Давай оставим это между белых клавиш (СИ)

Когда заканчивается служба, Роза торопится найти меня. А я поскорее скрыться. Но толпа выходящих не оставляет мне возможности.

— Мистер Малфой, эй, мистер Малфой, — зовет она, задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Да, мисс.

— Останьтесь ненадолго. Я хотела бы… познакомить вас с настоятелем.

Я только раздумываю, что сказать ей в ответ, но в этот момент какая-то темная тень метнулась в сторону Розы. Через миг понимаю — не тень — ее мать, Гермиона Уизли. Разворачиваюсь в новой попытке сбежать и слышу:

— Роза, давай скорее, не задерживайся, отец ждет тебя на улице. Бабушка снова попала в больницу. Подробностей не знаю, но думаю, что ты захочешь увидеть ее как можно скорее.

И девушка мгновенно забывает обо мне, о святом отце и о церкви. Лицо ее становится мертвенно-бледным, и она, расталкивая всех на своем пути и тут же неловко извиняясь, стремится к выходу. Гермиона задерживается, когда видит меня.

— Здравствуй, — неожиданно улыбается она, — давно не виделись. Как ты?

— Спасибо, нормально, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал, как можно ровнее.

— Ходишь в церковь? — вновь удивляется Гермиона.

— Сегодня впервые.

— Это хорошо… но что привело тебя сюда? — и в голосе ни грамма агрессии или любопытства. Он звучит естественно, будто ей и впрямь интересно, почему я здесь.

— Да так… не будем об этом. Все это пустяки и не заслуживает внимания.

Мне нечего сказать. А ей спросить. И потому она легко касается рукава моего пальто. Согласно кивает.

— Мне пора, миссис Уизли. Действительно, я очень спешу.

С этими словами я развернулся и зашагал прочь.

…

Всю следующую неделю я искал утешения в том, что обычно дарило его. Но огневиски лишь разрывало затылок тупой похмельной болью, книги протекали ручьями собственных мыслей в междустрочиях, и я, сам того не желая, признался себе, что жду воскресенья. Чтобы пойти в церковь и услышать, как голос Розы тонет в десятках других. Я должен услышать его и узнать среди остальных. И поверил я тогда впервые, что если смогу, то мир перестанет давить на меня своей тишиной и ледяным равнодушием.

Просто голос. Один из тысяч похожих.

Но она не прошла мимо, увязая ботинками в дорожной жиже, хотя я и ожидал на привычном посту. Я не нашел ее бледного лица среди остальных хористов, сколь сильно не всматривался и не перепроверял. Ошибка исключена. На ее месте открытая Псалтирь. Роза Уизли не пришла на службу.

Всю следующую неделю я ловил себя на мысли, что возвращаюсь мыслями к ней и тем немногим словам, которые она говорила и писала мне. Я даже разыскал эти записки, небрежно заваленные деловой документацией: кляксы, неровный почерк. Она волновалась? Я должен узнать почему.

Кажется, ее мать говорила что-то о болезни бабушки. Нужно поискать в госпитале Святого Мунго.

Я появился в больнице лишь в среду вечером, когда на улице еще не зажгли фонари, но сумерки серые и непроглядные уже завоевали пространство между домами. Узнать номер комнаты, где лежала бабушка Уизли, мне не составило труда, и я даже не удивился, когда войдя к ней, увидел сгорбившуюся фигурку Розы, сидевшей в изножье кровати. Я окликнул ее, но девушка даже не подняла головы. Еле слышно она поздоровалась.

— Говорите тише, мистер Малфой. Молли только недавно уснула.

— Здравствуйте, Роза.

— Здравствуйте.

Она молчала и словно забыла о моем существовании. В комнате не зажигали свет, но даже в скудном освещении, проникавшем с улицы, я заметил, как сильно изменилась Роза за эти две недели. Еще недавно она казалась мне почти полной, пышущей здоровьем и какой-то неприятной простотой. Теперь передо мной замерло изваяние, едва ли похожее на запомнившийся образ. Девушка заметно потеряла в весе и теперь ее высокие скулы резко выделялись на бледном лице.

