Тонкостенная игрушка (СИ)

“…вот вам портал дома моего, словно бы в насмешку говорил я незримым врагам, предвидя, как они все задыхаются в этом предбаннике-лабиринте; а на самом-то деле то была всего лишь тонкостенная игрушка, которая не могла устоять под натиском серьезного или отчаянно сражающегося за свою жизнь противника” (с) Ф. Кафка “Лабиринт” .

Его привезли утром. В районе десяти. Я видел, как одна из медсестер медленно вела его по коридору к палате. В свободной руке у нее была тощая спортивная сумка.

На плечи моего нового пациента была накинута легкая черная куртка из какого-то мягкого материала. Он буквально вцепился в руку сопровождающей медсестры, и было видно, что ей приходится почти нести его. И хотя выглядел он очень худым, что, впрочем, не удивляло, я направился к ним, чтобы помочь.

– Павел Андреевич, – первой на мое появление отреагировала медсестра. – Доброе утро.

– Доброе, – я кивнул.

– Здравствуйте, – чуть повернувшись, прошелестел пациент.

В груди неприятно екнуло: на меня равнодушно смотрел парень лет девятнадцати-двадцати. Ввалившиеся щеки, черные синяки под покрасневшими тусклыми глазами. Потрескавшиеся губы. И растрепанные белые, кажется, крашеные волосы.

Такие молодые пациенты появлялись здесь редко. Обычно постояльцами хосписов бывают старики, за которыми некому приглядеть.

Да и вообще, наблюдать за смертью молодых тяжело даже тем, кто видит смерть часто. К такому не привыкнуть.

– Я помогу, – я подхватил парня под другую руку. – Нормально?

– Спасибо, – тот едва заметно кивнул.

Все его движения были медленными, заторможенными. И давались с очевидным трудом. Ничего необычного для последней стадии…

Что у него?

Кажется, вчера я… Да, точно. Лейкоз, четвертая стадия. Острый. Весьма неутешительная картина. Прогноз – две-три недели. Может, меньше. Даже, скорее всего – меньше. Странно, что он мог идти.

Что я тогда не посмотрел – год рождения.

Хотя с другой стороны я был занят тем, что выбивал дополнительную партию обезболивающих и других жизненно необходимых для хосписа препаратов.

Хорошо, что неделю назад волонтеры привезли несколько коробок подгузников, вату, салфетки и еще по мелочи для гигиены. Иначе пришлось бы туго. Порой доходило до того, что персоналу лично приходилось скидываться на все эти предметы.

Размышления мои прервал голос медсестры:

– Ничего-ничего, – успокаивающе говорила она. – Не волнуйся. Придем сейчас, я дам платки. Умоешься потом.

Я повернулся. Из носа у парня шла кровь, заливая губы и подбородок.

– Ну-ка, – я остановился, залез свободной рукой в карман халата и достал упаковку салфеток. Вынул одну и прижал к носу пациента. Отпустил его руку и велел: – Держи сам, – и, дождавшись, пока он заменит мою руку своей, обхватил его за талию, поддерживая.

Дальше все обошлось без приключений. Мы спокойно дошли до палаты – одной из трех одноместных.

– Я думала его в пятую, – Марина посмотрела на меня с удивлением. – Эта же для…

– Ничего, – прервал я ее. – Здесь тоже будет хорошо.

Не хотелось помещать парня к двум старикам, один из которых был почти совершенно невыносим.

Раздели мы его в две пары рук быстро. Марина занималась кроссовками и джинсами, а я курткой и толстовкой.

– Холодно, – парень поежился и обхватил себя худыми руками. Кожа у него была вся в синяках и небольших красных точках.

– Давай под одеяло, – я помог ему залезть в койку и укрыл. – Марин, – я обернулся к медсестре, которая складывала вещи, – градусник принеси.

– Сейчас, – она кивнула и вышла.

А я присел на край кровати и поинтересовался:

– Как самочувствие?

– Не знаю, – парень прикрыл глаза. Под носом у него осталась не до конца стертая кровь. – Живот болит. Суставы. Тошнит.

– Чуть запрокинь голову, – попросил я.

Он молча послушался, а я аккуратно ощупал лимфоузлы. Они были увеличены. Ожидаемо.

– Если сильно болит, можем поставить капельницу, – я осторожно коснулся его плеча, прикрытого одеялом.

