Дара. Анонимный викторианский роман

— Это легочная недостаточность, — слабым голосом ответил он. — Предрасположенность к ней у меня в крови. Эта болезнь убила мою тетю и бабушку.

— Ее можно как-то вылечить? — спросила я.

— Когда человек уже начинает кашлять кровью, надежды немного. Впрочем… случалось, что женское молоко приносило облегчение при туберкулезе.

Его ответ застал меня несколько врасплох.

— Ты это серьезно, Лайонел?

— Смотри, чтобы у тебя глаза от удивления не выскочили, Дара, — усмехнулся он. — Неужели ты думаешь, что я расположен разыгрывать тебя в том, что касается болезни, которая, скорее всего, закончится моей смертью? Знаешь, когда чувствуешь себя таким больным и усталым, как я сегодня утром, так поневоле станешь искать любую возможность, чтобы избавиться от болезни. Кроме того, молоко из женской груди в качестве лекарства от легочной недостаточности известно медикам уже более сотни лет.

Показав рукой на полку над письменным столом, на которой были аккуратно расставлены книги по медицине, он попросил меня передать ему том, озаглавленный «Начала физиологии, или Способы легкого и естественного лечения основных заболеваний». Я быстро нашла нужную книгу и положила ее к нему на одеяло.

— Эту замечательную работу, — сказал Лайонел, — написал Джон Уэсли — основатель методизма, человек острого и высокого ума и безупречной порядочности. — Перелистывая страницы, он наконец нашел то, что его интересовало. — Ага. Вот, кстати. Он здесь рекомендует лечить отмороженные ткани прикладыванием смеси толченого лука и соли. Ты ведь знаешь, что я давно и с большим успехом использую это средство в своей практике. Этот Джон Уэсли был не только глубоко верующим человеком, но и неплохо разбирался в медицине.

— Но что он пишет о лечении туберкулеза? — тревожно спросила я.

— Да, да… Сейчас. Ага, вот это место. Вот, что он пишет: «На первой стадии легочной недостаточности — сосать молоко здоровой женщины». Дальше он рассказывает, как этим способом излечился от туберкулеза его отец.

— Если дело за этим, — твердо объявила я, — мы должны как можно скорее приставить к тебе кормящую женщину. Если это возможно, то уже сегодня. Но как нам найти такую, чтобы она согласилась?

— Знаешь, спроси у Владимира. Он ведь знаком чуть ли не со всеми женщинами в городе. А пока будешь ходить, купи, пожалуйста, говядины и овощей. Может быть, хорошее жаркое меня немного взбодрит.

Зайдя по дороге на рынок и купив там кусок говядины, я поспешила в лавку Владимира. Там я с трудом протолкалась сквозь стайку оживленно болтавших женщин, как обычно окруживших со всех сторон его прилавок, и, сразу перейдя к делу, спросила его, не знает ли он подходящей женщины, которая недавно кончила кормить грудью и еще не потеряла молоко. Он назвал мне имена двух кормилиц, сказав, где они живут. Одна из них, миссис Ада Бант, жила неподалеку, но когда я к ней зашла, ее не оказалось дома. Я оставила ей записку, где сообщала, что клиника доктора Шеппарда нуждается в ее услугах. После этого я поспешила к Лайонелу, опасаясь, не стало ли ему хуже за то время, пока я отсутствовала.

Когда ближе к вечеру Ада Бант появилась в институте, от нее изрядно попахивало спиртным. Это была толстая, дебелая, одышливая женщина с хриплым голосом и грубым смехом. Она с первого взгляда вызвала у меня сильнейшую неприязнь, но ради блага Лайонела я постаралась обойтись с ней как можно вежливее. Если для того, чтобы вылечиться, ему необходимо женское молоко, не все ли равно, из чьей груди оно будет течь. Когда я сказала ей, что ее молоко нужно доктору, она громогласно расхохоталась.

— Что? Взрослый мужчина станет сосать из меня молоко?! Вот уж чего не ожидала, так не ожидала… Не уверена, что я на это соглашусь, — сказала она с сомнением. Затем внимательно оглядела обстановку клиники. — Вам придется платить двойную цену. Два доллара за посещение — и пускай сосет, сколько влезет. Что скажете?

