Модистка королевы

— Вы заметили, — сказала мадам де Ламбаль, которая всегда удивляла своей наблюдательностью, — что говорят: «черная ночь», хотя даже самая беззвездная ночь никогда не бывает черной?

Именно Мария-Тереза де Ламбаль открыла для нас «цвет ночи». Было большой заслугой с ее стороны заметить, почувствовать этот цвет, ведь в Версале ночи как таковой никогда не было: иллюминация превращала ночь в день.

Память приводит меня в летнюю ночь оголенных плеч и грациозных шей, в ясный муслиновый вечер, где Мадам задала тон празднику, обозначив его цвет. Я помню и маленьких собачек, которых она тоже хотела одеть во все лиловое. Ее желания не обсуждались, и я исполняла их, даже не догадываясь о смехотворности ситуации. У этой женщины был дар легкости и легкомыслия, с ней все становилось веселее, все превращалось в игру. Из всех игр мне больше всего нравилась игра в цвета.

Она заключалась в следующем: каждая из нас должна была дать названия самым различным оттенкам. Мы придумывали названия возвышенные и прекрасные, смешные и ужасные. Например, «кислое молоко», «тристамия», «лицо сифилитика», «задница мухи», «умирающий цветок», «потерянное время», «веселая вдова», «розовая старческая задница» [64] и многие-многие другие. Самым известным название было «блоха», но придумали его не мы — это название однажды слетело с языка короля.

Как-то утром в апартаменты мадам Антуанетты, где мы примеряли платье из нежной коричневой тафты и советовались по этому поводу, зашел король. Несмотря на то, что он не был в восторге от моих чепцов, он вел себя со мной всегда очень мило.

— Это платье цвета блохи! — воскликнул он, остановившись перед темной тафтой.

Все рассмеялись. Этот цвет, как и следовало ожидать, произвел фурор, и весь двор стал одеваться в цвет блохи! Блошиное дефиле в Версале: старая блоха, молодая блоха, спина блохи, брюхо блохи, бедро блохи, внутренняя часть бедра блохи, голова блохи, живот блохи, белая блоха… Эпидемия распространялась по всему двору и продолжалась, пока не стала раздражать королеву. Насколько мы понимали, это не было капризом. Для ее раздражения имелись все основания — из уст в уста передавалась злая песенка, которую поспешили донести до ее сведения:

Вот как Версаль охотился за блохой! Но тогда уже увлеклись новым названием «пепельный атлас», которое придумал не кто иной, как брат короля. Игра в цвета была настоящим соревнованием.

Серый цвет имел огромное количество оттенков. Он особенно шел королеве. Ей нравились голубой, фиолетовый, белый, но, пожалуй, больше всего красили ее серый и нежный бледно-зеленый. Этот бледно-зеленый, серовато-зеленый в ателье называли «зеленый Марии-Антуанетты» [66].

На этот раз название новому цвету дал граф Прованский [67]. Вместе с Артуа [68] он присутствовал на нашей встрече и видел, как я доставала из коробок серый туалет, который должен был задать новый тон, стряхнуть блох и полностью их затмить.

— Этот оттенок — цвет волос королевы, — заметил он своим медовым голосом.

Ах! Старый язык, ворчливый и злобный. Только один раз он застрекотал, не причинив вреда. Мадам Антуанетта ничего не видела, но я знала, что они нас ненавидят. Оба брата только и мечтают что о престоле. Прованский говорил, будто мы лесбиянки. Он и его ужасная жена распространяли эти отвратительные слухи. А что Прованский понимал в любви? Еще не известно, что происходило на его брачном ложе. По крайней мере, наследников Бог ему пока не дал.

Мы с Леонаром сопровождали на фабрику в Лион локоны Ее Величества. Пепельно-серый цвет стал безумно модным. Красильщикам требовались волосы мадам Антуанетты, чтобы по возможности точно воспроизвести их цвет на ткани.

