Часть истории (СИ)

— Я тоже не хочу спать, — тихо пробормотал он наконец. — Я понаблюдаю за тобой, если ты не против.

Гриндевальд безразлично пожал плечами и, больше не обращая на него внимания, подошёл к большому письменному столу. Один за другим он открывал бесчисленные ящики, доставал и вываливал на столешницу горы баночек с краской, десятки кистей различных форм и размеров, бумагу, остро заточенные карандаши, новые перья и ещё закупоренные бутыльки с чернилами. Гарри, устроившись в самом углу кровати и прижав ноги к груди, положил голову на колени так, чтобы было удобно за ним наблюдать.

Сначала Геллерт, склонившись над разбросанными на столе пергаментами, рисовал эскиз, усердно вырисовывая каждую деталь. Он был так увлечён, что не замечал ничего вокруг: ни того, что сидел, по мнению Гарри, в совсем неудобной позе, ни того, что упавшие на глаза волосы почти полностью загораживали обзор, ни забившего крыльями и настойчиво требовавшего к себе внимания Блэкфайра. Гарри приятно удивила подобная увлечённость, хотя он прекрасно понимал, что Геллерт способен и не на такое, но сил на то, чтобы вслух выразить своё удивление, у него не осталось. Мысли от Гриндевальда постоянно возвращались к Дарам Смерти, Певереллам, Гонтам и Дамблдору, но были вялыми, несущественными и вскоре вновь обращались к занятому своим делом Геллерту.

Время, играя с Гарри и его восприятием, текло непонятно, ощущения обманывали Поттера, и он не знал, сколько уже прошло, — час или полночи, потому что оба варианта были вполне реальны, — когда Гриндевальд, отодвинув стул, поднялся на ноги, прихватив с собой один из пергаментов с наиболее удачным наброском. Взмах палочки (снова в голове Гарри мелькнула мысль, правда ли то была именно бузинная палочка?) заставил все кисти и краски немедленно взмыть вверх и, выстроившись в некое подобие лестницы, проплыть по воздуху вслед за ним. Взобравшись на стремянку, что сильно позабавило Гарри, Геллерт долго и придирчиво выбирал кисть, проверяя чуть ли не каждую ворсинку.

Гарри улёгся на спину, чтобы лучше видеть, что происходит.

Выбрав, наконец, одну из самых больших кистей, Геллерт откупорил баночку с краской и принялся за дело — стал красить потолок. Гарри честно пытался наблюдать за процессом, но спустя несколько минут, так и не увидев каких-либо изменений, начал рассматривать самого Геллерта. Тот стоял, вытянутый и напряжённый, словно струна (очередная безумная мысль, что Гриндевальд умеет, должно быть, всё, в том числе играть на каком-нибудь замысловатом музыкальном инструменте, промелькнула в голове, но быстро растворилась в потоке других странных идей), прогнувшись в спине и задрав голову к потолку. Гарри отчётливо видел пролёгшую на его лбу глубокую вертикальную морщину, поджатые тонкие губы и напряжённые мышцы рук и, что уж скрывать от самого себя, не мог отвести взгляда. Ему нравилось это зрелище, нравились стайки переменчивых мыслей, круживших в голове, словно маленькие тропические птицы, нравилось лежать среди подушек, пропахших парфюмом Гриндевальда. И в тот момент ему казалось, что было бы здорово, если бы это мгновение длилось вечно.

— Почему ты рисуешь кистями? Ты же волшебник. Я имею в виду, ты же просто можешь взмахнуть палочкой — и вуаля, готовый рисунок во весь потолок, — произнёс он до того неожиданно, что сам удивился своим словам. Глупым мыслям, видимо, надоело оставаться лишь в голове, а его расслабленное состояние, в котором он мало что соображал, не могло помешать им вырваться наружу.

Геллерт, отвлёкшись от рисования, недоумённо посмотрел на него сверху вниз. Убрав изо рта кисть, которую держал зубами (их было слишком много, а рук всего две — явно недостаточно), он облизал губы и в тон Поттеру ответил:

— Почему ты ходишь по земле? Ты же волшебник. Я имею в виду, ты же просто можешь взмахнуть палочкой и левитировать себя на ходу или, например, постоянно летать на метле.

