Вокзал для лисенка (СИ)

Илдвайн от его сомнений отмахнулся:

– Ты как-то справился, я как-то справился, и он свою дорогу найдет. А если такой слабак, что от соседей отбиться не сможет, пусть подыхает. Слабаки никому не нужны.

В словах Илдвайна была звериная правда. Только Бранту она не нравилась. Он, вроде бы, принимал законы жизни – для себя, не для сына. За Айкена был готов биться со всем миром, в надежде победить и выиграть исключение.

Илдвайн, едва оправившись после родов, уехал на базу Огненного Сопротивления. Брант после пары месяцев заминки последовал за ним. Его тянул болезненный аркан: не хватало запаха омеги, тела в постели – не ради случки, для тепла и сонных утренних объятий. Брант понимал, что связь однобока. Он привязан к Илдвайну, а тот не чувствует ни обязательств, ни пут. У лис такое частенько случалось. Волки, рыси и медведи образовывали пары навсегда. Потому и не заполонили леса – мало семей, мало детенышей. Ветреные лисы могли менять партнеров. Они чтили узы брака, не одобряли измены, но не препятствовали разводам. А Илдвайн – ну о ком еще Бранту подумать для примера? – даже брак заключать не захотел. И сына Бранту велел записать на себя, в свидетельстве о рождении в графе «омега» поставили прочерк.

По базам и лесам они с Илдвайном мыкались пять лет. Люди объединились с лисьей армией, прочесывали равнины и горы, бомбили участки с подозрительной активностью. Мир готовился к Зимней Олимпиаде-80. Хозяева-люди выбрали талисманом олимпиады медведя, зазывали на соревнования оборотней, предлагая обратить вражду в спортивные состязания ради мира. Кланы объявили амнистию для Огненной армии, обещая не преследовать тех, кто добровольно сложил оружие. Брант воспрянул духом – для него, Илдвайна и Айкена открывался путь в мирную жизнь.

Илдвайн, услышав предложение сдаться и переехать в какой-нибудь город, расхохотался Бранту в лицо.

– Ради сына? Чтобы он ходил в школу? А я тут при чем? Ты думаешь, я начну готовить завтраки и ранец через дорогу носить? Нет уж, милый… ты еще мне предложи герань в уютной квартирке на подоконник поставить. Вязаные салфеточки под хлебницей и сахарницей. Тьфу, мерзость!

– Леса бомбят, – терпеливо напомнил Брант. – Хутор еще не зацепило, только один снаряд на околице разорвался. Мои родители не хотят переезжать. Они – взрослые оборотни, это их выбор. Айкен рожден не для смерти от осколков. Я хочу, чтобы он жил, учился, дружил со сверстниками.

Худшие опасения Бранта оправдались – трое лисят постарше преследовали сына на улице и в лесу. Синяки и шишки, убежище в амбаре… не такую он хотел для Айкена жизнь.

– То есть, выбор родителей ты уважаешь, а мой – нет? – прищурился Илдвайн.

– Мы с тобой – пара. Мы должны объединиться ради будущего нашего сына.

– Я никому ничего не должен, – холодно ответил Илдвайн. – Я не собираюсь с тобой объединяться ради салфеток с геранями. Записал щенка на себя? Делай с ним, что хочешь.

Наверное, Бранта бы долго пополам разрывало: и от омеги уйти невозможно, и тревога за сына растет с каждым днем. Все решила судьба, прихотливый случай. Две штурмовые группы напали на поезд, рассчитывая ограбить инкассаторский вагон – люди перевозили в порт партию золота для транспортировки на другой континент. Илдвайна не зацепило – снайперы засели на огневых позициях вдали от путей. А вот Брант и другие штурмовики-альфы угодили в ловушку. Вагон был заминирован. Огненной армии подсунули умело состряпанную фальшивку. Брант остался жив по чистой случайности: отбросило взрывной волной в овраг, оглушило, контузило, завалило обломками, и, все же, он каким-то чудом сумел превратиться. Красно-коричневый лис, истекавший кровью, кое-как дополз до опушки. Отлежался полчаса, залечивая раны, и, шатаясь, ушел прочь – от места взрыва, от базы и своего омеги. Омеги, который не удосужился взять красно-коричневого лиса на руки и отнести в машину. Илдвайн методично отстреливал высыпавших из поезда людей и оборотней. О Бранте он не беспокоился. Если не слабак – выберется. А если не выберется… слабаки никому не нужны.

