Часть истории (СИ)

========== Глава 25. Что скрывается за «но» ==========

— Я думал, ты благоразумнее! Думал, ты на моей стороне! — бушевал Альбус. — И мне было очень обидно обнаружить утром…

— Утром? — Геллерт усмехнулся, предприняв попытку разрядить обстановку, но Дамблдор лишь раздражённо передёрнул плечами и закатил глаза, мол, не придирайся к словам и больше не смей ничего говорить о том, сколько я сплю, что заставило Гарри, пристыженного и до этого лишь переводившего взгляды с одного на другого, прыснуть.

— …что вы бросили меня одного, оставив в качестве своего оправдания жалкий клочок бумаги. «Уехали в Гаагу. Целуем, любим, скучаем, не злись», — зачитывал Ал скомканный за день переживаний листок. — Серьёзно? Это должно было меня успокоить? «Не злись»? Да пошёл ты к чёрту, Лер! Совершенно никакого чувства такта!

Гарри чувствовал вину и раскаяние, но ещё сильнее хотелось провалиться под землю от жгучего стыда. Ему хотелось обнять Альбуса, успокоить, сказать, что всё было хорошо, спрятать лицо у шеи и тихо-тихо извиниться, но он не рискнул, потому как даже Гриндевальд опасался лишний раз пошевелиться. В одно мгновение тёплый, мягкий и ласковый Ал, его, их Ал, превратился в разочарованного, пышущего негодованием профессора Дамблдора, который будто бы спрашивал: «Как ты мог так поступить, Гарри?» И не было привычного тёплого сияния во взгляде и такого раздражающего, но добродушного «мой мальчик», и чёрт, это действительно было жестоко. Потом Альбус, конечно, смилостивился, тяжко вздохнул и, устало опустившись в кресло, протёр глаза, долго молчал, после чего сказал, что их обоих надо было бы хорошенько наказать.

— Выпороть так, — горькая усмешка, — что неделю ровно сидеть не сможете.

Лер, изо всех сил стараясь скрыть воодушевление, согласно закивал, подтверждая, что уж он-то точно был виноват и готов понести такое жестокое, но справедливое наказание, за что Дамблдор смерил его суровым взглядом а-ля «ага, сейчас».

Несколько часов кряду Гарри не мог уснуть и ворочался с боку на бок, раскаиваясь из-за того, что заставил Альбуса переживать. Гриндевальд, которого Дамблдор выставил из спальни, завалился в комнату Гарри. Сидел, слава Мерлину, в кресле, что-то читал при свете Люмоса и постоянно ворчал, недовольный тем, что скрип кровати не давал ему сосредоточиться. Его злило то, что Ал просто захлопнул дверь перед его носом, и теперь это мифическое, как он думал до того, наказание становилось явью. Поттер парировал, колко замечая, что всё это, в общем-то, была самого его, Геллерта, вина, и что нечего было огрызаться на него, и вообще, не нравится — никто не держит, дверь не заперта. Гриндевальд замолкал, но лишь на несколько минут, после чего снова начинал недовольно шипеть и бурчать, проклиная весь свет. После пары часов подобного цирка с конями Поттер вылез из кровати и перебрался на подлокотник кресла, локтем толкнув Лера в бок, чтобы подвинулся. Скосив взгляд на жёлтые страницы, он с досадой обнаружил непонятные слова незнакомого языка и закатил глаза, усилием воли заставляя себя не раздражаться. Вечно этот Гриндевальд что-то из себя строил, выпендрёжник! Вежливо, насколько мог, не без доли иронии, конечно, Поттер попросил Гриндевальда рассказать, о чём читал, на что тот пустился в пространственные рассуждения. На неизвестном языке. Не выдержав, Гарри несильно замахнулся и дал Геллерту лёгкий подзатыльник. Надо было видеть его ошеломлённое лицо! Ал бы точно жалел, что в такой момент предпочёл трагично обижаться. Поттер прыснул со смеху. Внезапно и бесконечно жестокая и безжалостная расправа Дамблдора показалась мелочной и не такой уж страшной, и обида Ала — несерьёзной и временной, в самом деле, это же Ал, он не мог долго злиться, и неловкость и скованность этого дня и всех предыдущих — ушедшими в прошлое и теперь совсем незначительными.