Я согласно кивнула и проводила ее к доктору. Она оставила без внимания вежливое приветствие Лайонела, сразу села на кресло, стоявшее возле его кровати, расстегнула пуговицы своей блузы и извлекла наружу две огромные груди, каждая из которых была величиной с мою голову.

Их коричневые соски были словно изжеваны и свисали так, будто из грудей торчали опущенные книзу пальцы. Она привела Лайонела в сидячее положение, просунула его исхудавшие ноги между своих массивных бедер и, подхватив его рукой под голову, вжала его лицо в одну из своих грудей.

Не знаю, как Лайонел переносил такое обращение, но мне ее поведение показалось отталкивающим и очень неприятным. Ей, очевидно, доставляло удовольствие унижать доктора и подвергать его такому бесцеремонному обращению. Когда ему пришло время поменять грудь, она с нарочитой неуклюжестью шлепнула его по лицу мокрым соском, да при этом еще подмигнула мне, как бы призывая оценить ее шутку. Тут мне все стало окончательно ясно. Я поняла, что больше никогда не допущу, чтобы эта женщина переступила порог нашей клиники и что на место кормилицы для доктора мне придется искать кого-то другого.

Когда он закончил сосать вторую грудь, я уложила его в постель, проводила эту женщину до дверей, протянула ей два доллара и сказала, что нам больше не понадобятся ее услуги. Она попыталась было что-то возражать, но я не стала слушать, вытолкала ее за дверь и защелкнула замок.

Сразу после ее ухода я отправилась навестить миссис Минни Саммерс — вторую женщину, адрес которой мне дал Владимир и которая только что перестала кормить грудью своего малыша. Довольно долго мне пришлось бродить по улицам и расспрашивать прохожих, прежде чем я нашла дом, где она живет. Зайдя к ней, я сразу объяснила, в чем состоит моя просьба. Я сказала, что одному человеку, больному легочной недостаточностью, требуется женское молоко.

Это была совсем молодая женщина лет двадцати с розовыми щечками и свежим цветом лица. Мои слова были для нее полной неожиданностью, и при мысли о том, чтобы стать кормилицей для взрослого мужчины, она совершенно растерялась.

— Не знаю, что и ответить, — сказала она, — ну прямо не знаю… Вы бы поговорили с моим мужем.

Когда я вошла, ее муж сидел за столом и заканчивал ужинать. Я села напротив него и, стараясь вложить в свои слова как можно больше чувства, принялась упрашивать его разрешить своей жене спасти доброго доктора от смертельного недуга. Я с такой страстью взывала к их христианскому милосердию, что, когда я закончила говорить, они оба готовы были расплакаться.

В конце концов, мы договорились, что они спокойно обдумают мою просьбу, и если они решат, что должны помочь доктору в его беде, то на следующий день в девять часов утра Минни придет в клинику. В дверях я сказала Минни, что, если она поможет Лайонелу своим молоком, ее жертва будет хорошо вознаграждена — она будет получать по два доллара за посещение, что составит четырнадцать долларов в неделю. Весьма привлекательная сумма для людей их достатка.

На следующее утро, ровно в девять часов Минни постучалась в двери института. Я пришла еще раньше, чтобы помочь Лайонелу одеться и побриться. После утреннего бритья и умывания он стал выглядеть лучше, но на щеках его продолжал играть лихорадочный румянец, создававший ложное впечатление здорового цвета лица.

Когда дело дошло до того, чтобы подставить Лайонелу свою грудь, Минни залилась краской стыда. Она никак не могла преодолеть смущение. Чтобы пощадить ее скромность, я обернула ее в скатерть и завязала ткань на шее, как большую салфетку. Когда она расстегнула под скатертью блузку, я сказала ей, чтобы она выставила одну грудь наружу, а Лайонелу — чтобы он взял в рот сосок и пил молоко, которое ему было так необходимо, чтобы справиться с болезнью.

Поначалу он никак не мог приспособиться, и молоко не текло, но Минни с терпеливым и заботливым выражением лица одной рукой придержала голову, а я другой стала легонько надавливать на грудь. Постепенно все наладилось. С тех пор никаких проблем больше не возникало, и мы все трое успели очень подружиться за время ее визитов в клинику.