Роман о Виолетте

, укладывается на кушетку перед псише так, чтобы не упустить из виду ни одного из потаенных уголков своего тела. Наконец взор ее туманится, ноги напрягаются, голова откидывается назад, ноздри раздуваются, губы судорожно сжимаются; пока одна рука пятью растопыренными пальцами обхватывает полусферу груди, другая неудержимо стремится к алтарю, на котором себялюбивая и нелюдимая жрица совершает жертвоприношение: ее палец, слегка дрожа, утопает в розах; трепет наслаждения сотрясает прекрасный стан; за содроганиями следуют невнятные слова, приглушенные вздохи, перерастающие в хрип любви; и в завершение – жалобные стоны, посреди которых трижды звучит имя Денизы, перемежаясь с не менее нежным именем Одетты.

Впервые за истекшие полгода она изменяет своей русской красавице.

ГЛАВА VIII

Наутро, войдя в спальню хозяйки, Мариетта испытующе огляделась кругом; кушетка перед псише, ковер, сплошь усеянный цветами, Флоранс в совершенном изнеможении, и ей нужна ванна.

Горничная неодобрительно покачала головой:

– Ах, сударыня, сударыня!

– Что такое? – спросила Флоранс, с трудом приоткрыв глаза.

– Подумать только, лучшие юноши и девушки Парижа готовы на любые безумства ради вас!

– Разве я этого не заслуживаю? – промолвила Флоранс.

– О, речь не о том, сударыня, как раз совсем наоборот!

– Вот и я, следуя их примеру, совершаю безумства ради себя.

– Госпожа неисправима, но будь я на ее месте, то хотя бы для приличия завела бы любовника.

– Не требуй слишком многого, ведь я не выношу мужчин. А сама-то ты их жалуешь, Мариетта?

– Мужчин – нет. Мужчину – да.

– Мужчины любят лишь ради того, чтобы потешить собственное самолюбие, стремясь выставить нас напоказ, если мы красивы, либо появиться рядом с нами, если мы талантливы.

Подчиняться мужчине – нет, уволь, для этого ему должно превосходить меня настолько, чтобы вызывать во мне если не любовь, то, по крайней мере, восхищение.

Мать моя умерла рано, я и узнать ее не успела. Отец мой преподавал математику и учил меня верить только в прямые, квадраты и окружности. Бога он называл «великой единицей», Вселенную – «великим целым», а смерть – «великой задачей». Отец покинул этот мир, оставив меня, пятнадцатилетнюю, без средств и без иллюзий. Я стала актрисой, и на что мне теперь вся эта наука? Для того, чтобы большей частью презирать то, что мне приходится играть, и находить в исторических драмах множество ошибок.

На что мне моя душевная тонкость?

Чтобы обнаруживать ошибки в изображении благородных чувств в психологических драмах и пожимать плечами, видя самовлюбленность авторов, которые мне их читают. Мой успех меня не радует – чаще всего это уступка дурному вкусу. Поначалу мне хотелось говорить на сцене естественно – это не произвело впечатления. И тогда я заговорила нараспев – гром рукоплесканий. Я придавала своей игре надуманность, патетику и искусственность – меня одобряли: «Да, неплохо, недурно». Я размахивала руками, закатывала глаза, вопила – зал сотрясался от возгласов «браво».