Любимые и покинутые

— Мы с тобой должны всегда и во всем действовать сообща, — неожиданно сказал Первый, поворачиваясь лицом к Николаю Петровичу. — Иначе найдутся интриганы, пожелающие вбить между нами клин. Таких товарищей, брат ты мой, и в партии очень много. Каждый человек в душе карьерист, это бесспорный факт, однако же запрещенными приемами действовать нельзя. Не по-христиански это, дорогой Николай Петрович.

Они приехали домой после одиннадцати. Шофер поставил корзинку с рыбой и раками на кухне (разумеется, все это поймали не они) и удалился. Сонная Вера тут же принялась чистить рыбу. Обе Маши уже спали.

Николай Петрович быстро принял душ и, погасив свет, нырнул под одеяло. Нельзя сказать, чтобы он чувствовал себя преступником — то, что произошло прошлой ночью в «замке царя Соломона», не имело никакого отношения ни к его семье, ни к повседневной жизни. Да, обе девчонки были смазливы, и ему понравились, особенно блондинка. Правда, Алла, шатенка, оказалась по-своему тоже хороша и вовсе не так бесчувственна, как расписала ее сестра. И умеет она такие штучки, от которых дух захватывает. На его отношении к Маше это никак не скажется — напротив, он еще больше будет уважать ее за целомудрие. Маша — Женщина с большой буквы, а проказницы всего лишь обычные шлюшки. Стараясь быть до конца честным с самим собой, Николай Петрович тут же задал вопрос: сожалеет ли он о том, что произошло той ночью? Немного поколебавшись, ответил — нет.

Но если Маша вдруг догадается? Мало ли как расползаются слухи, сплетни?.. Крокодильша, очевидно, не знает, иначе наверняка бы не пустила муженька на эту «рыбалку».

И вдруг Николая Петровича осенило, что Крокодильша-то как раз знает обо всем.

От страха его прошиб холодный пот: он понимал, что почтеннейшая Серафима Антоновна не станет щадить ничьих чувств и скорее всего — наверняка даже — просветит Машу, куда их мужья ездили на выходной. Первый сам сказал, что его жене больше ничего в смысле постели не надо. Но ведь и Маша последнее время избегает его, Николая Петровича, ласк. Но все равно, стоит Маше узнать, и она содрогнется от отвращения.

Но не мог же он вчера вечером остаться сторонним наблюдателем? Во всех отношениях не мог: и как мужчина, и как второй секретарь обкома. Первый наверняка бы решил, что он слабак и ханжа и стал бы его не просто презирать, а всячески сживать с работы. Теперь же между ними установилось особое братство — братство соучастников общей тайны. Соучастники же либо верят друг другу до конца, либо… Его шансы «утопить» Первого практически равны нулю, и Первый об этом прекрасно знает. Сам же Сан Саныч — человек злопамятный и жестокий, хоть и толкует о библейских заповедях и рассуждает на тему христианской морали. Как бы там ни было, а отступать некуда, да и поздно уже.

Он повернулся лицом к стенке, тяжело вздохнул и тут же провалился в кромешную тьму сна. Ему показалось, будто спал он не больше минуты, хотя на самом деле прошло часа два, не меньше. Внезапно он проснулся от того, что сзади к нему прижалось что-то горячее, трепещущее, пахнущее чем-то родным и желанным.

— Коленька, я так скучала по тебе прошлую ночь — места себе не находила, — услышал он Машин шелестящий шепот. — Мне казалось, с тобой обязательно что-то случится. То я представляла себе, будто ваша машина валяется в кювете кверху колесами, а ты лежишь весь в крови, то… — Маша задохнулась и тихо закончила: — Там же все-таки река, а вы, наверное, на лодке поехали и могли перевернуться. Но нет, это было бы уж слишком, слишком… Как хорошо, Коленька, что ты вернулся живой и здоровый.

Он повернулся к Маше лицом и понял, что она абсолютно нага. Только на шее сверкает тоненькая золотая цепочка.

— Глупенькая, что же со мной может случиться? — бормотал он, покраснев весь, до кончиков ногтей.

Хорошо, ложась спать, он задернул шторы, иначе Маша наверняка бы обо всем догадалась. Он крепко прижал ее к себе. Больно кольнуло сердце, когда он ощутил на своей голой груди ее девственно упругие груди. О Господи, как же он виноват перед ней, а покаяться не смеет. Потому что…

— Коля, тебя что-то мучает? — спросила Маша. — Может, ты нездоров?

