Отличный парень

Сможет ли он рассказать ей, что лгал с самого начала их знакомства? Бедный негр захотел сойти за белого? Не может быть, чтобы она осталась равнодушной к тому, что пришлось преодолеть ему на пути к успеху. Возможно, низкое происхождение прибавит ему вес в глазах Анук? Кто знает?

Доктор посоветовал ему до утра соблюдать больничный режим. Французу нельзя выходить из теплого помещения на свежий воздух. Ему нужен полный покой.

— Весь мир ополчился против меня, — говорит немка. — Какая же я простофиля! Пожертвовать своим единственным выходным днем ради застенчивого типа, который жалуется на сложные отношения с женой, а несколько часов спустя признается ей в любви по телефону.

— Она растрогала меня, — отвечает Роберт с идиотской улыбкой, свойственной мужчинам, ведущим разговор с безразличной им женщиной.

— Растрогала… А кто пожалеет меня? Кто вернет мне загубленный день?

— Я сожалею, — говорит он.

Его мысли заняты Анук.

— И это все, что он может мне сказать? Похоже, что меня уже можно выставить в витрине и показывать за деньги как редкий образец человеческой глупости.

— Я проявил к жене минутную слабость, — говорит он. — На расстоянии она показалась мне не такой злючкой, какой бывает с глазу на глаз. Меня взволновал ее голос, ее присутствие, ее одиночество.

— Ясновидец? С каких пор?

— Почему?

— Вы говорите об одиночестве? Что вы знаете?

Роберт спокоен и благодушен. Он рассеянно произносит:

— Моя жена никого не знает в Вашингтоне…

Хельга качает головой. Ей известно, каким глупцом становится мужчина, переживший приступ лихорадки. «Все они одинаковы», — с горечью думает женщина.

— Утром, — повторяет она, — утром ваша жена никого не знала в Вашингтоне.

— На что вы намекаете?

Роберту совсем не хочется отрываться от своих грез.

— Намекаю? Что вы! Однако вы не можете с уверенностью утверждать, что она провела в одиночестве весь день. И в момент вашего звонка вы не знаете, была ли она…

— Но это же совершенно очевидно!

— Боже мой! — восклицает она по-немецки. — Вы уверены, что в номере не было ни горничной, ни уборщика, обслуживающего этаж, ни гостиничного рассыльного, который принес какой-то забытый ею предмет?

— Кому это интересно? — восклицает Роберт.

Он продолжает раздраженным тоном:

— Когда я говорю: она одна, я имею в виду, что моя жена принадлежит мне, а не какому-то другому мужчине.

— Какая наивность! — восклицает Хельга. — Вы ни в чем не можете быть уверены, кроме того, что спали с ней в одной постели… А это вовсе ни о чем не говорит. Вы совсем не знаете ее. Кто вам сказал, что она не могла за это время развлечься на стороне?

— Я ушел из гостиницы в 9 часов утра. Сейчас девять вечера. За двенадцать часов ничего не может произойти. Ничего.

— Еще не прошло двенадцати часов, — говорит немка. — Утром вы вышли из гостиницы без четверти девять. Сейчас только восемь часов вечера. Ваши двенадцать часов истекут лишь через сорок пять минут. Вот тогда вы сможете с полным правом утверждать, что оставили жену на целых двенадцать часов.

Роберт теряет терпение.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что вы не должны с такой уверенностью заявлять, что ваша жена была одна в номере и что эту ночь проведет в одиночестве. Вы лишь предполагаете, что так может случиться, но вы ничего не знаете наверняка.

— Вы так на этом настаиваете лишь потому, — говорит он, — что она вам не нравится. Почему? Вы никогда не увидитесь с ней… И никогда не познакомитесь с ней.

— Благодаря вам я уже познакомилась с ней. В своей жизни я встречала столько мужчин, которых стервы водили за нос. И меня бесит, когда я вижу, как взрослого человека обводят вокруг пальца. И при этом он еще говорит спасибо.

— Она никого не знает в Вашингтоне, — повторяет с упрямством Роберт. — Ни моих коллег по работе, ни их жен. Впрочем, они прилетают сегодня вечером. Нет, Анук никого не знает в Вашингтоне.

