Отель «Белый носорог»

— Можно войти, старина? — послышался голос Пенфолда.

— Прошу вас, милорд. — Оливио отер слезы. От напряжения он весь вспотел, но чувствовал это только одной частью тела.

В одной руке Адам Пенфолд держал пару бокалов, в другой бутылку шампанского, а в зубах — белую уилтширскую розу. Кремовый полотняный костюм Пенфолда был идеально отглажен, но мешковат и удобен, как старый друг. Галстук в черную и бледно-голубую полоску свободно болтался поверх застегнутого пиджака. Пенфолд поставил напитки и розу на стол.

— Оливио, если ты не уверен, сейчас самое время сбежать. Твой последний шанс. Рафики под седлом.

Оливио выдавил из себя улыбку, чтобы не выдать свою унизительную беспомощность.

— Давай-ка, я тебя соберу. — Пенфолд, кряхтя, опустился на колено и расшнуровал крохотные белые туфли карлика. Вытащил шнурки, помял, чтобы стали податливее, и снова вдел и завязал. Потом он застегнул на Оливио рубашку и повязал красно-зеленый галстук Гоанского института в Найроби. Конец галстука он заткнул за пояс. И передал Оливио бокал.

— Желаю тебе здоровья. И счастья.

Они выпили.

Между бунгало Пенфолдов и новым коттеджем бармена поставили просторную бело-розовую палатку.

За две недели до этого Адам Пенфолд, в качестве посаженного отца, нанес визит вождю Китенджи и официально попросил у него руки Кины для Оливио Алаведо. Пенфолд принес два кубка из рогов буйвола и тыквенную бутыль «ньохи». Кина стояла за спиной отца. Пенфолд наполнил оба кубка и предложил один вождю.

— Дочка, — сказал тот, поворачиваясь к ней; в глазах светилась грусть утраты, — должен ли я это выпить?

Кина дважды кивнула, не поднимая глаз. Ее отец с англичанином выпили. Потом эти старые друзья договорились о выкупе за невесту: девять телочек, двухлетний бычок, полдюжины шерстяных одеял, завернутые в банановые листья родезийский табак и нюхательная смесь и двадцать бутылок «ньохи».

И вот теперь Пенфолд стоял в глубине палатки, рядом со священником, держа в руке кольцо, чтобы выполнить свою обязанность шафера. В другом конце он увидел Анунциату, любезничающую с Рэком Слайдером. Ради такого случая американец даже снял шляпу. Здесь же, заложив руки за спину, стоял Раджи да Суза в чалме. Всякий раз, встречаясь взглядом с лордом Пенфолдом, тучный ростовщик сиял и кланялся.

Пенфолд знал: Сисси не придет. Она уехала на весь день кататься с новым постояльцем, в сопровождении только что доставленной своры волкодавов. Предстоящую брачную церемонию она назвала «смехотворной и неприличной». Зато собаки, кажется, приживутся в Африке. Замечательный гибрид: помесь датского дога с шотландской борзой. Плюс толика крови русской борзой.

Гвенн ждала у входа с букетом для новобрачной. По мнению Пенфолда, медовый загар и великолепная осанка сделали ее еще неотразимее. Из-под соломенной шляпы с широкими полями виднелись светлые кудряшки. Зеленые глаза светились радостью.

Веллингтон таскал за собой игрушечную оловянную пушку и безбожно путался под ногами у матери и африканцев. Официанты облачились в парадную униформу: белые кители, сандалии и кушаки и фески лимонного цвета. Некоторые были босиком, зато в плащах. Из бара сюда перетащили пианино; Джилл Бевис заняла свое место на вращающемся табурете. Рядом стоял доктор Фицгиббонс с неразлучным Кайзером: клетку водрузили на крышку пианино. Любимый мангуст Веллингтона по кличке Нэппи крался вдоль стен, вынюхивая ящерицу. Не зря же Велли прозвали Змееедом — в честь французского тирана.

В Африке все выглядит абсолютно естественным, подумал лорд Пенфолд, чего нельзя сказать о любой другой точке земного шара. Не потому ли он так ни разу и не съездил домой? Здесь даже католическая церковь терпимее — хотя обращение Кины, крещение и конфирмация обошлись ему в несколько гиней. Старый священник объяснил это тем, что на протяжении четырех веков, с самого завоевания Гоа, португальцы испытывали острую нехватку европейских женщин; приходилось мириться со смешанными браками.

