Офицер и джентльмен (СИ)

— Не шевелись, — Герин снимал губами соленые капли с его лица, — я не сделаю тебе ничего плохого, — горячая ладонь слегка сжала живот Эштона, скользнула в пах, на мгновение прикоснулась к напряженному члену. — Нравится, да? Ты такой красивый. И уже готовый…

Эштон почувствовал жар стыда, заливающий его: “уже готовый”… Он готов раздвинуть ноги после того, как его отодрали всем на потеху, а теперь унижают, заставляя принимать ласки в такой позе, неподвижно. Как есть “франкширская шлюха”, его так часто называли этими словами, что ему уже кажется, это постыдно — быть франкширцем. Он посмотрел прямо в лицо бывшему любовнику и увидел, что глаза Герина были совершенно стеклянными, зрачки на пол-радужки, знакомый вид, вряд ли он был вообще здесь, с Эштоном, возможно, он так бережно гладил и целовал розового слона в своем сознании.

Но Эштон все равно тянулся к этому иллюзорному теплу, к ложной нежности, и стыд его прошел: стыдиться было не перед кем, кроме самого себя, а про себя он знал совершенно все. Герин снова покрывал его тело быстрыми поцелуями и легкими касаниями, от него пахло хорошим табаком, свежим парфюмом и немножко коньяком, а Эштон ежился и чувствовал, как чувственно стягивается его кожа, покрываясь мурашками: было так хорошо…

Ласки внезапно закончились, и он почувствовал себя заброшенным, скосил глаза, следя за любовником: куда тот ушел? Оказывается, Герин обнаружил патефон и ставил пластинку.

“Ах, мой милый Августин”, — заиграла пошлая дойстанская мелодия, Герин поморщился, перевел иглу, и дьявольская машинка взвыла дурным голосом: “Беленская лазуууурь!”

Эштон сжался, все так же не меняя позы, руки на затылке, ноги на ширине плеч: он знал наизусть этот заезженный репертуар, сколько раз его трахали под одни и те же безвкусные мелодии… Патефон зашелся хрипом и визгом — Герин придавил его крышкой и подошел к Эштону, потянул за руки, заставляя терять равновесие, резко крутанул, роняя спиной на кровать.

— Согни ноги и разведи колени, руки в стороны, не двигайся.

Эштон послушно принял требуемую позу, лежал перед офицером в черной форме карателя открытый и уязвимый. И тот склонился над ним, целовал шрамы, покусывал нежную кожу на внутренней стороне бедер и в паху, поцелуи-укусы становились все более жесткими, жалящими. Ноги дрожали, его всего колотило в отчаянном стремлении сохранить неподвижность, не начать стонать и непристойно извиваться.

Герин слегка улыбнулся, окидывая его взглядом, отошел к столику за маслом и презервативом. Эштон тяжело дышал, без Герина снова стало холодно, по телу прошел озноб, но тот скоро вернулся и принялся ласкать его изнутри скользкими пальцами — научился за этот год — и невозможно было поверить, что он так старается ради шлюхи… И Эштон снова отдался сладкой иллюзии того, что он с любимым и ничего, ничего не было. Герин подхватил его под поясницу, заставляя выгнуться, вошел в его тело, склонился, упираясь одной рукой и внимательно заглядывая в лицо. “Не шевелись”, — прошептал он, и Эштон стонал и всхлипывал, выгибаясь, не смея менять позы, ему отчаянно хотелось прикоснуться к Герину, но нельзя было ослушаться, иначе иллюзия развеется, Герин отпустит его и уйдет, а кошмар, кошмар его жизни останется. Скоро так и будет, подумал он, отчаяние подступило к горлу и вырвалось с криком, его тело забилось в судороге, и было в этом столько же удовольствия, сколько безнадежности: сейчас все кончится, ведь Герин тоже застонал, кончая.

Он вытянулся на кровати, зажмурился, ожидая приказа убираться или пинка, но Герин лег рядом с ним, погладил по голове, позвал: “Эштон”.

И Эштон задохнулся, живот скрутило, словно его кишки намотало на кол: Герин узнал его, развлекался зрелищем его порки, а потом смотрел, как он унижается за кусочек ласки. Эштон свернулся в комок, подвывая от боли, он перешел свой предел.

— Ты чего? — Герин положил руку ему на плечо, пытаясь развернуть. — Что случилось, Эштон? Ты… ты что, не узнал меня?

