Красными нитями (СИ)

========== Спасибо ==========

Эггзи кажется, что он кончается как личность ровно в тот момент, когда в белой мягкой комнате Стэйтсман появляется Гарри Харт.

Живой Гарри Харт.

Блять, это же просто нереально.

Эггзи ему об этом так и говорит – громко и прямо в лицо, стараясь приструнить разбушевавшиеся эмоции под кожей, – а потом надсадно молчит, потому что не получается. Яркие, взрывчатые, искрящиеся чувства бьют по последним нервным клеткам, методично делают из него решето и вяжут в тугой узел.

Черт, Гарри, как ты мог? Эггзи ведь так испугался.

А Гарри Харт улыбается – уже после, в привычной примерочной. Улыбается не только губами, а всем лицом, каждой, чтоб ее, черточкой, и на донышке глаза за тонкой поволокой очков все те же мудрость, забота и всепоглощающее, но труднообъяснимое выражение, которое Эггзи часто видел во снах.

У него нет для него подходящего определения, но это нечто вроде обещания. Да, теплого, нежного, ласкового обещания быть рядом – как и несколько лет назад.

Нечто вроде «я все еще с тобой» и «прости, что бросил».

Эггзи не в обиде – просто разорвался изнутри, треснул по швам при звуке выстрела Валентайна. Ничего особенного, он старательно стягивал раны из месяца в месяц. Нитками, жилами, мышцами, воспоминаниями и мартини, буйно пахнущим слезами.

Все в порядке, Гарри, спасибо, что вернулся.

Сложно передать словами, что бурлит в груди, даже спустя время, и Эггзи кусает губу. Он не может сказать, что зол, он не имеет права чувствовать себя брошенкой – маленьким мальчиком, влюбленной, разбитой подружкой, преданным и верным псом одновременно, – но это именно то, что он ощущает сейчас. Но вряд ли откроет тайну.

Гарри здесь, Гарри рядом, в ушах гуляет шум и бархатный, приятный, с горькими нотками голос, а его ладонь до сих пор твердая и уверенная. Эггзи цепляется за нее пальцами, впитывает прикосновения, пытаясь продлить каждый миг до бесконечности. Ему это очень, очень – до смерти, блять! – надо.

Надо с той же огромной силой, что и лишний глоток воздуха или разряд электричества для остановившегося сердца. Потому как Гарри Харт снова рядом, и нет никаких других фраз, чтобы Эггзи смог прояснить ему ситуацию и масштабы собственных одиноких страданий. Вообще никаких фраз нет.

Потому что это где-то на метафизическом, непостижимом уровне.

Но Гарри смотрит на него, и весь его вид просит не молчать, не замыкаться и не сдерживать воющий пронзительный ураган, всмятку кромсающий органы. Эггзи мотает головой отрицательно – во имя спасения, Гарри, сам же знаешь: снесет и растопчет, не оставит следа, – но Харт подушечкой пальца едва осязаемо проводит по его ладони. Касается так, как никогда не касался.

И барьеры сносит.

Эггзи – старое шепелявое радио, и столь же стремительно, как радиоволны под движением колесика передач, напряжение внутри сменяется щенячьим восторгом. Ураган оборачивается зноем, штилем на море под палящим солнцем, и да, Эггзи – спасибо еще раз, мистер Харт – прочитал достаточно книг, чтобы описать свои эмоции вот так высокопарно.

Он же теперь джентльмен. Агент. Галахад 2.0, более молодая и прокаченная версия со всеми девайсами и особенностями бывшего представителя низших классов.

– Гарри!..

Хваленое красноречие скатывается к чертям катастрофически быстро, и Эггзи готов считать свой провал еще более ужасным и опасным, чем Апокалипсис для секретных служб, которым грозится Поппи. Смывает разом подготовку, начитанность, природный шарм и остроумие, а чувства нарастают и рвутся прочь из тела. Действительно, катаклизм.

А бывший Галахад стоит перед ним, и молчание между ними Мерлин скоро порежет своим любимым тесаком. Но оно ведь такое правильное – это молчание. Такое верное, тихое, такое, какое бывает, когда встретились два старых друга, отец и сын.

Или люди, так и не ставшие любовниками, но не растерявшие страсти, не утратившие пыла – и сохранившие крутое пафосное чувство, зовущееся любовью. Эггзи читал про него долгими перелетами между горячими точками.

