Осколки (СИ)

Конь фыркал и мотал головой, кося огненным глазом на поводырей. Будь воля Роберта, он с легкостью разметал бы этих ублюдков. Но что потом? Куда? И главное, зачем?

Свежевыструганные доски помоста, огромный чурбак, покрытый отрезом грубой зеленой ткани, которая вскоре обагрится его кровью. Он спрыгнул со спины коня и повернулся, чтобы в последний раз прижаться щекой к морде существа, которое, по сути, было его единственным другом.

— Прощай, Фьюри, — прошептал он. Поднялся по ступенькам на помост. День выдался ветреный и солнечный. Лучи солнца согревали щеки, путались в волосах. Ветер пузырем надувал свободную белую рубаху.

— Стойте! Стойте!

Истошный, рвущий душу крик. Он оглянулся, щурясь от солнца. К помосту шел рослый рыцарь, на широком плече у него сидела хрупкая женщина. Роберт не сразу узнал льдисто-синие глаза и покрытое шрамами мужественное лицо. Из глубин памяти всплыло имя: сэр Дориан из Хэйвенли. Ветер трепал выбившиеся из-под платка курчавые черные волосы женщины, в золотых глазах безоглядная отвага. А потом его голову накрыло что-то…

— Тихо, тихо, не кричи так, — его мягко встряхивали за плечо, и Роберт очнулся. Видение было настолько глубоким, что он не сразу сообразил, где находится. Рядом с ним на постели сидела Басина. Палестинка выглядела очень спокойной, но он заметил, что веки у нее красные, будто она плакала. Когда он уже осмысленно взглянул на девушку, она потянулась к лампе и прибавила яркость.

— Что со мной?..

— Ты потерял сознание, — Басина наклонилась к тумбочке, чтобы взять из чашки сложенный в несколько раз кусок марли. Его прикосновение было освежающим и приятным. Роберт с удивлением оглядел свой тщательно вымытый торс и повязку. Рана ныла и саднила, но в целом он чувствовал себя хорошо.

— Это ты перевязала?

Басина кивнула. Роберт положил свою ручищу на маленькую ручку девушки с зажатой в ней марлей.

— Спасибо тебе, малышка.

Она кивнула, не отнимая руки, глядя на него по-прежнему с глубокой грустью. Роберт сел, подтянув одеяло.

— Тебя не будут искать в моем доме. Хотя… всякое может случиться. Помоги встать, покажу место, где можно укрыться, если придет кто-то посторонний.

— Пока лежи, — сказала она, не позволяя ему встать, — потом покажешь. Поспи лучше.

Она осторожно вызволила руку из его ладони и ласково отерла испарину со лба. Это было так приятно, что Роберт невольно улыбнулся.

— Нет, больше не хочу спать. Посиди со мной. Расскажи о себе.

Девушка грустно усмехнулась.

— О чем? Я обыкновенная. Не белая женщина твоего народа, а обычная темная «грязнуха»…

Она не договорила. Приподнявшись, Роберт прижал палец к ее губам, покачал головой.

— Не смей говорить о себе так.

Басина опустила ресницы, потом вдруг быстро поцеловала палец Роберта и выбежала за дверь.

Басина аль Хайяти

«Ты была игрива, нежна, весела, как юная кошечка. Потому твой брат дал тебе имя Басина, что означает «котенок». И вряд ли есть на свете сердце, любящее тебя сильнее, дитя мое, чем сердце твоего брата…»

Басина стряхнула слезы с ресниц. Горло сжала горячая петля, но девушка усилием воли подавила рыдания. Пока Гисфорд лежал без сознания, она вымыла посуду, прибралась на кухне и приготовила еду из того, что нашлось в хозяйстве. Ей легче было размышлять, когда руки заняты. И сейчас она пыталась понять природу своего чувства, так странно и внезапно ворвавшегося в ее жизнь. Всего восемнадцать лет было Басине, она не знала иной любви, чем святая любовь матери и бесконечное обожание старшего брата. И она отвечала им детской, светлой любовью. И чувство к Роберту Гисфорду напугало ее вначале до смерти. Сердце сладко сжалось при виде могучей фигуры, пристальных синих глаз, ухнуло куда-то, а на его месте расцвел пышный благоухающий цветок. Басина с трепетом смотрела на этого мужчину, совсем молодого, немногим старше ее, но уже со смертной тоской во взгляде. Он был пропитан этой тоской, как бывает пропитана влагой земля после обильного дождя. И она, словно мышь, зачарованная змеей, дала ему номер своего мобильного. Тот самый номер, что был лишь у брата. Позабыв обо всем на свете, она стояла у двери в палату, глядя ему вслед. И он обернулся.