Вдруг все стихло. Вошел Энтон с походным стулом в руках. Черные сапоги блестели. На деревянном сиденье восседал Оливио с белой розой в петлице. Энтон поставил стул между священником и лордом Пенфолдом. Оливио немного подался вперед. Его левый глаз был безжизненно тусклым, зато правый сверкал из-под бинтов, словно лампочка на каске шахтера.

У входа послышался шум. Одетый в плащ из обезьяньей шкуры, появился вождь Китенджи, ведя за руку дочь. Он остался стоять у порога — с бесстрастным лицом, сжимая в руке неизменный посох. Одна щека невесты была обезображена шрамами, но все равно она выглядела на удивление женственно в белом платье из хлопка. Казалось, она робеет. Гвенн дружески подтолкнула ее вперед.

Джилл Бевис ударила по клавишам. Грянуло что-то вроде «Наш Бог — нерушимая крепость». На пальце Джилл красовалось новое обручальное кольцо.

— Извините, падре, — прошептал Пенфолд священнику, — она не знает ничего другого.

Пенфолд подал знак. К нему прошествовали две женщины и вождь Китенджи. Он же не мог надивиться на Гвенн. Нет, вы только посмотрите! Будь он хоть чуточку моложе, провалиться ему на этом месте, если бы он не надел кольцо на ее палец! О чем только думает юный Райдер? Чего дожидается? Девушка — первый сорт: искушенная, но не испорченная. Она страдала, но осталась чистой и непобежденной. А что за красотка!

Пенфолд протянул руку Оливио; тот ухватился за нее обеими ручками в белых перчатках. Дрожа от перенапряжения, маленький человечек встал. И зашатался в новых ботинках.

— Во имя Отца, Сына и Святаго духа… — зачастил священник.

Он не собирался затягивать церемонию. Произнеся скороговоркой нужные латинские слова, повернулся к Кине. Она в знак согласия опустила глаза. Оливио прошептал: «Да», — а лорд Пенфолд от его имени надел обручальное кольцо на темный палец невесты.

Все было кончено. Пианино выдало «Иерусалим» — не без скрипа, однако весьма торжественно. Потом все выпили по бокалу «пиммс». Восседая на своем троне и не выпуская ладошку Кины, Оливио дружелюбно кивал или тихонько что-то говорил каждому гостю по очереди. Забыв о боли, он упивался знаками уважения.

Раджи да Суза произнес тост. С Пенфолдом в качестве запевалы все хором спели «Потому что он отличный парень». После этого Энтон взял Оливио в охапку и отнес в новый коттедж.

Наконец-то избавившись от одежды (если не считать бинтов на голове и пары мягких перчаток), Оливио сидел на кровати и с разинутым ртом рассматривал свое новое жилье.

Изголовье кровати было сделано из резного сандалового дерева. А в изножие вместо зеркала вставили картину — роскошный дар Гоанского института в Найроби.

Центральное место на ней занимал величественный Дворец инквизиции в Гоа. Стены из известняка, тщательно отшлифованного под мрамор, блестели. Дворец освятили в 1560 году, когда Гоа был одним из крупнейших городов мира — больше Лондона, больше самого Лиссабона!

Прищурив правый глаз, карлик с упоением вглядывался в каждую деталь. И возликовал, когда понял: картина посвящена первому дню аутодафе — исполнению приговора! Твердо решив разделаться с врагами, церковь превратила церемонию казни еретиков в ни с чем не сравнимое действо. Закованные в кандалы индусы и магометане пали на колени перед членами верховного трибунала. Позади них церковники в капюшонах руководили художественным оформлением помоста и старались сделать костер как можно живописнее.

Вдохновляющий пример! Неужели Оливио Фонсека Алаведо станет подходить к своим врагам с менее высокими мерками, чем церковь его предков?

Карлик вновь, как делал всякий раз, творя утреннюю или вечернюю молитву, напомнил себе о своем долге Васко Фонсеке и его ирландским приспешникам. Эти люди не понимают ничего, кроме алчности и насилия. А как насчет мести? В этом они — сущие младенцы. Дикари. В каком-то смысле, причинив ему адские муки, они сделали Оливио одолжение.

Все. Теперь у него развязаны руки. Он ни перед чем не остановится. Кто именно облил его крышу керосином, кто поднес зажженную спичку — это уже детали.