Заместитель (ЛП)

Всё за один раз?! А что мы будем делать завтра?!

А-а-а, кажется, понимаю…

========== "18" ==========

14 июля 2003 года

Последний месяц прошел совершенно непримечательно. Его можно описать двумя словами: чтение и рисование.

Не очень-то веселые каникулы для двадцатилетнего парня, но я пока не способен на большее, да и делать тут особо нечего. Правда. Конрад рано утром уезжает в свой офис (клянусь, этот человек страдает, когда слышит слово «каникулы»), по дороге забрасывая меня к мастеру Остерманну в студию, и мне приходится сидеть там, пытаясь реабилитироваться после большого скандала, который он мне устроил, когда я вернулся из Рима.

Я – лентяй (почему все так любят использовать это слово применительно ко мне?), и нет никаких оправданий тому, что я бездельничал после аукциона. Его не волнует. 2. Если нашелся один идиот, заплативший много денег за мои работы, найдется и второй (?) 3. Кто-нибудь должен поддерживать его в старости, поэтому отныне он – мой менеджер (????), и мы делим прибыль пополам (это не чересчур?). 4. Д'Аннунцио звонил ему и сказал, что я впустую растрачиваю свой талант. Ему следует быть со мной строже. 5. Искусство — это на десять процентов вдохновение, а на девяносто — труд, и он больше не будет тратить свое драгоценное время, пытаясь объяснить очевидные вещи строптивому (именно так!) сопляку вроде меня. 6. Сядь. Работай. Молчи.

Хайндрику эта лекция показалась очень забавной, и он просто светился от удовольствия. Ну погоди, я скажу здешним дамам, что они могут использовать тебя, как модель. Ой, извини, краска капнула на твои драгоценные итальянские туфли. Когда стряхиваешь кисть, иногда летят брызги… Так что, пожалуйста, не стой слишком близко ко мне.

— Дерьмо! Гунтрам! – слишком громко воскликнул он.

Да ладно, это всего лишь ботинок.

— Извини.

— Это что, девчонка фон Кляйста?! Погоди, вот герцог увидит. Ты ходишь по краю пропасти, парень, — сказал он, как следует рассмотрев наброски, над которыми я работал на прошлой неделе дома.

— Наконец-то вышло что-то путное, — ответил я, уже погрузившись в свой собственный мир. – У нее правильные черты лица, почти как у Мадонны — той, которая Дева, а не поп-звезда.

— Но ведет она себя как поп-звезда, а не как Дева. Ты хоть понимаешь, что сильно рискуешь?

— Я обещал не разговаривать с ней. На рисование запретов не было. У нее хорошее лицо. А что мне, по-твоему, делать? Рисовать тебя в форме моряка? Если Конраду не нравится, пусть притворится, что не заметил — как я поступаю в его случае. Сделаю ей светлые волосы. Подвинься вправо, ты загораживаешь свет.

Он послушался и отошел, встревожено глядя на меня. Парень, это не твоя забота. Мне нравится ее изящная фигура и тонкие руки, и она будет хорошо смотреться, сидя за столом и подперев подбородок одной рукой.

Сейчас я работаю над ее портретом. Не знаю, что потом с ним сделаю, но писать ее очень приятно. Но вряд ли я его где-нибудь повешу. Я начал еще два холста. Один — пейзаж окрестностей, который пойдет в мусор, потому что выглядит ужасно. Второй – натюрморт со стеклянной вазой и фруктами; я начал его, чтобы потренироваться писать прозрачные предметы. Тоже кандидат в мусорку. Я никогда не стану профессионалом, потому что не хочу писать то, что мне неинтересно и никак не трогает душу. Представьте: ко мне обратятся с заказом написать портрет, а я отвечу: «Извините, вас скучно рисовать».

Мне нужно вырваться на свободу и начать смотреть по сторонам, иначе придется рисовать горничных, и Фридрих убьет меня за приставанье к персоналу.

Не могу больше так. Взаперти. Время выйти наружу. Я не могу больше обходиться старыми набросками.

Пора подготовить поле битвы. Думаю, пейзаж подойдет. Возможно, мне стоит добавить туда деревенских девушек… несколько уток и телят.

20 июля

— Здравствуй, Maus. Хорошо провел день? – весело спросил Конрад, вернувшись с работы прошлым вечером. Он остановился на пороге моей студии. Хорошо, посмотрим, смогу ли я загнать добычу в силки.