«И взоры их встретились, оставив после себя тысячу вздохов…» — так говорилось в запретных легендах и сказках книги «1001 ночи». Она взглянула в эти глаза и погибла, проиграв схватку любви. А потом он примчался к ней на помощь и спас ее.

Басина отложила мокрую насадку на швабру и откинула волосы со лба. Думать, не думать — это вряд ли поможет, когда сердце ноет от любви. Теперь остается лишь принять ее.

Из спальни донесся длинный музыкальный пассаж — звонок мобильника. Палестинка невольно прислушалась к низкому сильному голосу, от которого внутри начинало все трепетать.

— Да, Брин, да… конечно… а кем санкционировано? Да… я немедленно еду!

Она бросилась в спальню. Бледный Роберт, шатаясь, натягивал джинсы.

— Ты не можешь идти! — отчаянно вскрикнула Басина, цепляясь за его руки.

— Я должен, — больные, измученные глаза смотрели на нее с лица, мгновенно постаревшего на несколько лет. — Привезли террориста, пойманного спецгруппой. Сейчас уже его не потащат в Лондон.

— Что?

— Басина…

— Н-нет!

Ее затрясло от ужасающей догадки. Сильные руки обняли ее, притянули к перебинтованной груди.

— Басина, того парня зовут Назир аль Хайяти… это ведь твой родич?

— Брат, — онемевшими губами ответила она, замерев в его объятиях. — Это брат…

— Поэтому я должен ехать, — Гисфорд все так же крепко прижимал ее к себе, и Басина слышала, как бешено стучит его сердце. Назир! Старший брат, любивший ее больше жизни… ее Назир…

— Я не верю, — прошептала она, — не верю, что он террорист.

— Знаю, — кивнул Гисфорд, отстраняя ее и вглядываясь в лицо. — Я должен в этом убедиться. Ты останешься тут. А пока свари мне кофе. Он в шкафу, на верхней полке, в банке с веселыми червяками.

Басина кивнула. Она поверила. Поверила даже не Гисфорду, а в Гисфорда. Поверила, что если есть способ вызволить брата, то этот красивый светлоликий человек найдет его.

— Я сварю, — кивнула она. — Ты выпьешь и поешь. Тебе надо есть. Ты совсем худой.

Она снова цеплялась за быт, за мелочи, за заботу и истинно женское желание обогреть, накормить. Так было легче. Назир, что ты натворил, братик? Зачем?

Назир аль Хайяти

Было нечем дышать. Потом появилась боль. Тупая, далекая боль, принадлежащая словно кому-то другому, а не ему. Он попытался пошевелиться, вдохнуть. Второе получилось, и тут же он закашлялся, содрогаясь в рвотных позывах.

— Очухался, мразь, — хриплый голос резанул по ушам. — Давай, Кини, врежь ему еще!

На сей раз боль ощущалась сильнее. Невольно он застонал, повернул голову. От этого движения снова затошнило, да так сильно, что его вырвало.

— Вот сука, заблевал тут все, — брезгливо донеслось из-за спины. Последовал короткий смешок:

— Не наша проблема, Кини. К тому же этому говнюку, шерифскому членососу, так нравится возиться с черномазыми. Прости, Уинн, я не про тебя.

— Да пошел ты, — лениво ответили басом.

Под щекой холодный металл — прутья решетки. Руки вздернуты и скованы наручниками, пропущенными через решетку.

— Его мамашку, что ли, прикокнули ночью в клинике? — поинтересовался более молодой голос.

Сердце сжалось, на глазах вскипели слезы. Чувства переплелись в тесный узел: и ненависть к этим ублюдкам, и бесконечное горе утраты, и облегчение, такое сильное, что он едва не разрыдался в голос. А потом словно удар под дых — Басина! Малышка Басина здесь! Была с матерью…

— Кто-то из его дружков? — холодный смешок.

Хлопнула дверь. Душный сквозняк промчался по помещению.