— Вы рассуждаете, как типичный француз… Возможно, это и есть рациональный образ мышления. Я же предпочитаю немецкий здравый смысл. Впрочем, все французы слегка тронутые умом. Вот почему немцы время от времени дают им по мозгам.

— О нет! — восклицает он. — Только не надо лезть в политику. Если вы называете «здравым смыслом» немецкий террор…

— Да нет же! — возмущается она. — Кто говорит о нацизме? Я же ссылаюсь на наш «приземленный» здравый смысл, перед которым проигрывает ваша никчемная логика…

— Какой пафос! — произносит растерянно Роберт.

— Ваша глупость доводит меня до белого каления. Вы ничего не знаете, а тупо повторяете, что за двенадцать часов, проведенных в Вашингтоне, она ни с кем не познакомилась и ни с кем не познакомится в ближайшую ночь.

— Она собирается лечь спать…

Хельга уже почти кричит:

— Вы видели это собственными глазами?

— Ничего не может произойти за двенадцать часов.

— Если к двенадцати часам приплюсовать еще и ночь, то получится целые сутки. Вы здесь лежите с утра. Как вы можете, положа руку на сердце, утверждать, что за оставшиеся часы ничего не может произойти?

— Я здесь нахожусь потому, что воспользовался вашим удивительным гостеприимством. И все.

— И это все? — возмущается она. — Это все? Вы вторглись в мою жизнь, в мою постель; вы нарушили мой распорядок дня; я трижды приводила к вам доктора; в доме едва не убили полицейского, и вы говорите, что все это не имеет никакого значения?

— Тут нет ничего особенного, — говорит он.

— О! — восклицает женщина. — Вы вынудили меня высунуть голову из-под моего защитного панциря; вы пробили брешь в моей оборонной системе; неожиданно для себя я поделилась с вами некоторыми подробностями моей жизни, разбередив старые душевные раны… Из-за вас, из-за вашего присутствия в моем доме я на секунду представила, что живу не одна! И самое главное, вы помешали мне купить маленького щенка. Несколько дней назад я увидела его в собачьем питомнике. Он запал мне в душу. Мне захотелось о ком-то заботиться. Эта мысль не выходила у меня из головы. «Никогда» — боролась я с собой, поскольку никогда не хотела походить на клушу в окружении выводка цыплят… И все же я позвонила хозяину магазина и попросила оставить этого щенка для меня до сегодняшнего дня. И вот из-за вас я не смогла пойти за ним. В Америке принято держать слово. Если вы говорите, что придете, то вам верят. Я не пришла за ним, и теперь его уже продали кому-то другому. После пяти часов. Я просила держать его до пяти часов вечера.

— Вы заберете его завтра, — говорит он.

Слова Хельги расстраивают его.

Съежившись, она молча сидит в кресле. Немного времени спустя женщина с грустью произносит:

— Завтра я целый день проведу на работе. С половины десятого утра до половины шестого вечера. Я не смогу пойти за щенком. Есть еще кое-что… Ваше присутствие…

— Мое присутствие…

Она пожимает плечами:

— Я подумала, что в доме лучше завести мужчину, чем щенка. Но я ошиблась.

Она смотрит на часы.

— Прошло двенадцать часов, как вы вошли в мою жизнь, словно в телефонную кабинку. Вы лишь сняли трубку и сказали «Алло…» И я тут же ответила: «Да. Я здесь».

У нее усталое, постаревшее лицо. Перипетии этого дня не прошли для нее даром. Она чувствует себя так, словно ее обобрали до нитки. И ей уже не на что надеяться в этой жизни.

— Я вам очень признателен, — говорит Роберт.

Немного погодя:

— Вы позволите мне переночевать на раскладушке, которую вам одолжил доктор.

— О нет! — восклицает она. — Прежде чем лечь в свою постель, я прожарю на солнце все постельные принадлежности. На балконе. Я не смогу лечь туда, где только что лежал в поту больной с высокой температурой. Солнце уничтожит все микробы.

Проходит еще несколько минут. Она произносит, как бы размышляя вслух:

— Я дам вам поесть немного компота. Я сварила два яблока.

— Если вы одолжите мне домашний халат, я смогу подняться, — говорит Роберт.