СИ)

Ватсон подговаривал Лестрейда на различные авральные выезды на место преступления среди ночи и взял на себя труд экстренного подъема детектива, врываясь в его комнату в часы, когда в городе спят даже мыши. Шерлок был легок на подъем, а вот подъема всего остального Джон не зафиксировал.

Быть может утро? Стыдно признаться, но однажды Ватсон (не Шерлок, нет) напоил своего соседа снотворным и уложил на диване. Предрассветные часы были посвящены изучению физиологии соседа. Физиология не подвела. Да! Стояк наблюдался! К торжеству Джона, он видел следы возбуждения детектива, но тот даже не попытался прикоснуться к себе, а после тяжелого пробуждения понесся в туалет. Звуки, раздававшиеся оттуда, развеяли надежды Джона на причины утренней эрекции.

И вот однажды не интересующийся плотской стороной жизни сосед был почти пойман. Они смотрели фильм, не эротику, даже не мелодраму, какой-то детектив, и Ватсон вдруг заметил руку соседа, лежащую на бедре. На собственном, разумеется. Не отрывая глаз от экрана, Шерлок себя поглаживал. Джон замер. Странно, конечно, ничего возбуждающего на экране не происходило, наоборот, было скучно и предсказуемо, гений дедукции уже давно разгадал, кто убийца и досматривал кино лишь из чувства солидарности. Тем не менее, рука Шерлока вполне конкретно блуждала по бедру туда-сюда. И даже иногда ныряла в пах. Джон, как завороженный следил за ее движением, пока Шерлок не увидел направление его взгляда. Он улыбнулся смущенно и поскреб ногу сквозь ткань пижамных штанов.

- Шрам чешется, – поморщился он, явно получая удовольствие, – порезался недавно на расследовании, а сейчас царапина проходит и корочки отваливаются.

Джон вздохнул. Исследованиями Шерлока с той поры почти не занимался.

Джону потребовалось время, чтобы успокоиться. Когда он вернулся на кухню, лицо его не выражало практически ничего. Разбор полетов сегодня он точно проводить не будет.

Невыносимо прекрасный, румяный после душа Шерлок сидел за столом и смиренно потягивал чаек из кружечки с пчелками. Босиком, в светлом свитере крупной вязки и растянутых спортивных штанах, он выглядел моделью модного журнала. Джон молча принялся раскладывать тарелки, ножи, вилки, салфетки, мельком поглядывая на друга. Гаденыш!

- Не перебивай аппетит, мясо уже готово. Овощи тоже ешь.

Шерлок придвинул к себе тарелку. Несмотря свою внутреннюю сексуальную революцию, он был очень голоден. Джон сидел напротив и смотрел на него жалостливо, как бабушка на приехавшего погостить внука: «Эх, внучек, совсем ты измотался в этом вашем городе. Посмотри, одни глазищщи на лице остались. Да ешь, ешь, я еще добавлю».

Шерлок ел, ел, изредка обжигая Джона ответным взглядом. Дедуктирует, зараза! После холодного душа чарующий аромат омеги практически исчез, но сейчас опять призывно и влекуще потянулся по всей кухне. Ватсону стоило большого труда, чтобы не разложить Шерлока прямо тут, на столе, лицом вниз и лапать совершенную во всех отношениях задницу, забираться руками под свитер крупной вязки, шарить по бедрам, впиваться ногтями в гибкое тело, сжимать отвердевший член омеги, а потом… Ох! Все это хорошо, но надо было дать другу поесть. Практически невыполнимая задача, с которой мужественный и благородный доктор Ватсон уже почти справился, если бы не его дедуктирующее чудовище. Разумеется, детектив легко, как с листа, прочел все его грязные похотливые мыслишки, прочел и опустил глаза. Ресницы дрогнули. И этого невесомого, почти незаметного движения оказалось достаточно, чтобы Джон сорвался. В долю секунды он оказался рядом с Шерлоком, развернул его к себе и жадно впился долгим поцелуем во вкусные, блестящие от сочного мяса губы. Холмс был не готов к нападению, с едой во рту не то, чтоб целоваться, дышать было трудно. Он застыл на месте, весь отдаваясь новым ощущениям, но затем отпихнул Ватсона и судорожно проглотил недоеденный кусок.

- Прекрати! – и тут же вытаращился на друга своими серебряными озерами – не обидел ли?

Джон не обиделся, он как раз себя считал неуклюжим и бестактным.

- Прости, больше так не буду!

Он снова притянул Шерлока, но поцеловал его очень нежно, сначала в кудрявую макушку, потом в лоб, потом в любимый нос. От щекочущих ощущений Холмс встряхнулся, как норовистая лошадка, сбросившая наездника.