Я нарочно торопливо прикрыл мольберт тряпкой, подошел к Конраду и, встав на цыпочки, поцеловал его. Он пылко ответил, прижав меня к себе, и на какую-то долю секунды моя решимость пошатнулась. Я высвободился из его объятий и игриво улыбнулся.

— Ты сегодня в хорошем настроении, котенок, — заметил он.

— Да. Пойдем ужинать?

— Через полчаса. Что делаешь?

— Да так, ничего особенного. Почти закончил одну вещь. Ты был прав тогда, в Риме. — Будем следовать армейскому принципу: облажался – переведи стрелки на другого. Хайндрик, спасибо за неоценимый урок. — Я должен рисовать так, как считаю нужным, и если людям не нравится, это их проблема. Не моя, — я сладко улыбнулся.

— Можно взглянуть?

— Оно еще не закончено.

Молодец, милый. Идешь прямо в расставленные сети.

— Гунтрам, я просто посмотрю. Критиковать не буду.

Любопытство сгубило кошку. И банкира.

— Ладно. Но не жди ничего особенного. Это просто пейзаж окрестностей. Я работал над ним всю неделю, — сказал я, открывая картину.

Знакомьтесь — мой Новый Стиль. Да здравствует китч! Две горы, одно озеро, сверкающее серебряной краской, три девушки, одетые как Хайди* (не переборщил ли я с аллюзией на три грации?), две утки из Аргентины (местные отказались позировать) и молодая рыжая тёлка, глядящая на зрителя… У нее такие задумчивые глаза!

Я замер, в экстазе глядя на картину. Конрад взглянул на нее, в глазах мелькнул ужас, но он быстро справился с шоком. Быстро, но не достаточно быстро, притворщик.

— Тебе нравится? Узнаешь озеро неподалеку? Оно выглядело таким мирным, что я не мог его не нарисовать. Это вещь отличается от всего, что я делал до этого, — гордо сказал я.

— Отличается. Без сомненья, — пробормотал он, не отрывая глаз от картины. Да уж, эти розовые и красные деревья на заднем плане могут загипнотизировать кого угодно. Конрад медленно вздохнул и уставился в глаза коровы.

— Ты был абсолютно прав. Мне надо освободиться от условностей и рисовать так, как я чувствую. В мире и так хватает уныния, зачем его умножать…

Теперь Конрад посмотрел в глаза мне, пытаясь уловить тень неискренности. Я с честью выдержал его взгляд (школа Горана), улыбаясь, как идиот.

— Обычно ты более осторожен со светом, — проговорил он.

— Тебе не нравится? – я сделал жалобные глаза. — Думаю, я наконец нашел себя.

Ой, кажется, я перегнул палку; надо срочно спасать ситуацию.

— Может, ты и прав, и это уже чересчур. Я рисовал по памяти, поэтому все выглядит очень ярким.

— Как стоваттная лампочка. Но, в принципе, общей идее соответствует.

— Нет, ты прав. Зарисовки, сделанные наспех, из машины, и не могут быть хорошими, — я вздохнул. – Но с этим сумасшедшим русским на хвосте никуда не вырвешься.

— Гунтрам, ты знаешь, что можешь ездить, куда хочешь.

— Да, но это только хлопоты для Хайндрика и остальных. Лучше не надо.

Сейчас или никогда.

— Ты не можешь тут прятаться всю жизнь. Тебе нужно больше времени проводить вне дома и рисовать, как тогда, когда ты делал эскизы к картине с детьми. Бери с собой Хольгерсена и блокнот.

— Да, хорошо бы. У меня почти не осталось заготовок; если начну работать на натуре, это мне поможет. Я не слишком люблю рисовать фрукты и цветы, — сказал я задумчиво. ОК, Конрад, хватит уже смотреть на эту тёлку. Она не испугается и не убежит!

— Да, давай так и сделаем. Я пришлю к тебе Алексея, и ты скажешь ему, куда тебе хотелось бы отправиться, а он поговорит с Холгерсеном, — распорядился Конрад. Он клюнул меня в лоб и моментально исчез.

Теперь я знаю, что тебе дарить на Рождество, если будешь плохо со мной обращаться.

Всё-таки есть в этой корове что-то завораживающее. От нее трудно отвести глаза.

— Боже! Гунтрам! Что это за ужас?! — шокировано воскликнул Алексей.

— Языческая богиня, вселившаяся в корову.

— Ты что, подрядился рисовать календарь для китайского ресторана?