– Я не ошибся в тебе, Эггзи. Греет душу.

Бах! Первый выстрел – и наповал, спасибо звукам родного голоса. Хорошо, что хоть у кого-то из них язык не прилип к небу.

Эггзи долго думает, что ответить. В горле застревает мат вперемешку с всхлипами, но вряд ли подобное достойно его статуса.

Эггзи пытается уложить в парочку фраз все то, что сносит ему крышу и рвет вены.

Эггзи с треском проваливается.

– Прекрасно выглядишь, Гарри.

Бах! Собственноручный контрольный в голову, молодец. Именно то, что было необходимо.

Эггзи сжимает зубы, а потом добавляет хрипло:

– Спасибо.

И в этом «спасибо» – прошептанном пересохшими губами – безграничная тоска, недавние боль и отчаяние, и страх, и отчаянное желание доказать, пронести память, оставить себе хоть частичку прошлого. Потребность сохранить его в сердце и взрастить вновь.

В этом «спасибо» океан признательности и беззаветной привязанности. В этом «спасибо» бескрайнее доверие и вся та любовь, на какую способен только Эггзи.

И Гарри прекрасно это видит, знает, не может не знать.

И кивает в ответ.

И улыбается – уголками губ.

Как человек, воскресший из мертвых ради всего того, что несет ему Эггзи.

– А теперь спасем мир.

========== Сидит напротив ==========

Комментарий к Сидит напротив

Прекрасной и неповторимой fallenangel_97.

С прошедшим.

Сидит напротив и не поднимает глаз. Вчерашний мальчишка, ставший сегодня мужчиной. Косой тонкий шрам на левой брови.

Гарри допивает свою пинту Гиннеса и пространственно скользит пальцами по стеклянному ободку. В пальцах дрожь, а душу бередят картины из далекого – и не очень – прошлого. Двоится, мерещится, плывет кругами пестрыми в подсознании.

– Я скучал, – Эггзи произносит слова с трудом, явно через силу, потому что привязанность, как сказал Мерлин, лишнее дело.

Мерлин, который просто взял и пожертвовал собой ради них. Не спросившись.

Гарри кивает и трет переносицу. Очки – это, безусловно, удобно, – но к черной простой повязке больше лежит сердце. Сердце, что обливается кровью последние несколько дней безустанно и заходится в агонии.

– Тебя так не хватало, знаешь?.. Гарри, я… я чувствовал себя чертовой бабочкой с оборванными крыльями без тебя.

Гарри моргает, соглашаясь – и думает о том, что никогда не покажет Эггзи настоящие размеры своего одиночества. Никогда не скажет открыто, насколько сильно он тоже скучал.

Б е з у м н о.

– Слышишь, Гарри? – Эггзи сглатывает.

В его взгляде – усталость и мудрость, бесконечная обреченность вместе с решимостью. В его взгляде – бывший задира, прячущий опасные клыки за манерами и отглаженным костюмом. В его взгляде все то, о чем Гарри Харт когда-то мечтал и от чего отказался во имя службы.

Наверное, будь возможность повернуть время вспять, Гарри бы не совершил этой глупости снова.

– Не молчи.

Эггзи кричит – шепотом, сквозь плотно слепленные губы, отчаянно и потерянно. Эггзи кричит – ведь он не привык видеть Гарри, своего наставника Гарри, своего идеала Гарри пустым и чужим.

– Боже, прошу тебя, не молчи, Гарри! Ради всего святого, не после того, что случилось!

У него ходуном ходят плечи, и каждая мышца напряжена под расстегнутой курткой. Гарри хочет протянуть руку и коснуться – потрепать по плечу, пригладить растрепавшиеся волосы, поддержать, – но не может. Не может, потому что не знает, что сказать.

«Прости, Гэри, что заставил страдать»?

«Я и сам не думал, что выживу»?

«Крепись, мальчик, смерть – это нормально»?

Отвратительные, накрахмаленные, набитые чушью слова. Ими не передать всех чувств, что скопились под ребрами, ими не выстроить мост между давно потерявшимися душами.

Гарри скользит ладонью по столу и замирает. Он пьет секунды вместо пива, он вяжет узлами, цепью собственную душу. Вырывает с корнем осколки боли из нервов, из вен.