Геллерт не остался в долгу — Гарри получил по руке, да так, что та потом горела, словно её пожирало Адское пламя. Это могло бы продолжаться бесконечно, но Альбус был прав: он, Гарри, был разумнее и спокойнее Гриндевальда. Сна не было теперь ни в одном глазу, вместо этого жутко хотелось поговорить, обсудить что-нибудь. И раз уж других собеседников, помимо язвительного, колючего, холодного и острого на язык Геллерта Гриндевальда, не было… но всё, в сущности, оказалось не так и скверно, как могло бы показаться на первый взгляд. Они обсуждали конференцию, Гаагу, Альбуса. Геллерт пустился в рассуждения об архитектуре и искусстве, о гармонии света и тени, идеальных очертаниях и идеалах в целом. Гарри мало что понимал, но был заворожен и очарован его горячностью и увлечённостью и слушал внимательно, стараясь не упустить ни слова и то и дело ловя себя на желании хоть немного продлить эту ночь. Они спорили по поводу тех мифических — и не совсем — войн. В глубине души Гарри знал, что не должен был менять историю, как бы ему того ни хотелось, не должен был даже пытаться, но всё это было так неправильно! Он твердил о гуманизме, Гриндевальд — о чести и сохранности семьи, но недоговаривал. Гарри знал, он же не был идиотом, честное слово. Он знал и пытался вывести Геллерта на чистую воду, распаляя его, но тот был слишком сдержан, слишком холоден и слишком верен себе и своим идеалам. Хоть они и спорили, голос ни разу не был повышен ни одним из них. Яростно, сбивчиво, сердито, возможно, временами злобно, но тихо — чтобы не разбудить Ала. Под утро выдохлись оба, но спор прервал всё же Гриндевальд, оставив без ответа одну из реплик Поттера. Гарри удовлетворённо ухмыльнулся, считая это своей победой, причём далеко не маленькой, и, довольный, утомлённо прислонился к плечу Геллерта. Они молчали, каждый думая о своём. Гарри вспомнилась фраза Геллерта, сказанная в упрёк и, по идее, не содержавшая в себе ничего серьёзного: «А ты дерзкий. Главное — с Алом мягкий и покорный, а со мной — вредный и языкастый». Он задумчиво потёр лоб. А ведь действительно, Дамблдор делал его мягким и добросердечным, каким был и сам, Гриндевальд же возвращал его в реальность, заставляя бороться и отстаивать себя. Это было так странно, но в то же время ощущалось дьявольски правильно.

Ал пришёл с восходом солнца, что было просто поразительно, учитывая, что его никто не будил. Сонный, растрёпанный и прилично помятый, он выглядел до ужаса мило и в то же время сурово. Окинув их на мгновение смягчившимся жалостливым взглядом, Дамблдор взмахнул палочкой, заставляя пару вёдер, ящик бутылок моющего средства и кучу тряпок материализоваться в центре спальни. С трудом сдерживая зевоту, он тихо заговорил:

— В общем, воду знаете, как достать, задача — убрать весь дом, лично прослежу и потом проверю.

Геллерт начал было спорить и пытаться умилостивить Альбуса шоколадным мороженым с шоколадной же крошкой, но безуспешно.

— А потом, — продолжил Дамблдор, но не сдержался и зевнул, — то же самое с домом Батильды. А потом, — Гарри мысленно проклинал Гриндевальда за дурацкие идеи и себя за наивность, — будете развлекать близнецов. Вероятно, за один день не управитесь.

Заметив, как брови Геллерта изогнулись в удивлении, Альбус коварно усмехнулся.

— Без магии, естественно, дорогой.

Развернувшись в проёме, он помедлил.

— И Лер, — бросил Альбус через плечо, — я хочу мороженое. Шоколадное, как ты и говорил.

И он ушёл спать, на прощание помахав рукой и премило улыбнувшись, оставив Гриндевальда кипеть от злости, а Гарри… ну, в принципе, тоже кипеть от злости, только вот его злость была направлена на Геллерта.

— Геллерт, — улыбнувшись, тихо позвал Поттер.

— Гарри, — так же убийственно вежливо отозвался тот.

— По окончании это ведро окажется у тебя на голове.

Гриндевальд усмехнулся и, подойдя и склонившись к уху Поттера, горячо прошептал:

— А другое — у тебя.

Ручная уборка шла медленно, но если Гарри к ней в некоторой степени всё же привык, то Гриндевальд определённо ни разу в жизни даже тряпку в руках не держал. Гарри ехидно обзывал его белоручкой, за что не раз получал мокрой тряпкой то по пояснице, то по рукам. К тому времени, как проснулся Ал, была убрана, дай Мерлин, только половина дома, да и та — лишь часть жилой его части, которая, в общем-то, была не так уж и захламлена. С Дамблдором, теперь уже окончательно проснувшимся, бодрым и полным сил, чего нельзя было сказать о Гарри (ночь без сна сделала своё дело, хотя Гриндевальд выглядел как всегда безразличным и холодным, будто сон ему вовсе и не был нужен), работа пошла быстрее, потому как он пресекал все ненужные споры и разговоры. Кажется, он даже наслаждался всем этим действом, раскинувшись в кресле, поедая всё-таки где-то взятое Геллертом мороженое и лениво наблюдая за стоявшими на стремянках любовниками. Шальная мысль, что это, пожалуй, было для Ала чем-то похожим на ток-шоу, так любимые тётей Петунией, только вживую, заставила Гарри рассмеяться и тем самым привлечь к себе внимание. Но мало того, что Альбус наблюдал, так он ещё и командовал, и придирался, оценивая их работу, и то и дело гонял из одной комнаты в другую. Лер постоянно бурчал, что не нанимался работать домовиком и вообще ожидал, что хоть в этом доме найдёт тепло и уют, а не хладнокровную эксплуатацию. Ал смеялся и «подбадривал», обещая, что в его собственном доме всё будет совсем по-другому.