— Я вполне здоров, а вот ты стала очень худая. Вся прозрачная. И это… меня беспокоит.

Маша тихонько рассмеялась.

— Берецкий говорит, мне нужно родить, и тогда все будет в полном порядке. Как ты думаешь, он прав?

— Кто его знает, этого Берецкого. — Николай Петрович неожиданно смутился. Мечта о том, что Маша может забеременеть от него, была уж слишком заветной. Такое не следует произносить вслух. Ему с первого дня женитьбы страстно хотелось иметь ребенка от Маши, но она была очень далека от подобного желания. Да и сейчас не поймешь: шутит либо всерьез говорит.

— Так ты думаешь, Берецкий может оказаться неправ?

Маша вроде бы даже слегка отодвинулась от Николая Петровича.

— Берецкий-то? Ну, этот пройдоха всегда прав. Говорят, он в нашем городе все равно что Господь Бог — как скажет, так и будет. Он с порога уже знает, какая у пациента болезнь и сколько ему жить осталось.

— Это каждый человек сам про себя должен знать, — решительным тоном сказала Маша. — Коленька, а еще мне казалось вчерашней ночью, да и весь сегодняшний день, что ты нас с Машкой больше не любишь так, как раньше любил. Надоели мы тебе или…

Она горестно вздохнула.

Он прижал ее к себе и стал гладить по волосам, от которых пахло какими-то полевыми цветами. Ему хотелось плакать, но глаза оставались сухими и горели от этой ужасной сухости.

— Куда же я без вас?.. — пробормотал он. — Один в поле не воин, а я еще повоевать думаю, — сказал он и тут же понял, какая неуклюжая, а главное бессмысленная получилась фраза. И с кем это он собрался воевать? С самим собой?

Маша отыскала в темноте его губы, поцеловала нежно, потом просунула между ними язычок и пощекотала им небо.

— Вкусно? — спросила она отстранившись и слегка удивленная тем, что он не ответил на ее поцелуй. — Или ты еще не распробовал? Так получай же!

Она впилась в его губы, заставляя их раскрыться. Его член, секунду назад еще совсем мягкий и ленивый, вдруг ожил, зашевелился, ища вожделенное место.

«Что же я делаю? — пронеслось в голове Николая Петровича. — Ведь и суток не прошло с тех пор, как я…»

— Коленька, я хочу, чтобы ты лег на меня. Я хочу почувствовать тебя всем телом, — шептала Маша ему в ухо. — Вот так… Ах, Господи, как хорошо. Теперь я быстро поправлюсь.

На следующий день в перерыв Николай Петрович попросил Виктора сгонять на базар и купить самый красивый и дорогой букет.

Он поставил цветы у себя в кабинете в ведро с водой и спрятал за тумбой стола, чтобы не видели посетители. Однако Первый увидел. Рассмеялся добродушно:

— Люблю наивных и чистых душой. Сам когда-то таким был. А вот моя цветы не любит — ей бриллианты подавай. Тебе бы тоже не мешало подарить своей Комсомолочке какую-нибудь блестящую безделушку. Цветы, оно, конечно, хорошо и очень даже романтично, но они, как ты знаешь, быстро вянут.

В пятницу Николай Петрович заехал в ювелирный магазин на Центральной улице и выбрал сережки с мелкими бриллиантами в виде виноградной кисти. Они стоили очень дорого — две его зарплаты, но на этот раз премия, которую принес в конверте заведующий ХОЗУ, оказалась в два с лишним раза выше, чем в прошлом месяце. Николай Петрович порадовался прибавке, вздохнул, вспомнив невольно, кому и чему обязан столь крупной суммой.

Маша ликовала как девочка. Она носилась от зеркала к зеркалу, потом надела крепдешиновое платье с юбкой «солнце» и стала кружиться в нем по столовой. Машка-маленькая сказала:

— Я тоже хочу проколоть ушки. У нас в классе у двух девочек сережки. Учительница говорит, будто уши прокалывают только деревенские, но мне все равно очень нравится. Я не боюсь, что будет больно. Ни капельки не боюсь.

За ужином Маша сказала, что ей одной неуютно в спальне, что будильник ей совсем не мешает — она после него еще лучше спит — и вообще муж и жена должны спать в одной постели.