Вечерняя звезда

— Плох, как всегда, — сказала Аврора. — Он не меняется, а мне только хочется схватить его и потрясти, но я боюсь, что даже если его и потрясти, он все равно не переменится. Делай что угодно, все без толку.

Она отстранилась и посмотрела на генерала. Он выглядел получше, правда, был необычно сдержан.

— Гектор, ты чудесно выглядишь, но ты не такой, как всегда.

— Это точно. Обычно я откалываю номера, — согласился генерал. — Сегодня — никаких глупостей. Я предпринимаю особые усилия.

— Вообще-то это доброе предзнаменование, — сказала Аврора, пытаясь все же понять, почему она все-таки не расценила это как слишком доброе предзнаменование.

— Конечно, — подтвердил генерал.

— Не могу убедить себя в том, что это именно так и есть. Я не уверена, что твое решение воздерживаться от своего всегдашнего стремления откалывать номера так уж хорошо. Не последует ли за этим удар?

— Удара не будет, — успокоил Аврору генерал. Ему хотелось, чтобы его поддержали, а не задавали вопросы. Однако ему их задавали, и он делал все, чтобы не расслабиться и не вернуться в свое обычное состояние.

— Мне не хочется, чтобы меня отправили отсюда, вот и все. Я решил привести себя в порядок, чтобы ты позволила мне остаться. Кроме того, я понял, что пора перестать чудить. Я не хочу в дом престарелых. Я и года не протяну в таком месте. Я буду так скучать по тебе, что просто умру.

Его слова задели Аврору за живое.

— Ну вот, ты все испортил. Это было единственное светлое мгновение за целый день, — сказала она, отталкивая его. — Неужели я похожа на женщину, которая вот так просто возьмет и отправит в дом престарелых своего товарища, с которым прожила бок о бок двадцать лет?

— Но я же понимаю, что ты думаешь об этом, — не унимался генерал. — Ты едва не предложила мне это день или два назад. А у меня, знаешь ли, есть гордость. Я не хочу оставаться там, где я не нужен.

— За гордость твою, брат мой во Христе, стоило бы дать тебе в нос. Право, стоило бы, — рассердилась Аврора. — Я и заговорила-то о доме престарелых всего один раз и, если ты припоминаешь, Гектор, упомянула я об этом, имея в виду свой уход.

Генерал побрился и приоделся, надеясь на то, что хоть один вечер они с Авророй не поссорятся. Теперь он с досадой осознал, что все шло именно к очередной ссоре.

— Ты имеешь в виду свою смерть? Тогда перестань называть это уходом, — проворчал Гектор.

— Да, смерть, Гектор. И мне непонятно, почему я не могу сама подобрать этому название. Уход, исчезновение, смерть — неважно, как это называется. Если ты начинаешь свои реформы, то начинаешь неудачно. Стоило мне подняться сюда, как ты тут же начал цепляться ко мне.

Генерал почувствовал, что язык снова подвел его. Как ни старался он не говорить ничего предосудительного, все оказывалось невпопад.

— Для меня отъезд равносилен смерти, — сказал он сбивчиво. — Но я не хочу называть это уходом. Я просто умру.

— Конечно, ты просто умрешь, хотя, я думаю, ты предполагаешь, что вся Америка соберется проводить тебя прощальными залпами из двадцати одного орудия, или сколько там полагается орудий в твоем возрасте и при всех твоих заслугах?

— Да уж едва ли теперь такое бывает. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь пришло в голову сделать это в мою честь. Просто бросят в яму, вот и все.

Подумав о том, что его похороны не будут торжественными, генералу стало жаль себя — он всегда полагал, что хоронить его будут с воинскими почестями и под залпы двадцати одного орудия. Но, видимо, он зажился на этом свете — теперь, пожалуй, лишь фигурам типа Эйзенхауэра удалось бы удостоиться такого внимания. Сам же он к великим себя не относил, стало быть, многого ждать не приходилось.

— Гектор, мы должны перестать ссориться, — сказала Аврора. — Мы слишком расстроимся и не сможем нормально поужинать. Ссоримся уже из-за того, кому и как умирать, хотя совершенно очевидно, что ни ты, ни я пока что не умираем, не уходим, мы вообще не движемся ни в каком направлении. Мы продолжаем свою бесконечную жизнь и шагу по ней ступить не можем, чтобы не поссориться. Я уверена, что, если загробная жизнь и существует, ты окажешься в ней раньше меня и устроишь там на меня засаду. Нападешь на меня, вот как сегодня, и мы снова начнем ссориться.