- Шерлок, – Джону показалось, что он сказал это спокойно, – иди, пожалуйста, в спальню и раздевайся. Сразу. Весь. Совсем.

Омегу не надо было долго упрашивать, он тут же оставил столовые приборы и, роняя тапки, перескакивая через ступеньки, помчался наверх. Про тапки – это, конечно, неправда, не было никаких тапок, были прекрасные босые пятки, идеальные узкие бледные ступни, никогда не видевшие солнца, с ровными пальцами, которые Ватсону хотелось перецеловать по одному. Каждый.

Когда Джон поднялся наверх, Шерлок уже был там. Полностью обнаженный, насторожившийся, с тесно сжатыми коленками, он сидел на краешке огромной ортопедической кровати и безмолвно взирал на своего спутника. Отважный сексуальный революционер был готов ринуться в бой.

Была в Холмсе одна черта, не сказать, чтоб совсем плохая, но доктор ее очень не любил. А временам просто ненавидел. Жертвенность. Как человек со слабо развитым чувством самосохранения, Шерлок часто попадал сам и вовлекал друга в ситуации с выбором: быть или не быть. Способы, которые его гениальный друг использовал для того, чтобы выйти из этих ситуаций, Джон напрочь отвергал. Если он ради Шерлока мог, не дрогнув, кого-нибудь убить, то детектив ради своего любимого доктора мог позволить себя убить. Между первым и вторым была разница. Полет с крыши Бартса оставил незарубцевавшиеся шрамы на сердце Джона.

3 года и 4 месяца назад.

Гибель друга Джон переживал с мужеством и достоинством. Пока жил на Бейкер-Стрит, каждый день приходилось сталкиваться с кем-то из знакомых, сочувствующих, скорбящих. Надо было держаться, не терять лица. Но чем дальше, тем становилось труднее, и Джон принял единственно верное, как ему казалось тогда, решение – покинуть Бейкер-Стрит, 221В. Он начал собирать вещи. Свои и Шерлока. Свои собрались быстро, много ли ему было надо? За вещами Шерлока должен был заехать Майкрофт, что-то забрать, что-то решено было отдать в приют для бедных, безделушки выбросить. Джон перебирал личные вещи Шерлока с тоской и некоторым чувством стыда. Имеет ли он право трогать то, что ему не принадлежит? Даже тогда, когда хозяина нет в живых? Ответа он не находил.

И вот, среди стопки ненужных уже бумаг попалось Джону письмо. Конверт был старым, помятым, небрежно надорванным, но все же хозяин его сохранил. Значит, было что-то важное для него. С бьющимся сердцем Джон сел на стул, вытащил тонкий листок. Всего один. От какого-то Виктора Тревора. Неизвестный Ватсону адресат писал ЕГО Шерлоку. Джон не собирался читать, глаза выхватили лишь несколько фраз, что-то тревожно-восторженное, да последние слова «С любовью. Виктор». Доктор свернул листок и быстро запихнул в конверт. Посмотрел на штемпель – письму уже двенадцать лет. Неожиданно. Эта часть жизни Шерлока была ему абсолютно незнакома. Он никогда не спрашивал, был ли у друга любимый человек, партнер или просто приятель до него. Судя по поведению Шерлока, никого у него и быть не могло. Но это всего лишь результат его умозаключений, а как на самом деле, Шерлок уже не мог дать ответ.

Тяжелый камень вместо сердца сдавил внутренности доктора, вызывая в желудке болезненные спазмы. Джон от души позавидовал неизвестному Виктору – он хотя бы успел объясниться, имел право написать «с любовью». Джон не успел. Ничего не успел.

Приехал Майкрофт. Выглядел он, пожалуй, еще хуже Джона, хотя и пытался сохранить внешний лоск. Ватсон посочувствовал даже, он по крайней мере мог укрыться от глаз сочувствующих, у Майкрофта даже такой возможности не было. Всегда на виду.

Собирая вещи, Джон поинтересовался, кто такой этот Виктор Тревор и не следует ли его известить о смерти Шерлока. Вдруг для него это важно.

“Университетский приятель”, – отмахнулся Майкрофт. Ничего важного. Не стоит ему писать. Был ли Шерлок в него влюблен? Майкрофт фыркнул совершенно как младший брат – ничего подобного. Любить Виктора, этого университетского выскочку? Брат не занимался подобной ерундой. Никаких школьных романов, тем более, университетских. Никакого разнузданного секса. Ему, Майкрофту, можно верить. Джон верил. Отчего-то становилось чуть легче.