Вечерняя звезда

Потом она превратилась в девушку, и как только это произошло, от веселости, обаяния и самоуверенности Мелани не осталось и следа. Осталась лишь способность бросать окружающим вызов. Из костлявой, прыткой девчонки она превратилась в медлительную толстушку, которая подолгу занималась всякими пустяками и постоянно опаздывала к школьному автобусу. К тринадцати годам она начала исчезать из школы на несколько часов, к четырнадцати пристрастилась к амфетаминам, и ей пришлось провести большую часть летних каникул в лагере для наркоманов-подростков. Единственной, кому удавалось оказывать на нее хоть какое-то влияние, была Рози. К этому времени Аврора уже успела проиграть Мелани так много сражений, что почти перестала воевать с ней. Друзья Мелани — один богатый охламон сменял другого — все были одинаково невыносимы, по крайней мере, с точки зрения Авроры. От одного из них Мелани забеременела, и Рози уговорила ее сделать аборт. Вскоре она впервые убежала из дому, правда, в дом своей подруги, которая переехала в Даллас. Когда ей было семнадцать, в доме уже была такая напряженность, что Аврора согласилась снять для Мелани отдельную квартиру.

Она досрочно сдала экзамены в школе и поступила на курс журналистики в Хьюстонский университет, но вскоре бросила учиться и стала работать официанткой в фаст-фуд ресторанах. Потом снова взбрыкнула и бросила работу. Она опять была беременна, о чем и сообщила им с неделю назад. Аврора пыталась настаивать, что нужно опять сделать аборт, но Рози мать семерых и бабушка шестерых детей — хотела, чтобы Мелани родила ребенка. Один аборт можно было сделать, а два — нет. Кроме того, Рози до идиотизма любила детей и даже жалела, что сама не могла родить еще нескольких.

— Не позвать ли Мелани к нам наверх? — спросил генерал. — Может быть, у нее неприятности.

— Пусть ею пока займется Рози, — вздохнула Аврора. — Мелани и приезжает-то к нам, чтобы повидаться с Рози.

— Я что-то уже проголодался, — признался генерал. — Я так нервничал весь день. Я всегда нервничаю когда ты ездишь в тюрьму, и пока ты не вернешься я всегда успеваю проголодаться.

Аврора все еще переваривала три сандвича со свининой и приличный кусок пирога с мясом. Она села на кровать. Ее потянуло в сон, хотя она и понимала, что именно теперь вздремнуть ей не удастся.

— У нас будет великолепный суп-гамбо, — сообщила она ему. — И на десерт у меня будет Паскаль.

При упоминании этого имени глаза генерала налились кровью.

— Что у тебя с ним будет? — спросил Гектор. Он ничего не видел, ослепленный ревностью. Даже в полу темной комнате Аврора видела, что он покраснел.

— Извини, он будет здесь у меня к десерту, — объяснила Аврора. — Сама-то я съела кусок прекрасного пирога в «Поросенке». Возьми себя в руки. Кроме того, мне и так уже пришлось много вынести сегодня, и я не выдержу еще и твою ревность к Паскалю.

Генерал не мог вымолвить ни слова в течение нескольких минут. Он изо всех сил пытался подавить гнев. Аврора выглядела измученной и огорченной, и действительно, его ревность в такую минуту могла многое испортить.

— Если бы ты постарался, он мог бы понравиться тебе, — продолжала Аврора. — Ведь в конце концов, тебе стали нравиться мои прежние мальчики, хотя они все и умерли.

— Некоторым было столько же лет, сколько и мне, — напомнил генерал.

Аврора начала снимать с пальцев перстни. Ей нужно было принять душ, ничто иное оживить ее уже не могло.

— Возможно, они не были юношами, но у них были качества, присущие молодости, а вот тебе, Гектор, как ни неприятно говорить об этом, таких качеств никогда не хватало. В тебе осталось так мало юношеского.

— Да и с чего бы! — отшутился генерал. — Мне ведь восемьдесят шесть. И потом, ведь мне приходилось посылать людей на смерть. От такого старятся.

На самом деле он вряд ли смог бы припомнить сражения, на которые он посылал солдат, однако, ему нравилось напоминать Авроре, что он — солдат. Никто из ее «мальчиков» не посылал солдат на смерть.

— Да, тебя это состарило, и теперь ты делаешь все возможное, чтобы и меня состарить, — не унималась Аврора. — Жаль, не вернешь теперь Чарли, Тревора и Вернона. Ты так груб с Паскалем, что в карты играть он не остается. Я уверена, что будь со мной пара моих мальчиков, мы бы и в карты поиграли, и не ссорились бы.

