Невские берега (СИ)

Невские берега

1т

Ниночка говорит, что комсомолец должен быть выдержанным и стойким. Каждый раз, как вижу патлатую светловолосую башку на задней парте, выдержка исчезает, как сон златой. Осень эта ленинградская, архитектурные кренделя, Нева вонючая, я, конечно, понимаю, что город революции, но за каким чертом папа сюда согласился поехать? И опять же я понимаю, что кто его спрашивал? Не знаю. В принципе, везде есть чем заняться, просто север не люблю.

Наверное, это у меня от матери.

Когда я первого сентября рассказал, что мама – испанка из «детей гражданской войны», этот обрадовался, подошел и сказал мне что-то по-испански. Я только глазами хлопал.  Выпендрежник. А что я могу поделать, если мать со мной никогда на своем языке не говорила. Да я вообще редко вижу ее.

- Я не понимаю, - честно же ответил. Этот пожал плечами и отошел. Нормальное дело. Он-то, конечно, все на свете знает.

Ходит неизвестно в чем, на ногах кеды раздолбанные. Форма мятая. Вместо сумки какой-то сомнительный рюкзак, кажется, брезентовый. В Москве я бы с ним поговорил. Но тут не освоился пока. Веду комсомольскую работу. На собраниях выступаю. Ниночка это любит. Блеклыми глазками хлоп-хлоп. Ах, Тимур, вы так прекрасно говорите. Ах, вы такой. Не выступите ли.

Ее тоже ненавижу.

Надеюсь, папу переведут обратно. В нормальную квартиру, а не в это многокомнатное кошмарище.

Этот еще и стишки сочиняет. А когда я попросил написать что-нибудь в стенгазету, глянул на меня как на говно.

На уроках читает под партой, вместо того, чтобы слушать. Я поглядываю на него в зеркало, видно же, что-то запрещенное. Какая-нибудь диссидентская слюнотень. Учится то на пять, то на два.

Позавчера он заметил, что я на него смотрю, и ухмыльнулся. Глаза у него серые, как северная вода. В 37 году таких ставили к стенке - и жизнь сразу становилась лучше.

Осень тут мучительная, долгая, дождливая. После школы я быстро сажусь в машину и Василий везет меня домой, там можно запереться в комнате. Никуда не выходить. За машину этот меня тоже презирает. Я, что ли, виноват, что далеко живу. По вечерам припускает дождь, хорошо бы завалиться с книжкой, но библиотеку не перевезли. Это вселяет в меня надежды, что мы тут ненадолго.

Вчера я попросил у этого книгу, а он сказал, что не держит дома сборники съездов КПСС и не может помочь мне в моем горе. Так и сказал, «в моем горе». Я, конечно, сразу ушел. Он прошипел мне вслед что-то про лощеных красавчиков. Лучше бы причесался.

Потом случилась эта история с библиотекой, Ниночка орала, гневалась и пила валокордин. Я, конечно, обязан был вмешаться. Поймал его в раздевалке, после уроков. Он напяливал свою черт знает из чего сшитую куртку, которую, наверное, на помойке нашел. Не верю, что он не может купить себе нормальную. Просто не хочет.

- Завтра будет собрание, попробуй только не прийти, - говорю.

А он взял меня за плечо, крепко так.

- Что, - говорит, - комиссар. Нешто свидание назначаешь?

И смеется.

Я отвел глаза. Ненавижу его, аж сердце колотится.

- Вышибут тебя из комсомола, идиот.

- А тебе что?

Еще немного - и я бы его ударил, честно. Классовая вражда, вот что это такое.

Выдрался из рук и ушел. Потом оказалось, что сумку забыл, пришлось возвращаться. Он все еще там стоял, прислонившись к стенке. Я мимо прошел, что мне до него.

Потом дома никак не мог уснуть, все думал. В ушах Нева чертова шумит. Одеяло царапается, сукно это солдатское, папины заебы. В глазах вспышки. Ухмылка эта кривая, которую ничем не сотрешь. Не-на-ви-жу. До скрежета зубовного. Пусть только попробует завтра не прийти.