Снова вставив кисть между зубов и задрав голову к потолку, он отвернулся, не дожидаясь ответа. Ну, в принципе, нечего было ожидать — вопрос явно был риторическим. И всё-таки он заставил Гарри задуматься. Действительно, почему нет? Зачем все эти сложности? Люди слишком любят усложнять себе жизнь, тем самым привнося в неё капельку разнообразия, страсти и веселья. И страданий, да. Целое море.

Время тянулось медленно, как патока или расплавленная карамель. Гарри следил за монотонными, точными и изящными движениями рук Геллерта, за тем, как стремянка, повинуясь одному лишь его желанию, двигалась по всей комнате, ловко огибая другие предметы, а бесчисленные баночки и кисти, словно стая фанаток, повсюду преследовали его, постоянно находясь за его спиной. Гарри клонило в сон, глаза буквально закрывались, но в голове билась отчаянная мысль, что он хочет увидеть результат, причём увидеть в тот самый миг, когда Гриндевальд, нанеся финальный штрих, слезет со стремянки, поэтому он упорно боролся с практически неодолимым желанием провалиться в сон.

Наконец, спустя несколько часов кропотливой работы Геллерта и жалких, но упорных и более-менее сработавших попыток Гарри не уснуть, когда уже первые лучи поднимавшегося из-за горизонта солнца стеснительно заглядывали в комнату, окрашивая её в тёплый оттенок тёмно-коричневого, Геллерт спустился на пол и потянулся, словно кот, прогнувшись в спине. Гарри, лежавший до этого с закрытыми глазами, чутко уловил шум и распахнул глаза, резко сев.

— Как тебе? — заметив, что он задрал голову кверху и во все глаза таращится на потолок, самодовольно поинтересовался Гриндевальд, прекрасно осознавая, что рисунок был великолепен.

И он действительно был. Гарри казалось, что он где-то уже видел подобное — то могло быть воспоминание из детства или что-то из его юности, или, может быть, давно позабытый сказочный сон. Потолок остался чёрным, не изменив общему стилю, в котором был выдержан весь интерьер, но вот роспись на нём светилась молочно-белым с перламутровыми переливами оттенков всех цветов радуги: здесь был и нежно-розовый, и бледно-голубой, и сиреневый, а ещё — кремово-жёлтый и мятно-зелёный. Россыпь нарисованных звёзд переливалась и блестела, отчётливо просматривались созвездия — из тех, что запомнились ему с уроков Астрономии, Гарри смог разглядеть Большую и Малую Медведиц, Дракона, Лебедя и Большого Пса с ярко выделявшимся среди прочих звёзд созвездия Сириусом. Ниже было нарисовано лесное озеро с неверно отражавшимися на водной ряби созвездиями, которое окружали голые ветви деревьев, переплетавшиеся между собой и образовывавшие затейливое кружево узора. А у озера, чуть склонив голову и прижав уши, искоса поглядывая на Гарри и переминаясь с ноги на ногу, стоял молодой олень: на его крупе отчётливо виднелись светлые пятна, копыта серебрились, а рога казались сродни ветвям деревьев — такие же ветвистые и великолепно-красивые.

— Это просто… — выдохнул Гарри, полностью утратив дар речи, — невероятно. Я никогда не видел ничего подобного.

Геллерт, самодовольно улыбнувшись, вскарабкался на кровать, улёгшись рядом с Поттером, который по-прежнему продолжал с восхищением рассматривать роспись. Он вглядывался в каждый миллиметр, и каждый миллиметр открывал ему новую мельчайшую, но оттого ещё более невероятную деталь, будь то маленький светлячок, пара последних листьев, слетевших с дерева, или тусклая дорожка лунного света, опустившаяся куда-то в гущу ветвей. Тихо рассмеявшись, явно довольный впечатлением, которое на Гарри произвёл рисунок, Геллерт мягко потянул его за руку, заставляя улечься себе на грудь.

— Давай, продолжишь восхищаться завтра.

Тот действительно был восхищён, поэтому даже не обратил никакого внимания на самодовольство Гриндевальда.

— Завтра уже наступило, — отмахнулся он, продолжая искоса рассматривать узор, который образовывали оленьи рога.

— Когда поспим немного. И не говори, что не хочешь, — прервал его Геллерт, хотя он ещё даже рот не успел раскрыть. — Ты уже спал, я видел — наблюдал за тобой время от времени.

— Неправда, я не спал, — заметив, что Геллерт, выгнув бровь, иронично смотрит на него, Гарри поспешил добавить: — Я просто лежал с закрытыми глазами и думал.