— Я мог бы полюбить Паскаля, не будь он французом, — сказал генерал. — Но ты же знаешь, я воевал во Франции. Женщины у них приятные, а мужчины чересчур гордые. Все время повторяют свое «Вив ля Франс!». С меня довольно этого «Вив ля Франс». Если ты, конечно, не возражаешь.

— Да какая разница, возражаю я или нет? Я хочу принять душ, — сказала Аврора и поднялась, опираясь на костыли, вернее, на один костыль.

— Надеюсь, ты не станешь сердиться, если я все же приму особые меры в отношении Паскаля. Если он не будет все время повторять «Вив ля Франс!», может быть, он мне и понравится.

— Ладно, Гектор, посмотрим, — Аврора включила свет в ванной и с минуту постояла на пороге, глядя на генерала.

— Я сказал, что предпринимаю особые меры, — повторил он.

— Да, дорогой, я слышала. Мне кажется, я слышала это выражение «особые меры» раз шесть-семь с тех пор, как вошла сюда. Мне не хочется быть неблагодарной, но бывает так, что твои «особые меры» приносят больше беспокойств, чем следовало бы. Бывает так, что я с удовольствием променяла бы их на хорошую игру в карты.

— И все-таки ты неблагодарная, — возмутился генерал. — Я стараюсь изо всех сил. Ты не виновата в том, что ты моложе меня, но и я не виноват в том, что твои мальчики умерли раньше меня. Я знаю, тебе хотелось бы, чтобы первым умер я и ты смогла бы жить с кем-нибудь помоложе, а я все никак не умираю.

К его досаде, Аврора снова тяжело вздохнула, но не проронила ни слова, закрыла за собой дверь в ванную, и спустя минуту генерал услышал звук льющейся воды. Делать было нечего, он отправился на веранду и стал ждать ужина.

Он понял, что, видимо, попал в точку, сказав, что Аврора хотела, чтобы он умер прежде нее, и отдавал себе отчет, что любая женщина моложе его предпочла бы иметь дело с человеком, у которого побольше сил.

Трудность была лишь в том, что, имея дело с Авророй, попадание в цель не было чем-то безусловно правильным. Но что означало поступить правильно в такой ситуации? Расстелить коврик тому, кто придет к ней вместо него?! Нет, он не из тех, кто стремится облегчить жизнь своим соперникам — ни в любви, ни на войне.

Аврора, стоя под душем, почувствовала угрызения совести. Гектор ведь и вправду попытался сделать для нее что-то особенное, однако, по непонятной причине, ее это только ожесточило. Обычно, даже когда она немного уставала, она распевала под душем арии из опер — это была давняя привычка. Но раздражение не проходило, и на этот раз Аврора обошлась без арий. Как ни старалась она воздать Гектору должное, тот нестерпимо раздражал ее теперь, как, впрочем, и всегда. Казалось даже, что злилась она даже больше, чем когда они были оба помоложе, и Гектору удавалось лучше защищаться от нее.

Ужасная мысль пришла ей в голову, — видимо, из-за какой-то причудливости своего характера она любила Гектора Скотта именно тогда, когда он чудил. А уж чудил он по-черному, и чудачества его были вполне достойны ее злобы, но все же она относилась к нему, как к любовнику. Вместе с тем она могла бы быть любовницей нескольких других мужчин, своих прежних «мальчиков», которые, по сравнению с ним, были трусливые, как мышки. Все они теперь уже умерли.

Поездка в тюрьму стоила ей многих слез. В ней почти не осталось сил ни на то, чтобы быть сентиментальной по поводу умерших «мальчиков», ни на то, чтобы обманывать себя по поводу прежних ухажеров. Правда, набор их был чем-то исключительным. Чарли Норрис, которого она утратила сравнительно недавно, торговал «кадиллаками», и его ухаживание за ней сводилось к многочисленным пробным поездкам на сверкающих лаком и пахнущих свежестью машинах, которые Чарли надеялся продать ей. Он неустанно подкупал ее в основном лестью. Но этого было недостаточно, чтобы она выложила несколько десятков тысяч долларов за одну из его машин. Чарли нравился генералу потому, что тот играл в гольф, и ему даже довелось стоять с ним рядом, когда Чарли нанес по пирамидке свой последний в жизни удар — и тут же свалился замертво от сердечного приступа. Мяч не успел даже докатиться до главной линии.