Табия (СИ)

Он не успевает заметить, как они доходят до пятого этажа и, миновав покои Снейпа, входят в незнакомую комнату. Как только Гарри переступает порог, дверь за его спиной закрывается. По обеим стенам комнаты стоят два высоких стеллажа с провисающими от тяжести колб и бутылочек полками. Похоже на зельеварскую кладовую. Подойдя к правой полке, Риддл водит пальцами по ряду флаконов, что-то отыскивая. Гарри медленно приближается к окну, глядя, как снег на улице закручивается в мелкие спирали от сильного ветра. Странно, но ему почти всё равно, что задумал Риддл. Главное — он здесь, он вернулся и пока ещё жив.

— Итак, ты снова здесь, — говорит Риддл, вторя его мыслям.

Гарри молча поворачивается и видит в его руке подозрительную тонкую склянку с мутной жидкостью внутри.

— Не могу сказать, что я сильно удивлён, — продолжает он, не дождавшись ответа. — Однако было бы интересно узнать, как Северусу удалось привести тебя сюда. — Гарри продолжает молчать, понимая, что Риддл сейчас на самом деле сосредоточен вовсе не на этом. — Недавно в моей коллекции появился один любопытный состав, — он приподнимает склянку и бросает на неё короткий взгляд.

— Дайте-ка угадаю, — мрачно улыбается Гарри. — Пыточное зелье?

— Зачем же так просто? — По телу проходит лёгкая дрожь, когда Риддл медленно подходит ближе: от него веет чем-то очень сильным, почти электрическим. — Кое-что куда более занятное.

Гарри не может смотреть ему в глаза, поэтому пялится на тонкую склянку. Когда Риддл останавливается и красноречиво замолкает, он, не думая, выхватывает её из его руки и опрокидывает содержимое в рот, поморщившись от горечи. Как ни странно, но страха больше не осталось, как не осталось и волнения. Единственная бестолковая мысль, вяло крутящаяся в опустевшей голове, нашёптывает о том, что он уже слишком привык принимать сомнительные зелья из рук Лорда, чтобы задавать лишние вопросы.

Опустошённую склянку он выбрасывает в холодный камин, и та жалобно звякает, разлетаясь на осколки. Риддл удовлетворённо кивает, и на его губах расцветает обычная спокойная полуулыбка.

— Состав начинает действовать не сразу, — поясняет он, видя, как Гарри хмурится, пытаясь поймать хоть какие-то ощущения. — Так что у меня ещё есть время, чтобы кое-что объяснить. Вообще-то зелье довольно бестолково, можно сказать, оно получилось у Северуса случайно. На нескольких людей, которые его пили, оно действовало весьма интересным образом. Чем-то даже оно похоже на зеркало Еиналеж, однако заставляет подсознание раскрыться намного глубже. Видишь ли, люди часто любят обманывать сами себя, не желая признаваться в самых сокровенных желаниях и мечтах. Они боятся принять собственное Я таким, какое есть. Строят из себя благородных, чистых в помыслах, героев… И никак не могут понять, что от себя невозможно убежать. Скажи, Гарри, зачем ты вернулся?

— Потому что я хотел, — отвечает Гарри с вызовом.

— Но для чего?

— Не знаю. Я просто хотел.

— Это хорошо, потому что совсем скоро зелье покажет тебе, куда именно ты желал вернуться и что хотел здесь получить, — Риддл пятится, отходя на несколько шагов.

— Зачем вам знать, что именно побудило меня вернуться? — спрашивает Гарри, внимательно следя за ним.

— О нет, я вовсе не хочу этого знать. Я хочу, чтобы это узнал ты. А я пронаблюдаю, — он садится в кресло напротив и кладёт ногу на ногу, не сводя с Гарри пристального взгляда. — Должен предупредить, может быть очень больно.

— Может?

— Зелье имеет одну особенность. Те, кто был искренен с собой, просто пили его, видели собственную изнанку и легко с этим соглашались. Но те, кто пытался что-то скрыть от себя, мучались часами, не желая этого принять. Конфликт разума с подсознанием был для них очень болезненным. И боль будет продолжаться до тех пор, пока ты не поверишь в то, что увидишь.

Гарри хочет спросить, как вообще можно доверять такому зелью, но застывает, не успев сказать ни слова. Желудок обдаёт жаром. По телу проходит одна судорога, потом другая. Он сгибается пополам, отчаянно хватая пересохшим ртом воздух.

— Не сопротивляйся ему, — говорит Риддл мягко, с интересом наблюдая за происходящим.

У Гарри слабеют ноги, и он падает на пол, едва успев подставить ладони. Пол перед глазами плывёт, повсюду мелькают чёрно-серые точки. Он часто моргает, когда картинка теряет чёткость, и понимает, что видит уже не только мрачную кладовую. Сквозь тёмный пол и стены проступает ещё что-то, какое-то вполне конкретное изображение. Чьё-то лицо и глаза… Гарри словно погружается в сон, когда какие-то непонятные вещи ты уже знаешь наверняка. Откуда-то появляется паническое чувство, что он не должен дать этой картинке обрести чёткость, не должен впустить в сознание эти мысли. «Нет!» — мысленно кричит он, мотая головой, но тут же всё тело пронзает стрела острой боли. Дрожащие руки подводят, и он заваливается на бок, смаргивая выступившие слёзы.

Непонятные ощущения крадутся по телу, отвоёвывая его клеточку за клеточкой. Их много, они путаны, они страшны, они прекрасны. Гарри зажмуривается, стараясь прогнать их прочь, но боль от этого только усиливается. Он вскрикивает, выгибается дугой и ловит ещё одну жуткую судорогу. Руки на его животе и груди, голоса, перед глазами мелькают обрывки воспоминаний, на губах появляется привкус дождя. Гарри дёргается, чтобы освободиться от морока, но боль зудит уже в кончиках пальцев. В ушах звенят настолько тихие слова, что не разобрать. Он на секунду замирает, чтобы прислушаться, и боль понемногу отступает. Но когда он понимает, что именно звучит в его голове, кричит уже в голос, отчаянно зажимая уши руками. И слепнет от боли.

Он сражается с собой бесконечно долго. Ему едва удаётся балансировать на тонкой грани, удерживая крики подсознания на безопасном расстоянии и в то же время стараясь перетерпеть вспышки боли. Но вскоре натиск собственных мыслей становится настойчивее, а боль — сильнее. Гарри понимает, что проигрывает в этой неравной битве. Он плачет скорее от отчаяния, чем от муки. Он не хочет видеть этого, не хочет верить тому, что это правда. Но боль постепенно подавляет сопротивление. Он знает, что вынужден смириться, вынужден увидеть и поверить. Жуткие мысли заполняют всю голову, они пугают, потому что теперь Гарри уверен, что они точно принадлежат ему. Они надвигаются с такой неотвратимостью, что он уже не видит смысла и дальше противиться.

С жалким смирением, отвратительным ему самому, он перестаёт дёргаться, закрывает глаза и глубоко вздыхает. Боль насовсем покидает его так же стремительно, как и накрыла. По внутренней стороне век плывут картинки, страшные, омерзительные, прекрасные, притягательные. До них хочется дотронуться, очутиться там, и он против воли тянет руку в пустоту. Уши затопляет голос, его собственный голос. Гарри прислушивается к тому, что он говорит, и уже не чувствует ни век, под которыми жжёт, ни лица, которое разделили на три части две мокрые дорожки, скользящие из уголков глаз, от болезненной, дерзкой правдивости этих слов. Он слушает, изредка вздрагивая, уже не пытаясь ничего отрицать. Собственный голос внятно и спокойно рассказывает всё о его чувствах, мыслях, желаниях, обрушивая мученическую правду, о которой он боялся даже думать. Не перестающие плыть картинки делают понимание цельным и завершённым. Гарри чувствует себя таким беспомощно обнажённым перед собой, каким никогда не был. Словно его разум вывернулся наизнанку, оголяя то, что он так долго прятал за его пределами.