— Нет, — прошептал Эштон, то что Герин был в твердом уме, несмотря на наркотики, делало все только хуже, — нет.

— А я тебя сразу узнал, — грустно улыбнулся Герин. — Как только подошел. До этого не видел.

— Не видел? — Эштон развернулся, заглядывая ему в лицо. Боль медленно отступала.

— Не видел. Я никогда не смотрю на такие вещи. Хорошо, что сегодня взглянул.

Герин снова погладил Эштона по голове, принес влажные полотенца, вытираясь одним по пути и роняя его на пол. Склонился над замершим на кровати Эштоном, стирая следы страсти с его живота и бедер. Эштон был такой красивый, когда лежал так тихо и покорно, глядя на него широко распахнутыми глазами. Не удержавшись, Герин наклонился и поцеловал его полувозбужденный еще после оргазма член, так соблазнительно устроившийся на золотистом животе.

— Раньше вас от этого тошнило… — едва слышно произнес Эштон.

“Теперь меня от себя тошнит”, — подумал Герин, но ничего не сказал.

========== Часть двенадцать бис: Интермедия в безголосой фуге ==========

Герин, наконец, снял с себя форму, аккуратно сложил ее на кресле и вытащил пистолет из кобуры.

Эштон невольно замер, глядя, как он жадно пьет прямо из кувшина, тонкие струйки стекают по шее и извиваются по рельефу груди. Герин держит оружие в опущенной руке, подходит к кровати, протягивает воду ему… Не то чтобы Эштон боялся быть застреленным… хотя нет, боялся, сейчас боялся, хотя совсем недавно ему было все равно — желанное облегчение. Герин, такой неожиданно ласковый, но все же под наркотиками, не знаешь, что от него ожидать.

Он взял предложенную воду, пил, кося взглядом, а Герин прятал пистолет под подушкой.

— Иди сюда, — его перехватили поперек живота, прижали спиной к горячему телу, зашептали в затылок: — Я больше никогда не сделаю тебе ничего плохого, перестань меня бояться.

— Я не боюсь, — сказал Эштон, заставляя себя расслабиться. — Не боюсь.

Герин щекотно фыркнул, натянул на них одеяло, властно запустил ему руку в пах и через несколько секунд задышал ровно и тихо, как человек, которого никогда не мучают ни кошмары, ни совесть.

А Эштон долго лежал без сна, он вспоминал их прошлую ночь, тогда его тоже избили и отымели, а потом вот так же обнимали, все повторяется. Может, повторится и то утро, полное молчания, а потом холодное прощание? Я не буду молчать, подумал он, я попрошу его забрать меня отсюда. Пусть выкинет на улицу, я ничего больше не буду просить, проберусь сам к границе, только бы вырваться. Глаза слипались, страшнее всего было заснуть и обнаружить, проснувшись, что Герина нет — уже ушел, или никогда и не было.

Герину было тяжело и жарко с утра, он сбросил одеяло, ему снилось танго, бесконечно повторяющиеся три такта. Эштон в очередной раз беспокойно заворочался на нем, он опять полупроснулся и нащупал ребристую рукоять под подушкой. За окном было уже светло, надо вставать. Он захватил волосы любовника, уткнувшегося ему носом в бок, представил, как здорово было бы сунуть его лицом себе в промежность прямо сейчас, еще сонного, а потом осторожно высвободился.

При свете дня Эштон выглядел особенно замученным: с тенями под глазами, обметанными искусанными губами, весь в синяках, старых шрамах и ожогах. Герин вздохнул: лицезрение синей задницы убило утренний стояк напрочь. Он ушел умываться, а когда вернулся, Эштон еще спал, свернувшись в комок и обхватив руками живот, точно в той же позе, как во время своей вчерашней истерики. Герин присел рядом, сложил ладонь чашечкой и накрыл ею так привлекательно выглядывающие яйца. Теплая нежная кожа под его пальцами, Герин на секунду опустил веки, наслаждаясь ощущением присутствия, словно призрачная вуаль, отделяющая его от мира, истаяла от этого тепла.

Золото, обнаженный Эштон словно светился изнутри золотом, раньше он этого не видел, когда тот домогался его, но вспоминая ту ночь, когда сам взял бывшего начальника, он вспоминал и сияние его тела, темный мед волос, янтарный свет глаз. И это оказалось вовсе не ловушкой памяти, Эштон и правда был таким, он светился даже сквозь грязь побоев и унижений, которую на нем оставили своими лапами подобные ему, Герину.