1а

Завтра ничего хорошего мне не светит. Ни в конкретном “завтра”, ни вообще, особенно теперь, когда Макс уехал, и Инка уехала, и вообще непонятно, кто остался. Без Макса я совсем псих, взрываюсь на второй минуте - и конец всему живому. Так странно в школе, когда нет Макса. И в “Ондатрах” проблемы, да будем честны - нет никаких “Ондатров”, какая уж теперь группа без бэк-вокала Инки и без клавиш Макса. И жизнь моя не стоит ломаного цента, одно и держит: я обещал Инке, что дождусь, пока они с Максом станут из детишек “олим” полноценными гражданами и… не знаю, что “и”. Или смогут приехать сюда (будто оттуда возвращаются!)  - или перетащить нас туда (будто такое возможно!)... А пока я забил на все, и на “Ондатров”. Проводы Инки и Макса больше напоминали гражданскую панихиду заживо, как по декабристам. Я нажрался как свинья, до поросячьего визга, а мы перед тем крепко дунули, так что помню этот вечер довольно фрагментарно. Например, как я валяюсь на ковре, а Инка взяла меня за голову, посмотрела в глаза и сказала, что непременно вытащит меня туда, даже если ей придется для этого на мне жениться. А я брякнул, что никак это невозможно, мэм, чтоб вы на мне женилися, потому мне для того за вас замуж надобно иттить, а это от людей стыдно и природе противно… ну всякой пурги нагнал… Инка заплакала, и дальше мы уже только лежали на этом долбаном ковре и целовались как сумасшедшие. Инка маленькая, с хриплым голоском. Конечно, найдет там себе какого-нибудь сабру с добрыми глазами и безразмерным шнобелем. В аэропорт я не поехал, там была Максова и Инкина родня, все, что остались в Питере, до последней троюродной бабушки. А теперь хожу - полный кретин, света белого не вижу. Макс, уезжая, как заботливый брат, впихнул меня всюду, где после него оставалась дыра: он устроил меня к своему учителю по басухе, чтоб в “Ондатрах” был свой клевый басист, он рекомендовал меня своим еврейским бабушкам - гулять их еврейских собачек, только что носки свои и трусы не притащил ко мне - а вдруг мои кончатся. Но дыра таки осталась. В Питере больше нет Макса. И на репетициях больше нет - ни его, ни Инки. Я однажды сдуру попер на Черную речку, где они жили, - там теперь чужая чья-то квартира, пустой дом, пустой район. И не позвонить, и не завалиться к ним на чашку кофе. Только и остается, что читать, - книжек своих мне Инка с Максом наоставляли целый ворох, я брать не хотел, но им же можно только 25 кг на человека. Инка говорит, там она сделает все, чтобы прочитать их в подлиннике, а если совсем истоскуется, то найдет денег на пересылку. Посмотрю, как она Лакснесса в подлиннике прочтет… Обнаружил, кстати, что с их книгами не расстанусь ни за что. Когда ко мне наш испанский гранд подвалил и попросил что-нибудь почитать, я послал его лесом далеко. Он, кажется, обиделся… Макс бы точно меня урезонил, он не любит, когда лишние напряги. Ведь не виноват же этот Тимурчик, что он блатной на все сто и идейный до одури, ну родился таким, бывает. Я как-то растерялся, когда он взял и молча свалил, слова в ответ не сказав. Ниночка в нем души не чает - ее можно понять: мальчик не просто карьеру делает, а с огоньком, со всеми положенными потрохами, от чистого сердца…

Но завтра точно мало мне не покажется. И то сказать - есть за что. Какая-то педагогическая цыпа, не то физручка, не то бывшая трудовичка девчонок, замещала у нас заболевшую коллегу, замещение проходило в библиотеке. Цыпа не придумала ничего лучше, как попытаться дать левую контрольную. Ее, натурально, послали - кому охота на последнем уроке выкладываться ни за ради чего, лучше бы отпустили с богом. Но принцип пошел на принцип, Цыпа отправилась искать директора или Ниночку, а нас заперла в читальном зале на ключ и пообещала держать хоть два часа, хоть три… Ниночки, конечно, в школе не было - это ее законный выходной, но ее вызвонили из дома - и она, бедняжка, помчалась на поле боя, букально зегзицею полетела. Еще бы, ЧП районного масштаба, класс бунтует! Цыпа, может, и сама уже не рада была, что устроила всю эту заваруху, но авторитет педагога надо поддерживать, и вот она сидит по ту сторону запертой двери и ждет приезда Ниночки. А меня после школы ждет Альма, томится, бедная зайка, а после Альмы ехать на другой конец Васьки - к Жужелице, и собаки ни в чем не виноваты, и деньги нужны просто адски. Поэтому я честно подошел к двери и потребовал меня выпустить, потому что мне надо выгуливать собаку. И доить корову. На хрена я про эту корову сказал… А когда наш гишпанец попробовал меня заткнуть, я озверел и заорал, что если эта тварь немедленно не откроет дверь, то я высажу ее к чертовой матери, а еще разнесу здесь все вот этой табуреткой! Кое-кто зааплодировал, это я помню очень хорошо. Дверь открылась довольно быстро, я даже не ожидал. Ну что тут сделаешь… Рванул в гардероб, а потом бегом понесся к Еле Ароновне, Альмочкиной хозяйке, еще извиняться пришлось за опоздание, хорошо еще Альма лужу не надула в коридоре. Ну и стоило ли ожидать, что такая выходка сойдет мне с рук? Вот и не сойдет… Ниночка сегодня весь день ходит серо-красная и пахнет валокордином, а гранд лично соизволил подойти и предупредить, что завтра аутодафе со всеми вытекающими, и сбежать с шоу не моги и помыслить, гнусный еретик. Да я и не сбегу. Эх, Макс! И что мне стоило промолчать…