Она прошла в спальню и остановилась у оконной ниши — ей хотелось привести свои чувства в порядок. Гектор раздражал ее тем, что был одновременно и блистательным, и никчемным — бесчисленное множество раз за те двадцать лет, что они прожили вместе, он в течение нескольких секунд мог продемонстрировать это. И опять: Аврора едва почувствовала к нему расположение, — когда он обнял ее и позволил ей поплакаться в жилетку из-за Томми, — как он высказал это оскорбительное предположение, будто она хотела выгнать его.

Расстроенный генерал поковылял в комнату вслед за Авророй. Опечалила его собственная способность сильно огорчать Аврору даже тогда, когда он изо всех сил старался не испортить ей настроение. Такие особые усилия обычно ни к чему не приводили. Какой бы плацдарм ему не удавалось завоевать, это была территория, удержать которую удавалось всего несколько секунд, после чего приходилось снова возвращаться к окопной войне.

Он добрался на костылях до окна и остановился, не говоря ни слова. Он не знал, что сказать.

На дорожке в саду под окном в свете фонарей друг против друга сидели две белки, словно разговаривая между собой.

— Ты думаешь, эти белки счастливее нас? — спросил он. Аврора любила животных, и порой ее можно было отвлечь от мрачных дум, упомянув о них.

Аврора понимала, что это он пытается загладить свою вину, но по-прежнему чувствовала себя задетой и не хотела позволять ему втянуть себя в обсуждение беличьего счастья.

— Я же не виновата, что моложе тебя, Гектор. А ведь бесишься ты именно из-за этого. В наше время это называется подвести черту, не так ли? Я моложе тебя, и так будет всегда. У меня все шансы пережить тебя. Ты из-за этого бесишься?

Конечно, он бесился из-за этого, но не сейчас.

— Я знаю, что мне везет, — сказал генерал. — Ты так чудесно относилась ко мне все эти двадцать лет. По правде, ничего лучше тебя в моей жизни не было. С тобой мне было лучше, чем тогда, когда меня муштровали, с тобой мне было лучше, чем когда я был женат на Эвелине. Бесит меня то, что этому должен прийти конец. Конечно, ты в этом не виновата, — прибавил он поспешно. — Просто происходит именно это. Это просто жизнь и смерть.

Аврора тяжело вздохнула и задумалась. Генерал занервничал. Все чаще знаками пунктуации в их совместной жизни становились такие вздохи Авроры. Генералу это не нравилось. Настроение ее менялось за двадцать с лишним лет, прожитых вместе, сотни раз, если не больше, но обычно она избегала отчужденности. Она могла быть веселой, печальной, бешеной, но никогда она надолго не уходила в себя.

Теперь она стала вздыхать по-новому. Генерал читал в этом вздохе отчаяние и стремление замкнуться в себе. Не раз уже он намеревался попросить ее не вздыхать так, но боялся. Она могла неправильно истолковать эту просьбу. За долгие годы она много раз превратно его истолковывала, в сущности, настолько часто, что он попросту не мог взять в толк, почему она его еще не выгнала из дому.

Пока они стояли у окна, на дорожке, ведущей к дому, появилась маленькая машина, и из нее вышла Мелани, внучка Авроры. Она была толстушка, а волосы ее, коротко подстриженные, к досаде генерала, оказались выкрашены в зеленый цвет.

— Разве у нее зеленые волосы? — спросил он Аврору. — По-моему, они были розовые?

— Были розовые, а теперь зеленые, — пробормотала Аврора. — Мы что, из-за этого будем ссориться?

— Да нет, я просто наконец начал привыкать, что они розовые, — извинился генерал. — А теперь придется привыкать к тому, что они — зеленые. А до того они были оранжевые. У меня просто голова идет кругом. А когда-то у Мелани были красивые волосы, — добавил он. — Когда она была блондинкой.

Аврора и сама думала об этом. Когда Мелани была маленькой девочкой, ее светлые с отливом волосы приводили в восторг каждого, кто видел ее. Ей было всего три годика, когда умерла ее мать, и в последующие несколько лет ее живость, очарование и уверенность в себе помогали им не терять духа — им просто не удавалось грустить, когда они бывали с Мелани. Она никому не позволяла перечить ей, хотя пыталась это делать серьезно только Аврора. Она проскакала и пронеслась через годы раннего детства и юности, и ей удавалось в девяти из десяти случаев настоять на своем.