Брант вернулся в родительский дом. Еле добрался: шел по лесам, прячась под лисьей шкурой, питался дарами лета – падалицей яблони-дички, грибами. Как-то раз придушил слабенького крольчонка, впервые наелся, сожрал вместе с мелкими костями. Дома забился на знакомый сеновал, лежал, думал, с благодарностью принимал еду из рук отца-по-чреву. Не превращался – говорить не хотелось. Отец-омега заговорил с ним первым. Дождался, пока лис вылижет миску – куриная лапша сегодня была особенно хороша – и спросил:

– Что делать собираешься? К Илдвайну вернешься? Или о сыне подумаешь? Если хочешь что-то изменить, уезжай в город. Мой двоюродный дед прислал письмо. Старик при смерти, одинок. Зовет нас приехать, обещает завещать дом. Мы с твоим отцом никуда не двинемся – приросли, обзавелись хозяйством, которое не бросишь. А ты можешь воспользоваться шансом. Ты даже в розыск не объявлен. Ничего не мешает уехать и начать жизнь с чистого листа.

Брант терзался целую неделю. Вспоминал, как раньше шерсть на загривке дыбом вставала, когда думал, что дед на людей работает. Свои слова Илдвайну перебирал: как просил переступить через себя ради счастья сына, как мечтал увезти сына туда, где не надо ждать бомбы на голову. Почему теперь опаска берет, и лапы к сеновалу прилипают? Ответ был прост: Илдвайн, заноза-Илдвайн. Здесь, на хуторе, можно тешить себя надеждой, что он вернется. Отъезд в город упования перечеркнет.

Пришлось резать по живому. Брант серьезно поговорил с сыном, расспросил сопливого шестилетку, как равного: хочет ли переезжать? Будет ли учиться в школе, или ему даже на уроки к хуторскому старосте ходить не интересно? Пугает переезд или кажется захватывающим приключением?

Айкен выбрал дорогу. Как ни удивительно, загорелся он после слов о школе. Другая кровь. Бранта на уроки к старосте ремнем загоняли, без угрозы порки ни одно домашнее задание не делал. Так и выучился под ремнем: кое-как читал-писал, круглые цифры в уме складывал – не всегда с одинаковым результатом, и таблицу умножения на восемь заучил наизусть. Остальные не зубрил, потому что не задавали.

Сын пошел в Илдвайна не только цветом шерсти и внешностью, умом тоже. Уже освоил грамоту, читал книжки из общинной избы, редко попадавшие на хутор газеты. Читать-то читал, да мало что понимал. Тут учителя другие нужны были.

Ушли налегке, с армейским рюкзаком и термосом-нержавейкой для обедов, полным гречневой каши с курятиной. Пока собирались, пока добирались до станции, Брант ждал вопроса об Илдвайне. Айкен так и не спросил, приедет ли к ним отец. Почему дедушки не хотят переезжать, он сразу понял, согласился, что бросать курочек и свинью жалко.

Станция – одноэтажное здание с куполом и шпилем – потрясла Айкена до глубины души. Пока дожидались электрички, сын все колонны перетрогал, трижды подбегал к питьевому фонтанчику. Смотрел широко открытыми глазами, но попить так и не осмелился. Брант вытянулся в жестком кресле, в ряду за колоннами, и хвалил себя за то, что решился на отъезд. Сейчас, на перроне, ему стало ясно, ясно до боли, каким дичком рос сын. Сам-то Брант был попроще, ему и хуторских забав хватало. А Айкену прямая дорога в городскую жизнь. Расспросы обрушились в электричке. Сын проводил здание вокзала взглядом и затараторил:

– Пап, а почему там на крыше железка торчит? А ты видел, какие фонари? А как в них керосин заливают? А зачем эти белые круглые столбы? Чтоб крыша не падала?

Брант не знал, что отвечать, а если и знал, слов подобрать не мог. Не умел объяснять, и совсем не разбирался в архитектуре. Только сказал, что фонари не от керосина горят, а от электричества, которое не дымит и не пахнет. После этого беспомощно смолк. Выручил его сосед с сиденья напротив. Пожилой неопасный бета начал рассказывать Айкену о железной дороге и станциях, да так интересно, что Брант сам едва не открыл рот.

– Станции от Лисогорска до Ключевых Вод составляют архитектурный ансамбль. Их проектировали и строили оборотни и люди, старались придать каждой станции индивидуальность и сохранить связь и единство. Вы сели на станции Лесная. Видел мозаику внутри?