– Нет, – неожиданно резко отреагировал парень. И уже тише добавил: – Не надо. Спасибо.

Из тех, кто ни при каких условиях не принимает обезболивающее?

– Хочу нормально соображать, – он словно прочитал мои мысли.

– Мы так и не познакомились, – я протянул руку.

– Ваше имя я слышал, – парень неуверенно подал мне горячую ладонь.

– А твое как? – я действительно не помнил.

– Серафим, – его пальцы в моей ладони чуть подрагивали. – Можно Сим.

– Есть какие-то пожелания? – поинтересовался я.

– Насчет? – Сим вяло глянул на меня, опуская руку на одеяло.

– Любые, – мне почему-то хотелось сделать хоть что-то, хотя я отчетливо осознавал, что парню не помочь.

– Ну, типа… – он погладил пальцами складку на одеяле. – Круто, если здесь есть, что почитать.

Библиотеки у нас не было.

– Принесу тебе завтра, – пообещал я. – Что именно хочешь?

– Кафку, – озвучил Сим. – Я не читал «Лабиринт». Будет обидно, если… – он дернул плечом и замолчал.

– Не проблема, – улыбаться с ним было сложно.

Разговор прервала вернувшаяся с градусником Марина. А у меня зазвонил телефон. Так что я попрощался и пошел улаживать дела с «Фентанилом».

***

Книгу мне пришлось купить. Причем сделать это удалось только спустя три дня – за это время умерло два человека, приехала комиссия из министерства и привезли троих новых пациентов.

Но к Симу я заходил каждый день. Помимо, разумеется, обхода.

В процессе этих недолгих бесед я узнал, что он успел поступить в университет и даже отучиться семестр. Что из семьи у него только отец, имеющий серьезные проблемы с алкоголем. С ним Сим не общался уже пару лет.

И еще одно.

Разговор у нас тогда зашел о личной жизни. И Сим вдруг сказал, что гей. Вернее, как он выразился, «голубой».

Сказал это с каким-то непонятным злым вызовом. А потом невесело добавил, что жалеет. И на мой вопрос «почему» промолчал.

Откровение меня не удивило. Я слышал много разного. Умирающие часто делятся очень личными вещами. Но здесь…

Здесь был момент, о котором, я знал, думать нельзя. Хотя получалось это откровенно плохо.

А Симу становилось заметно хуже. Закономерно хуже. Но быстрее, чем я предполагал. Хотя в таких случаях это уже не должно быть важно.

Для меня – было.

***

На обложке купленной мной книги был изображен искаженный циферблат. Всю иронию этого я понял только тогда, когда подходил к палате.

У двери меня нагнала Марина.

– Павел Андреевич, – она тяжело оперлась рукой о стену. – Как раз вас хотела найти. По поводу Цветкова.

Я машинально оглянулся на белую дверь палаты и кивнул.

– Слушаю.

– Мальчик от обезболивающего отказался, – Марина смотрелась обеспокоенной. – Вы знаете?

– Он мне сказал, – я кивнул.

– Он от боли плачет, – резко бросила медсестра. – На вашем месте, я бы…

– Это личный выбор, Марин, – я повертел в руках книгу. – Я могу только поговорить. Но заставлять – сама понимаешь.

– Да понимаю я, – она вздохнула. – Простите. Пойду на обход. Я в ночную сегодня.

– Ага, – я кивнул и толкнул, наконец, дверь.

Серафим лежал ко мне спиной – лицом к окну. Сквозь опущенные жалюзи пробивался свет фонаря, освещавшего парковку перед зданием. Тускло горела настольная лампа.

Я обошел кровать, заглянул парню в лицо, чтобы проверить, спит он или нет.

Темные ресницы дрогнули, Сим приоткрыл покрасневшие веки и хрипло прошептал:

– Здравствуйте.

– Не спал? – поинтересовался я на всякий случай.

– Не, – он тяжело сглотнул. – Просто…

– Хорошо, – я присел на край кровати. – Расскажи, как чувствуешь себя сегодня.

– Температура, – Сим медленно моргнул. – Кровь еще из горла шла. Живот болит. И… Простите.

Говорить ему явно было тяжело. Он еле разлеплял сухие губы.

– Не напрягайся, – я осторожно коснулся его шеи, ощупал увеличенные лимфоузлы. – Я принес книгу. Могу тебе почитать. Если хочешь.