Королеве нравились нежные цвета. Она обращала внимание на мельчайшие детали, даже на те, которые не были видны. Возможно, невидимые детали вызывали ее особенный интерес. Это — признак настоящего изящества, но сколько хлопот для модистки! После того как в продаже появились ткани цвета «волосы королевы», она решила, что ей необходимо иметь точно отсортированные по цвету чулки и туфли. Она предложила украсить драгоценными камнями задники туфель, и они засверкали изумрудами. Она любила зеленый цвет и считала, что он как нельзя лучше подходит к цвету ее волос. Серый и зеленый — гармоничная пара; зеленого цвета были почти все ее нижние юбки.

Это новое увлечение драгоценными камнями заставило меня кое-что поменять на улице Сен-Оноре. Я отвела отдельную комнату для вышивальщиц. Я знала, что некоторые из моих девушек испытывают слабость к жемчугу и дорогим камням. Случилось несколько пропаж, прежде чем я установила за девушками особое наблюдение. Лучше было не искушать дьявола. Хотя личный обыск в конце каждого рабочего дня не прибавил мастерицам любви к их хозяйке.

1775 год прошел. В области моды он был отмечен плюмажами и зеленым цветом.

— Тот, кто изучает твои чепцы, вполне может стать ботаником! — шутил Белльман-Ноель.

Да! Мои шляпки имели буколический характер — на это меня вдохновили оранжереи, сады, огороды, лавки гербаристов. Густые кусты пырея украшали головы женщин. Повсюду мелькали зеленые головы, будто деревня перекочевала в город. В складках моих чепцов зачастую можно было разглядеть голубя — прекрасная имитация! И еще перья, перья цвета волос Ее Величества.

Мои клиентки жаловались, что мужей все больше раздражает их расточительность. Согласно счетам плюмажи представляли опасность даже для самых толстых кошельков.

Но я это поняла не сразу.

Я была не единственной их мишенью. Жалобы были направлены и на королеву. В конце концов меня все же обвинили в разорении казны, страны и в том, что я втридорога продаю свои ленточки и услуги. Что знали они, все эти болтуны и сплетники?! Говорили, что Версаль знает все. Правда в том, что Версаль умел все выдумать и переиначить. Конечно, королева тратила немало средств на туалеты. Естественно, мои туалеты стоили недешево. Королева одевалась по-королевски, и знатные купцы продавали свои услуги, разве это было в новинку для страны? Я помню Помпадур и Жанну дю Барри, промотавших свои состояния так бездумно, что это вызывало отвращение, а ведь их при этом ни в чем не упрекали. Мои цены приравнивались к ценам конкурентов. Все это были пустые претензии. Знатные особы были вынуждены одеваться пышно, а пышность, как известно, имеет свою цену. Даже маленький корсиканец сказал: «Не всем дано одеваться просто».

Чтобы закончить наконец разговор о расходах, я должна совершенно откровенно заявить, что не только мода опустошала королевскую казну. У Мадам была и другая страсть — игра. Склонность, запрещенная этикетом, но поддерживаемая окружением из безумных голов и дырявых карманов. Все были одержимы этой манией и ходили в долгах как в шелках. За собой они увлекли и Мадам.

По правде говоря, если королева позволяла себе такие расходы, то лишь потому, что верила, что может себе это позволить. Она не сомневалась в своем богатстве. Ведь когда она требовала аванс из казны, ей выдавали его беспрекословно и в двойном размере!

После коронации моя корпорация сделала мне приятный сюрприз — меня назначили главой профессионального союза.

Мне предстояло целый год держать в своих руках судьбу профессии. Это назначение дало пищу новым пересудам и подняло меня в глазах общества еще на одну ступень. Оно означало также массу дополнительной работы, но я бы ни за что не согласилась уступить это место, особенно в пользу знати! Знать наводила на всех смертную скуку. На всех, начиная с мадам Антуанетты. Было заметно, что она пребывает в апатии. Мне не составляло никакого труда угадывать ее настроение — его выдавал цвет ее туалета.