Бессонные ночи не добавили ему красок, кроме заметных теней-синяков под блестящими нездоровьем глазами. Похожие на ветви пальцы, сжимали сухую руку миссис Уизли, и это зрелище отчего-то ножом укололо в самое сердце. И нет уже комнаты с Розой: передо мной совсем другая картина — я в опочивальне своей жены вот так же держу ее за руку и прошу остаться. Сначала тихо-тихо, боясь растревожить вековой покой окружающий нас, а потом крича до хрипоты в горле, цепляясь за остывающую кисть, как горизонт за уходящее солнце. Еще миг и станет совсем темно.

Я прихожу в себя и понимаю, что стою позади Розы, и мои ладони покоятся на ее плечах. Это странно и непонятно, ведь все чувства, которые вызывала во мне эта девушка — это равнодушие, смешанное с раздражением. Но видя теперь ее грусть, вполне понятную мне, я не могу контролировать собственную руку, принявшуюся бродить по ее затылку.

Она даже не вздрогнула, не оттолкнула, но и не попыталась прижаться сильнее, а только едва слышно всхлипнула и свободной рукой поправила теплый платок, укрывавший плечи.

Не понимая себя, я продолжал пересчитывать русые локоны. Пальцы путались в этих теплых нитках, увязали в них. Набредя на какой-то металлический предмет, я машинально потянул за него, и будто ветром взволнованная река заструились по плечам локоны.

Шпилька. Металлической буквой «V» осталась в ладони.

«Voice»*? Нет. Она продолжает молчать.

Но мне стало теплее. Впервые за все эти месяцы я почувствовал настоящее, живое тепло, и исходило оно от этой невзрачной, молчаливой девушки, которая теперь и не смотрела на меня. Не спрашивая позволения, я опустился рядом и обнял ее. Убрав с плеч всю эту ненужную сейчас роскошь ее кудрей, я зашептал едва слышно:

— Все будет хорошо, Роза Уизли. Я не могу помочь, но могу побыть рядом. Сегодня. Сейчас.

______________________________________________________

Voice* — голос (англ.)

========== Её повесть ==========

Бабушка всегда казалась мне достаточно молодой, чтобы провести с нами вечность, пока мы не состаримся сами, пока не повзрослеют наши дети. Молли Уизли представлялась мне подобно очагу на кухне в Норе — центром маленького мира Уизли. Я думала, что скорее развалится и снова будет построен дом, но не очаг. Тем больше был мой ужас, когда в один из визитов к дедушке я заметила его с небольшим ведерком, наполненным цементом, несколькими кирпичами и мастерком в руке. Артур Уизли старательно латал плиту в кухне.

Когда я вошла, он тот час же увидел меня, и едва не упав со стремянки, поспешил ко мне:

— О, Роззи, милая! Какой сюрприз! Пришла навестить меня?

Иногда мне казалось, что я пошла в дедушку. Вот и сейчас, глядя на него, держащего мастерок в левой руке, и отлично помня при этом, что он правша, я в другое время не смогла бы сдержать смеха. Но теперь я подошла к нему и что есть силы обняла, игнорируя замечания по поводу моего прекрасного нового пальто, на котором останутся следы от цемента.

— Привет, дорогой дедушка. Я пришла пригласить тебя на ужин. Папа и мама волнуются, что ты тут ешь без Молли.

Артур засмеялся и указал на очаг:

— Да, без нее тут совсем плохо дело. Хотел приготовить кашу. И чуть не разрушил всю кухню. Все же, домашнее хозяйство — это искусство, Роззи.

И я поняла, что дело плохо не только из-за каши. Губы дедушки сложены в улыбку, но я впервые заметила грусть в его глазах. Даже не грусть — пустоту, которую никто, кроме бабушки не смог бы заполнить, соберись вокруг него теперь хоть десять любимых Роззи. Но дедушка упрямо не желал посещать бабушку в госпитале. Раньше я сердилась и не понимала когда он, отмахиваясь от меня, как от надоедливой мухи, заявлял:

— Молли — настоящий воин! Что ей эта простуда? Через неделю будет в строю, как новенькая.

А сейчас он воровато заглядывал в мои глаза, словно эти короткие обращения могли избавить его от дурных вестей. И тогда я сама ищу слова, чтобы не было больно:

— Все будет хорошо, дедушка. Еще неделька. И Молли будет в строю.

Я сижу рядом с ним до тех пор, пока солнце прячется где-то в ветвях запущенного сада, и тогда я зову его вновь: